Хилари Мантел - Внесите тела
Ему жалко Марка, но Марк – не ребенок: в его годы я пересекал моря и границы. Дважды вопил в канаве от боли: один раз от папашиной руки, другой – от руки испанца, на поле сражения. Когда мне было столько, сколько сейчас Марку и Фрэнсису Уэстону, подвизался в банкирских домах Портинари и Фрескобальди, а в возрасте Джорджа Болейна представлял их интересы в других европейских странах, взламывал двери в Антверпене, вернулся в Англию другим человеком. Я изменил родному языку, а после обнаружил, что его обогатила эта измена. Я вверил свою судьбу кардиналу, женился, начал выступать в суде, я обращался к судьям с улыбкой, прикрывая напором и красноречием отсутствие опыта, и судьи радовались, что я улыбаюсь, а не луплю их по голове, и почти всегда решали дело в мою пользу. То, что ты полагаешь несчастьем, зачастую оказывается чем-то другим. Почти все можно изменить: вылезти из любой канавы, найти путь, если ты в силах его разглядеть.
Он вспоминает тяжбы, о которых не думал годами. Был ли справедлив приговор? Не покривил ли он душой?
Интересно, если бы он уснул, что бы ему приснилось? Только в снах он остается наедине с самим собой. Томас Мор учил: выстрой в доме убежище и не пускай туда никого. Впрочем, Мор ни перед кем не стеснялся захлопнуть дверь.
Невозможно отделить того, кем ты бываешь на публике, от того, кем предстаешь перед своими. Мор думал, что у него получится, но в конце жизни приводил в Челси людей, которых считал еретиками, чтобы допросить с пристрастием в кругу чад и домочадцев. Ты можешь закрыться у себя в кабинете, однако шорохи, шепот и растущее недовольство снаружи не позволят тебе уединиться: он принадлежит нам, когда он выйдет? Тебе не дано заткнуть уши, чтобы не слышать шаркающей поступи большой политики.
Повернувшись на бок, он решает прочесть молитву. Посреди ночи его будит крик, больше похожий на возглас ребенка, которому приснился страшный сон, чем на вопль взрослого. Со сна он удивляется: разве в доме нет женщин, чтобы присмотреть за детьми? Потом вспоминает про Марка. Что с ним делают? Я же не велел его трогать.
Он не встает, уверенный, что домочадцы не осмелятся нарушить его приказ. Интересно, спят ли сейчас в Гринвиче? Арсенал расположен неподалеку от дворца, и в последние часы перед турниром там вовсю стучат молотки. Основные работы – отливка, сварка, полировка – завершены, осталось кое-что склепать, подогнать, смазать, дабы ублажить придирчивых участников.
Зачем я разрешил Марку расхвастаться, позволил ему выдать себя? Ведь я мог упростить дело, мог просто сказать, что хочу услышать, а потом запугать. Однако я сам поощрил его, сделал так, чтобы Марк увяз с потрохами. Если юноша сказал правду об Анне, он виновен. Если солгал, вряд ли на нем нет вины. При необходимости я готов прибегнуть к насилию. Во Франции пытать заключенных так же естественно, как присаливать пищу. В Италии их пытают на площадях на потеху толпы. В Англии пытки не поощряются, но чтобы обойти запрет, хватит легкого кивка королевской головы. В Тауэре есть дыба. Никому не дано выдержать пытку. Принцип действия дыбы слишком очевиден, поэтому большинству хватает взгляда.
Нужно сказать Марку. Юноша будет думать о себе лучше.
Он кутается в простыню. В следующее мгновение в дверь входит Кристоф. Щурясь, он садится на кровати.
– Боже, я всю ночь не сомкнул глаз. Это Марк кричал?
Кристоф хохочет:
– Мы заперли его в чулане, я сам придумал. Помните, когда я впервые увидел звезду, то спросил, что за штука, хозяин, вся в остриях. Решил, что пыточное устройство. Темно там, в чулане. Вот Марк и налетел на звезду, а потом павлинье перышко проехалось по щеке. Бедняга решил, что его заперли в темноте с привидением.
– Ни на минуту вас не оставишь, – ворчит он.
– А вы, часом, не заболели, хозяин? Не приведи Господь.
– Нет, но чувствую себя разбитым после бессонной ночи.
– Натяните одеяло на голову и притворитесь трупом, – советует Кристоф. – А я вернусь через час с хлебом и элем.
Марк вываливается из чулана с посеревшим лицом, весь в перьях, но не павлиньих – на нем легкий пушок с ангельских крыл и золотая краска, которой красят мантии волхвов. Имена вылетают изо рта так стремительно, что едва ли Марк осознает, кого назвал. У юноши подгибаются колени, и Ричард вынужден его поддерживать.
Ему, Кромвелю, никогда еще не доводилось так сильно кого-нибудь испугать.
Имя «Норрис» угадывается в жалком лепете юноши, затем «Уэстон», чем дальше, тем больше. Имена придворных сменяют друг друга, сливаются в одно, он слышит имя «Брертон», и готов поклясться, что Марк называет и Кэрью, и Фицуильяма, и раздатчика королевской милостыни, и архиепископа Кентерберийского. Разумеется, юноша не забывает упомянуть его самого и договаривается до того, что обвиняет Анну в адюльтере с собственным мужем.
– Томас Уайетт! – восклицает Марк.
– Нет, только не Уайетт.
Кристоф наклоняется и костяшками пальцев щелкает Марка по виску. Марк замолкает, в поисках источника боли удивленно обводит комнату глазами. Затем снова затягивает свою бесконечную песню, упомянув всех, от джентльменов до пажей, пока не добирается до никому не известных имен, каких-то поварят, которых знал в прошлой, низкой жизни, до того как судьба забросила его на порог королевской опочивальни.
– Отведите его обратно к привидению, – велит он.
Марк вскрикивает и умолкает.
– Сколько раз вы были с королевой?
– Тысячу, – отвечает Марк без запинки.
Кристоф легонько шлепает юношу по щеке.
– Три или четыре раза, – поправляется тот.
– Благодарю вас.
– Что со мной будет? – спрашивает Марк.
– Это решит суд.
– А с королевой?
– Это решит король.
– Ничего хорошего, – улыбается Ризли.
Он оборачивается к Зовите-Меня.
– А вы ранняя пташка, Ризли.
– Мне не спалось. Можно вас на два слова, сэр?
Теперь уже Ризли вызывает его для конфиденциального разговора.
– Напрасно вы решили выгораживать Уайетта, сэр, – хмуро изрекает Зовите-Меня. – Вы слишком близко к сердцу принимаете роль названого отца. Все равно его не спасти. При дворе уже много лет болтают о его связи с Анной. Уайетт – первый среди подозреваемых.
Он кивает. Не так-то просто объяснить юнцу вроде Ризли, за что он ценит Уайетта. Ему хочется сказать: хоть вы с Ричардом Ричем и славные молодые люди, куда вам обоим до него. Уайетт не произносит речей из удовольствия послушать свой голос, не вступает в спор из желания доказать свое превосходство. Не сочиняет любовных стихов сразу шести дамам, как Джордж Болейн, надеясь заманить в темный угол хотя бы одну и воткнуть в нее свое жало. Уайетт пишет, когда хочет предостеречь или осудить. Не признаться в своих чувствах, но скрыть их. Ему ведома честь, но неведомо бахвальство. Уайетт – вышколенный придворный, однако прекрасно знает этому цену. Изучает мир без презрения, принимает без отрицания. Он утратил иллюзии, однако не расстался с надеждами. Его глаза открыты, а уши слышат то, что ускользает от слуха остальных.
Однако подобное объяснение – не для Ризли.
– Не Уайетт, – говорит он, наскоро состряпав ответ, который Ризли способен понять, – стоял между мной и королем. Не Уайетт выставлял меня из королевских покоев, когда мне требовалась подпись короля. Не он порочил меня, вливая свой яд Генриху в уши.
Мастер Ризли внимает с неподдельным любопытством.
– Я понял. Не важно, кто виновен, важно, чья виновность выгодна вам. – Зовите-Меня улыбается. – Я восхищаюсь вами, сэр. Ваша ловкость не знает границ, и вам неведомы пустые сожаления.
Он не уверен, что ему приятно восхищение Ризли, по крайней мере в этом вопросе.
– Возможно, некоторые джентльмены, – говорит он, – смогут оправдаться. Или, паче чаяния, убедить короля в своей верности. Мы не священники, нам не нужны исповеди. Мы – судейские, правда для нас имеет ценность лишь в той части, которая нам выгодна.
Ризли кивает:
– И все же прислушайтесь к моему совету насчет Томаса Уайетта. Если не вы, то ваши новые сторонники прикажут взять его под стражу. Простите мою назойливость, сэр, но если Болейны падут, а к этому идет, друзья принцессы Марии вернут былое влияние. Думаете, они оценят ваши былые заслуги? Сейчас они мягко стелют, но, стоит им войти в силу, припомнят вам и Фишера, и Мора. Они добьются вашего отстранения, а затем уничтожат вас. Кэрью, семейка Куртенэ, скоро они будут править страной.
– Править страной будет король.
– А они будут наушничать и интриговать. Я говорю о детях Маргарет Пол, о старых благородных семействах – они привыкли, что с их мнением считаются. Они в одночасье погубят все, чего вы добились за эти пять лет. А еще они говорят, что если король женится на сестрице Эдварда Сеймура, она обратит его в старую веру.
Он ухмыляется:
– Зовите-Меня, кому вы доверяете, Томасу Кромвелю или мистрис Сеймур?
Впрочем, Ризли прав. Новые союзники ценят его невысоко. Они уверены, что в надежде на прощение былых грехов он будет плясать под их дудку и отречется от всего, что совершил.
