Йозеф Рот - Марш Радецкого
Окружной начальник поднялся и схватился за грудь. В кармане он нащупал письмо Карла Йозефа. Господин фон Тротта подошел к окну. Повернувшись спиной к Мозеру, со взглядом, устремленным на старые каштаны в парке напротив, он спросил:
— Ты говорил с ним?
— Мы всегда выпиваем по стаканчику, когда встречаемся, — ответил Мозер. — Шикарный молодой человек, твой сынок.
— Так! Шикарный! — повторил господин фон Тротта.
Он поспешно возвратился к письменному столу, резко выдвинул ящик, перелистал ассигнации, вытащил несколько купюр и подал их Мозеру. Мозер сунул деньги за изорванную подкладку шляпы и поднялся.
— Одну минуту! — попросил окружной начальник.
Он подошел к двери, отпер ее и обратился к служителю.
— Проводите господина профессора на вокзал. Он едет в Вену. Поезд отходит через час.
— Премного благодарен! — сказал Мозер и отвесил поклон.
Окружной начальник переждал несколько минут, потом взял шляпу, трость и отправился в кафе.
Он немного запоздал. Доктор Сковроннек уже сидел за столом, перед шахматной доской с расставленными на ней фигурами. Господин фон Тротта сел.
— Черные или белые, господин окружной начальник? — спросил Сковроннек.
— Сегодня я не играю! — промолвил старый Тротта. Он заказал коньяк, выпил его и начал; — Боюсь, что обременю вас, господин доктор!
— Пожалуйста, — сказал Сковроннек.
— Речь идет о моем сыне, — начал господин фон Тротта.
И деловым, медленным, немного носовым голосом, словно докладывал муниципальному советнику о служебных делах, он начал излагать свои заботы. Казалось, он подразделяет их на главные и второстепенные. И пункт за пунктом он рассказал доктору историю своего отца, свою собственную и своего сына. Когда он кончил, все посетители уже разошлись, в кафе горели зеленоватым пламенем газовые лампы, и их монотонная песня жужжала над столом.
— Так. Вот и все! — закончил окружной начальник.
Долгое время царила тишина. Окружной начальник не смел взглянуть на доктора Сковроннека, доктор Сковроннек не решался взглянуть на окружного начальника. И они опускали глаза друг перед другом, словно взаимно поймали себя на каком-то постыдном поступке. Наконец доктор Сковроннек сказал:
— Может быть, за всем этим кроется женщина? Иначе зачем бы вашему сыну так часто бывать в Вене?
Окружной начальник никогда не думал о женщине. Он сам удивился, что ему тотчас же не пришла в голову эта простая мысль. И вот все, — а это было, конечно, немного, — что он когда-либо слышал о губительном влиянии, которое женщины оказывают на молодых мужчин, внезапно ударило ему в голову и в тот же миг освободило его сердце. Если это была только женщина, толкнувшая Карла Йозефа на решение выйти из армии, то, хотя дело, может быть, и было непоправимо, обнаруживалась, по крайней мере, причина беды, и гибель мира уже не стояла в зависимости от непознаваемых, таинственных, мрачных сил, с которыми невозможно бороться. Женщина! — подумал он. Нет! Он ничего не слышал о женщине! И произнес на своем канцелярском языке:
— До моего слуха не доходило ничего об особе женского пола!
— Особа женского пола! — повторил доктор Сковроннек и улыбнулся. — Возможно, что это и дама!
— Итак, вы думаете, — произнес господин фон Тротта, — что мой сын питает серьезное намерение вступить в брак?
— Не обязательно! — отвечал Сковроннек. — На дамах можно и не жениться!
Он понял, что окружной начальник принадлежит к тем простым натурам, которых следовало бы вторично послать в школу жизни. И он решил обходиться с ним, как с ребенком, только что начинающим говорить на родном языке.
— Оставим в покое дам, господин окружной начальник, — сказал он. — Дело не в этом! По той или иной причине ваш сын не хочет оставаться в армии. И я его понимаю!
— Вы понимаете это?
— Вполне, господин окружной начальник! Молодой офицер нашей армии, поразмыслив немного, не может быть довольным своей профессией. Его стремлением должна быть война. Но он знает, что война — это конец монархии.
— Конец монархии?
— Конец, господин окружной начальник. К сожалению! Дайте вашему сыну поступить, как ему хочется. Может быть, он лучше освоится с какой-нибудь другой профессией.
— С другой профессией? — повторил господин фон Тротта. — С другой профессией!
Они долго молчали. Затем окружной начальник в третий раз повторил:
— С другой профессией!
Он старался привыкнуть к этим словам, но они оставались ему чужды, как слова «революционер», "национальные меньшинства" и тому подобное. И окружному начальнику показалось, что теперь уже недолго осталось ждать крушения мира. Он стукнул кулаком по столу, круглая манжета захрустела, чуть-чуть закачалась зеленоватая лампа, и спросил:
— С какой профессией, господин доктор?
— Он мог бы, — заметил Сковроннек, — быть может, пристроиться хотя бы на железную дорогу!
Окружному начальнику тотчас же представился его сын в форме кондуктора, с щипцами для компостирования билетов в руках. Слово «пристроиться» наполнило ужасом его старое сердце. Ему стало холодно.
— Вы так думаете?
— Больше я ничего не знаю! — отвечал доктор Сковроннек.
И так как окружной начальник встал, он последовал его примеру.
— Я вас провожу!
Они пошли парком. Накрапывал дождь. Окружной начальник шел, не раскрывая зонтика. Время от времени тяжелые капли с густых крон деревьев падали на его плечи и жесткую шляпу. Кругом все было тихо и темно. Проходя мимо фонарей, прятавшихся в густой листве, оба друга каждый раз опускали головы, У выхода из парка они немного замедлили шаги. Внезапно доктор Сковроннек сказал:
— До свиданья, господин окружной начальник. — И господин фон Тротта один пошел через улицу по направлению к широким воротам окружной управы.
На лестнице он повстречался со своей домоправительницей и объявил:
— Я сегодня не ужинаю, почтеннейшая! — и быстро прошел вперед.
Ему хотелось прыгать через две ступени, но он устыдился и со своей обычной важностью проследовал прямо в канцелярию. Впервые, с тех пор как он начальствовал над этим округом, ему довелось в столь поздний час сидеть за своим служебным столом. Он зажег зеленую настольную лампу, которая обычно зажигалась только зимой в послеобеденное время. Окно стояло открытым. Дождь отчаянно барабанил по жестяному подоконнику. Господин фон Тротта достал из ящика желтоватый лист канцелярской бумаги и написал:
"Милый сын!
По зрелом размышлении, я решил возложить ответственность за твое будущее на тебя самого. Прошу только поставить меня в известность касательно твоего решения.
Твой отец".
Господин фон Тротта еще долго сидел перед своим письмом. Несколько раз перечитал написанные им скучные строчки. Они звучали для него как завещание. Ему раньше никогда не пришло бы в голову считать свои отцовские обязанности важнее служебных, но теперь, когда в этом письме он слагал с себя право распоряжаться судьбой сына, ему казалось, что вся его жизнь имеет мало смысла и что ему заодно надо перестать быть и чиновником. Ничего не было бесчестного в том, что он предпринимал. И все же он чувствовал, что сам нанес себе оскорбление. Он вышел из канцелярии с письмом в руке и направился в кабинет. Здесь он зажег полный свет, на столе и под потолком, и стал перед портретом героя Сольферино. Лицо отца он видел неясно. Картина распадалась на сотни мелких пятен и точек, рот казался бледно-розовым штрихом, а глаза двумя черными угольками. Окружной начальник влез на кресло (с детства ему не приходилось стоять на кресле), вытянулся, поднялся на носки, поднес к глазам пенсне и разобрал только подпись Мозера в правом углу. Он не без труда слез с кресла, подавил вздох, пятясь, отступил к противоположной стене, больно ударился о край стола и снова начал изучать портрет. Затем потушил верхнюю лампу. В полумраке лицо отца казалось живым. Оно то приближалось, то отодвигалось вдаль, уходило в стену и словно из бесконечной дали смотрело в окно комнаты. Господин фон Тротта ощутил страшную усталость. Он опустился в кресло, предварительно поставив его как раз напротив портрета, и расстегнул жилет. Он слышал, как все более редкие капли утихающего дождя жестко и неравномерно ударялись о подоконник и как ветер время от времени шелестел в старых каштанах. Окружной начальник закрыл глаза и заснул с конвертом в руке и с рукой, неподвижно застывшей на ручке кресла.
Когда он проснулся, утро уже лило полный свет в три больших сводчатых окна. Прежде всего окружной начальник увидал портрет героя Сольферино, затем ощутил письмо в своей руке, взглянул на адрес, прочел имя твоего сына и со вздохом поднялся. Его манишка смялась, широкий темно-красный галстук с белыми крапинками сдвинулся набок, а на полосатых брюках господин фон Тротта, впервые с тех пор, как он начал носить брюки, заметил отвратительные поперечные складки. Некоторое время он разглядывал себя в зеркале. Он видел, что его бакенбарды спутаны, что несколько жалких седых волосков вьются на лысине, а колючие брови растрепаны, словно в них пронесся небольшой ураган. Окружной начальник взглянул на часы. И так как скоро уже должен был прийти парикмахер, он поспешил раздеться и юркнул в постель, дабы изобразить перед цирюльником нормальное утро. Но письма он не выпустил из рук. Он держал его также во время намыливания и бритья, а потом, когда он мылся, письмо лежало на краешке умывальника. И, только садясь завтракать, господин фон Тротта передал его служителю, приказав отправить с ближайшей почтой.
