Николай Энгельгардт - Павел I. Окровавленный трон

Так же темно и бурно было в душе молодого человека, когда он переезжал площадь.

Непримиримые противоречия терзали его. То в ушах его звучали слезные просьбы несчастных офицеров, мольбы их жен, детей, представлялась страшная картина по всей России по осенней распутице бредущих и едущих к столице несчастливцев Тут же представилась ему бездушная, насмешливая фигура Палена и ненависть к этому интригану, ради своих тайных целей не останавливающемуся перед таким адским средством вызвать недовольство в армии, — ненависть слепая, страстная жгла грудь юноше. Но тут слышались ему предостережения родителя и Ливена. Настаивая на своем, восстановив против себя всемогущего военного губернатора, каким опасностям подвергнет он не только себя, но и всю свою семью, родню, друзей, знакомых! Опала косит всех полосой, захватив раз одного. Но попытка его открыть глаза императору грозила опасностью той, рыцарским обожанием и служением которой жило и трепетало его сердце! Прекрасная Селанира и ее супруг, лучезарный Феб, будущее счастье России!.. Предостережения Ливена вспоминались юноше. Но весь еще под обаянием беседы с императором, он не мог не возмущаться клеветой, распространенной в обществе и народе о его помешательстве. Нет, с ним беседовал не помешанный, а великий монарх, взор которого видел дальше своего времени, изумительно оценивал политические комбинации и полагал основы величию и счастию своего народа. Что Павел Петрович не был умалишенным, ясно было Саше по противоположению с несчастной княгиней Гагариной, дух которой, несомненно, был потрясен. Саше вспомнились надежды, с которыми встретил новое царствование его родитель, радовавшийся тогда, что молодой монарх подтянет чиновников и гвардейцев. Саша вспоминал слова отца: «Мир живет примером государя». В канцеляриях, в департаментах, в коллегиях, везде в столице свечи горели с пяти часов утра. С той же поры в вице-канцелярском доме, что был против дворца, все люстры и камины пылали. Сенаторы с восьми часов утра сидели за красным столом. Возрождение по военной части было еще явственнее. «С головы началось!» — говорил тогда старый Рибопьер.

Страшный заговор против государя во всей полноте представился теперь воображению юноши. Распоряжения монарха, направленные к благу подданных, так приводятся в исполнение, что у всех получается такое впечатление, что Россией правит помешанный!.. Что же делать? Саша теряется в противоречиях и не находит прямого пути.

Требования чести и долга сталкивались с требованиями сердца, личной безопасности, любви к семье, обязанностями его рыцарского служения.

Саша выехал на Невскую перспективу. Здесь было больше света из окошек домов и от фонарей, скрипевших на перекинутых через улицу от крыши до крыши цепях. Ветер качал, гнул вершины, хлестал ветви деревьев, растущих в две линии посреди этой длиннейшей из столичных улиц. Никого почти не было видно на перспективе. Редкие прохожие закутывались в плащи и брели, шлепая по лужам, подгоняемые ветром.

Этот ночной хаос, лужи, ветер, темное мрачное небо, низкие дома, первобытные фонари, визг и скрежет цепей, на коих они висели, — соответствовали хаосу и буре в уме и сердце молодого человека. Вспоминалась ему пленительная Вена, дух порядка, довольства, изящного вкуса, там царивший! Он не узнавал самого себя, так в три дня русская действительность преобразила юного дипломата, выехавшего из России беспечным мальчиком, вернувшегося возмужалым осмысленным юношей.

Вдруг бурный топот коней, хлопанье бича, крики «пади» раздались за ним, и сейчас поровнялась с его каретой другая. Из окна ее высунулся бравый молодой Преображенский офицер и крикнул:

— Сашка, ты, что ли, обезьяна заграничная?..

Это был Нефедьев, одновременно с Рибопьером от конной гвардии, Неклюдовым от Семеновского полка и Опочининым от Измайловского назначенный оруженосцем к великому магистру.

— Нефе душка, милый друг мой! — обрадовался истомленный одиночеством Саша.

— Я заезжал к тебе, обезьяна! Сказали, счастливец поехал строить куры Гагариной в Зимний. Оставил было записку. Сегодня мы, оруженосцы, назначили попойку в кабачке. Прикажи, обезьяна, заворотить в наш старый притон. Помнишь, чай?!..

— Zu bleue Eselin?..

— Zu bleue Eselin!..

Немецкий герберг под вывеской «Голубая Ослица» находился по Невской перспективе недалеко от адмиралтейства и до отъезда Саши служил местом еженедельных заседаний четырех оруженосцев.

Теперь около него стояло несколько карет. Маленькие окошки были закрыты ставнями. Внутри набилось в душных, прокопченных и наполненных тучами табачного дыма низких комнатах десятка два гвардейских офицеров разных полков. Они пели, шутили с хорошенькими немочками, разносившими пиво и сосиски, и играли в лото.

Появление Нефедьева с Рибопьером встречено было громкими приветственными криками:

— Виват, кавалер и камергер! Виват, победитель венских прелестниц! Виват! Виват!

Опочинин и Неклюдов поднялись из-за стола, уже отягченного бутылками и яствами, навстречу двум оруженосцам и заключили Сашу в объятия.

Все четверо, еще два года назад мальчики, теперь возмужали и находили друг в друге множество перемен.

Посыпались вопросы, начались рассказы о полковых новостях, повышениях, актрисах, приключениях и попойках.

Между тем девушки принесли огромные кружки, из которых валила пена.

— Господа, — крикнул Нефедьев, стуча кружкой по столу, — прошу внимания!

Общий говор прервался. Все обернулись в сторону Нефедьева.

— Господа, — сегодня в наш приют возвратился камергер его величества, кавалер российского посольства в Вене и оруженосец великого магистра, прозванный в нашем кругу Сашка Обезьяна. Мы, его товарищи, оруженосцы великого магистра, прозванные Нефедушко Малый, Петя Улитка и Неклюдов Неуклюжий Медведь, предлагаем исполнить в честь прибывшего «Большую песнь Голубой Ослицы».

— Одобряем! Исполнить! Начинай, Нефедушко, начинай!

Оруженосцы поднялись с огромными кружками в руках, и Нефедьев запел:

Все сидевшие в кабачке подхватили хором, хлопая в такт кружками:

Рибопьер пропел второй куплет «Большой песни Голубой Ослицы»:

— Чего — далеко! Под каждым локтем по сударке! — крикнул Нефедьев, подхватывая за талии двух немочек и последовательно каждой влепляя по поцелую в розовые губки, между тем как они с притворным смущением отворачивались от оруженосца и, хихикая, рвались из его мощных дланей.

Хор голосил вразброд:

Третий куплет пропел Опочинин:

Хор подхватил:

Последний куплет пропел, вернее, проревел по-медвежьи огромный семеновец Неклюдов:

— Не устоять, брат, не устоять! — закричал Нефедьев.

Хор голосил.

Оруженосцы состукнули неизмеримые свои кружки и, запрокинув свои головы, принялись тянуть содержимое без передышки, пока не вытянули до дна. Тогда опрокинули кружки вверх дном и показали всему обществу в удостоверение выполнения принятого ритуала.

— Виват! Виват! Возвеселитесь, пьяницы! Рукоплещите все пьющие вино! — заорала компания.

Огромное количество проглоченного пива ошеломило Сашу, отвыкшего от «Большой песни Голубой Ослицы». В голову ему ударило. На мгновение комната пошла кругом. Потом в голове немного прочистилось, но приятное расслабление и пьяная смешливость овладели юношей.

Он грохнулся на лавку и захохотал.

— Все по-старому кабак! — проговорил он.

— Ты сейчас убедишься, что не по-старому, — сказал ему Нефедьев серьезно.

Действительно, из-за одного стола поднялся совершенно трезвый офицер с бледным, энергичным лицом. Парик его висел возле на стене, и клоки черных волос осеняли высокий лоб. Впавшие глаза лихорадочно горели под черными бровями, подбородок загибался вверх и верхняя губа каким-то крепким клювом смыкала тонкую и змеящуюся нижнюю.

Похожие книги на "Павел I. Окровавленный трон", Николай Энгельгардт читать полностью, без сокращений.

Галина Железняк - Загадочные

Юрий Поляков - Сто дней до

Хамза Есенжанов - Яик –

Камиль Яшен - Хамза

Николай Самохин - Шашлык на