Николай Энгельгардт - Павел I. Окровавленный трон
Через неделю происходил спуск нового судна, наименованного «Благодатью», в честь фаворитки[18].
Счастливый, сияющий Павел Петрович совершал торжественную церемонию. Рядом с ним стояла бледная, холодная, неподвижная, как мраморная статуя, княгиня Анна Петровна Гагарина. Когда судно двинулось и легко, красиво сошло на сверкающие воды залива, при громе орудийного салюта, играя флагами, стоявший в толпе придворных граф Ростопчин шепнул на ухо накрахмаленному, напыщенному, словно аршин проглотившему графу Бенигсену:
— Анна сошла плавно!
На что Бенигсен ничего не ответил, но на устах его появилось подобие той гримасы, которая искажает лицо человека, неожиданно понюхавшего крепкого уксуса.
Это немец улыбнулся.
XII. В Зимнем
Княгиня Гагарина не то заплакала, не то засмеялась, увидев Сашу Рибопьера.
Она приняла его в гостиной, такой же розовой, с золочеными панелями и карнизами, как и ее письмо.
Белый хитон, надетый на ней, перевязывал радужный эшарп. Медальон с портретом Павла Петровича покоился на груди. В черных волосах ее, перевитых нитями крупного жемчуга, алела роза Но ни кровинки не было в ее печальном лице, и черные глаза, полные невыразимой скорбью, лишь на мгновение, при виде гостя, выразили радость.
Глубокая вертикальная морщинка врезалась между ее сведенных внутренней болью бровей.
При свидании присутствовала сильно постаревшая госпожа Жербер. Но после церемонного реверанса, она села в глубине покоя и занялась шитьем, стараясь быть незаметной.
— Как я вам рада. Как я вам рада, Саша… Я могу вас так называть? Вы уже взрослый, дипломат кавалер посольства… Ведь это было так давно, давно, когда мы встречались с вами у Долгоруковых… И танцевали… Давно? Впрочем, давно ли? Ах, мне, кажется, что годы, десятки лет, целая вечность прошли с тех пор!..
Произнося эти беспорядочные слова, княгиня хваталась за висок, точно от боли, и беспокойно оглядывалась. Взор ее то останавливался на госте, то блуждал, как бы с диким изумлением встречая предметы. Рибопьер не успевал ответить ей, потому что речь ее хлынула неудержимым потоком и неслась, несвязная, странная. Она вспоминала детство, московский дом, слуг, шута Иванушку, сад под Москвой-рекой и потом перескакивала к их танцам и играм в доме Долгоруковых, потом опять переходила к московским дням, говорила о монастыре, где они бывали у заутрени, о доброй настоятельнице и сестрах, угощавших ее лакомствами, и опять бросалась в сторону, говорила о свадьбах великих княжон, о том, как гадко в запущенном царскосельском саду и, вдруг, стала спрашивать о Суворове, о битве при Требии, о переходе через Чертов мост.
Саша Рибопьер, пытавшийся сначала вставлять и свои замечания, наконец, умолк и слушал с возрастающим недоумением. Сердце его начинало давить невыразимая тоска. Он ясно видел, что дух бедной княгини в совершенном расстройстве и что она, видимо, порой смешивает его с кем-то другим, говоря о таких вещах, которых он не мог знать, как будто они вместе их пережили.
Когда она заговорила о битве при Требии, госпожа Жербер вдруг встала и, подойдя к княгине, пошептала ей что-то на ухо.
— Ах, да! Ну, конечно… Ах, я смешала! Ничего! Да! да! — кивая головой на ее шепот, сказала княгиня, умолкла, стала оправлять на себе платье и улыбаться деревянной улыбкой.
Вдруг послышались шаги, и в гостиную вошел Павел Петрович, одетый так, как обычно посещал он incognito Анну Петровну, еще в то время, когда она проживала в родительском доме.
Рибопьер преклонил колено. Княгиня, не переставая улыбаться, и госпожа Жербер присели в низком реверансе.
— Здравствуйте, кавалер, — сказал император, милостиво протягивая руку для поцелуя Рибопьеру и потом делая ему знак подняться. — Очень рад, что вы прибыли из Вены. Княгиня скучала без вас. Она находит, что никто не может вас заменить в вальсе. Не правда ли, княгиня?
— О, да, ваше величество, — улыбаясь, сказала Анна Петровна. — Я всегда вспоминаю о тех днях… счастливых днях… — Она вздохнула, продолжая улыбаться. — Мы были так беспечны и резвились, как дети! Ах, будем ли и теперь мы так же беспечно петь, смеяться и танцевать? — Она поднесла руку к виску. — Эта битва с Макдональдом при Требии у меня с ума нейдет! — произнесла она с искаженным от боли лицом.
Мадам Жербер тихо взяла ее за руку и стала ласково гладить ее.
— Ах, да! да! Ну, конечно… Ах, я смешала! Ничего! да! да! — кивая головой и улыбаясь, сказала княгиня и села.
— Конечно, я ничего не имею против вальса, — сказал государь, — если только его танцуют благопристойно, а не так, как вы себе тогда позволили!
Император шутя погрозил пальцем Рибопьеру.
Потом он стал задумчив и, взглянув раза два на княгиню Гагарину, улыбающуюся и разбиравшую складки своего хитона, взял кавалера за локоть и отвел в конец обширного покоя.
— Княгиня последнее время немного расстроена, — сказал он. — Все это пройдет. Tout cela, ce sont des exagérations!
Она стал прохаживаться поперек комнаты, задавая быстрые и разнообразные вопросы о венском дворе и обществе, новинках венского театра, искусств, расспрашивал о посещении Суворовым столицы и расхохотался, услышав о том, как фельдмаршал упорно кричал «Виват, Иосиф».
— Да, да, покойный знал австрийцев, этих прожектеров, интриганов и предателей, которые любят только загребать жар чужими руками!
И государь с горестью отозвался о великой утрате, понесенной Россией в лице полководца. Как всегда, мысль государя шла скачками, но он быстро набросал картину австрийских интриг и ничтожных эгоистических целей, ради которых они погубили великое предприятие. Он отлично понимал происки барона Тугута, не давшие Суворову перенести войну во Францию. Но теперь, когда Суворова не стало, безумно враждовать с Бонапартом. Государь живыми чертами означил гений этого человека, который дал порядок Франции, вывел ее из анархии и террора. Он понимает административный, политический и военный гений первого консула. Он долго верил в эмиграцию, но убедился в полной ее ничтожности. Все эти Конде, Шуазели, Сегюры и сам Людовик XVIII, которого он не намерен кормить за счет русского народа, ему надоели. Кроме интриг, подкопов друг под друга, они ни на что не способны. И все они жалкие наемники Англии. Но, соединяясь с Бонапартом, имея Мальту и флот в Средиземном и Черном морях, государь убежден в том, что могущество Англии на море будет сломлено. Вся революция была совершена на английские деньги и началась во флоте, в грозном французском флоте, который Англия и погубила. Если теперь Англия поддерживает эмигрантов-роялистов, она, которая вырыла пропасть под троном Людовика и сыпала золото в карманы якобинцев, то это потому, что во Франции явился гений, способный вознести ее величие на недосягаемую высоту. Но, бросив в Индии своих казаков, русский монарх потрясет Англию и вслед за тем овладеет Константинополем, Иерусалимом и св. Гробом. Тогда он поделит с Бонапартом Европу!
Между тем, в Мальтийском ордене объединится дворянство Европы и возродится рыцарство, и русской шляхетство очистит заматерелые свои нравы, вскормленные подлым ласкательством, а крестьянство получит просвещенных господ, кои насадят у подданных своих ремесла, улучшенные способы земледелия и сделают их счастливыми и достаточными.
Рибопьер сперва внимательно приглядывался к государю, с целью убедиться, правы ли те, кто распространял вести о его помешательстве. Но глаза Павла Петровича сияли высоким разумом, и, наконец, юноша был совершенно увлечен широкими картинами будущего величия России, к которому, казалось, вел свою страну и народ император!
«Нет, это не умалишенный! — думал Саша. Так кто же он? Гений?»
Государь вдруг умолк и быстро повернулся в сторону княгини Гагариной: она пила что-то из чашки, поднесенной Жербер, и казалась более спокойной.
— Проститесь теперь с княгиней, сказал император. — Она утомлена. Но я рассчитываю на ваш веселый нрав. Вы будете влиять полезно на ее взволнованный дух.
Они подошли к княгине:
— Прощайте, милый Саша! — сказала она. — Ваше величество позволите мне так именовать моего старого приятеля? Я сердечно рада видеть вас. Поклонитесь от меня чтимому батюшке вашему. Я не совсем здорова… Эта битва с Макдональдом при Требии… Прощайте! Прощайте! — поспешно сказала она, заметив, что император недовольно хмурится.
Откланиваясь, Рибопьер вышел, не оборачиваясь лицом к двери.
И только уже отъехав от Зимнего, вспомнил о своих злополучных офицерах, о которых и запамятовал, поглощенный впечатлениями от необыкновенного свидания с государем и фавориткой.
XIII. Zu bleue Eselin
Бурный ветер со взморья бушевал на мокрой площади перед Зимним дворцом. Небо, загроможденное взволнованными грудами туч, низко нависло и грозило разразиться ливнем. На площади был мрак. Редкие огоньки фонарей на краях ее мерцали слабыми искрами.
