Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Елена резко осадила коня возле крыльца. Взгоряченный рысак поднялся на дыбы и пронзительно заржал.
Андрей Андреевич побледнел: как бы не сбросил княгиню. Но Елена легко укротила скакуна, задорно крикнула:
— Дозволь на простор, государь мой. Тесно в подворье. В луга хочу!
Телятевский сошел с крыльца и протянул жене руки.
— На первый раз хватит, любушка. Теперь вижу — знатная наездница. Ну, иди же ко мне, Еленушка.
Княгиня соскользнула с седла, к князю прильнула, поцеловала в губы. Андрей Андреевич на руках понес Елену в светлицу.
Глава 14
Государь всея руси
Государь Федор Иванович обыкновенно просыпался чуть свет. И в это раннее утро царь поднялся с постели, когда на Фролове кой башне часы пробили час дня[114].
Государь зевнул, потянулся и босиком, в длинной белой исподней рубахе посеменил к оконцу. Глянул на золоченые купола храма Успенья и часто закрестился.
Царю — немногим за тридцать. Малого роста, дрябл, с простоватым, вечно печально улыбающимся лицом, с жидкой бородкой.
Федор Иванович, помолившись на собор, подошел к столу и звякнул серебряным колокольчиком. В покои вошли постельничий[115] и двое спальников. Низко поклонились.
— В добром ли здравии, государь и царь наш батюшка Федор Иванович?
— На все божья воля, дети мои. Сон мне дурной привиделся. Уж и не знаю — к добру ли.
— О чем, батюшка царь? — спросил постельничий.
— О том и высказать страшно, Сенька. Иду эдак я от патриарха Иова, а стречу мне пятеро рыбаков с челном на плечах. Сами в скоморошьих платьях, а в левой руке у каждого — щука до земли стелется. Остановился перед ними, спросил: «Отчего, дети мои неразумные, эдак по Кремлю бродите?» Поставили рыбаки челн на землю, в ноги мне поклонились. А сам я так и обмер, Сенька. Вижу, в челне покойный князь Иван Петрович Шуйский лежит, коего в Белоозере удавили[116], и на меня перстом тычет да слова говорит. А вот о чем — запамятовал, Сенька. Ох, не к добру это. Закажу седни молебен. Помолюсь господу усердно.
— Рыбаки с челном — к добру, батюшка царь, — успокоил государя постельничий.
— Дай-то бог, — широко перекрестившись, промолвил Федор Иванович и приказал: — Наряжайте меня, дети. Кафтан наденьте смирный. Поспешайте, поспешайте. Поди, заждался меня духовник.
В моленной ожидали государя духовник Филарет и крестовые дьяки[117]. В палате пахнет воском, ладаном, сухими цветами, благовониями. Горят лампады, свечи в золоченых шандалах, поблескивают драгоценные каменья на окладах многочисленных икон.
На духовнике — риза серебряная, травчато-белое оплечье низано крупным и мелким жемчугом и золотою нитью. На груди духовника — серебряный крест с мощами святых.
Филарет благословил царя. Федор Иванович, опустившись на колени, приложился к кресту и руке духовника, а затем потянулся к святцам. Но книжицу, облаченную красным бархатом, раскрывать не стал. Поднялся и с блаженной улыбкой молвил:
— Знаю, знаю, отец мой. Сегодня день святого Тихона, Вели принести икону.
Крестовый дьяк внес в моленную образ святого Тихона, поставил его перед иконостасом на аналой. Федор Иванович облобызал святого и начал утреннюю молитву.
Набожный царь истово выполнял все седмицы.
Крестовый дьяк со святцами стоял позади государя и, закрыв глаза, тихо шептал молитвы. Вдруг тяжелая книга выпала из его рук и шлепнулась на пол. Филарет сердито затряс бородой, погрозил служителю перстом.
Федор Иванович, оторвавшись от образа, долго и умиленно, со слезами на глазах смотрел на суровые лики святых. А затем рухнул тощими коленями на тонкий узорчатый коврик.
И начались государевы низкие поклоны, тягостные вздохи, молитвенные стенания…
Царь молится!
При трепетном пламени свечей Федор Иванович молится о священном чине, о всякой душе скорбящей, об избавлении от гладу, хладу и мору, огня, меча, нашествия басурманского и междоусобиц…
И поминутно разносится в палате протяжно, просяще и скорбно:
— Господи-и-и, поми-и-луй! Го-осподи, поми-и-луй!
По окончании утренней молитвы, Филарет окропил святой водой государя, а дьяк принялся читать духовное слово из Иоанна Златоуста.
Царь с благочестивым лицом внимал дьяку и все покачивал головой.
— Великий богомолец был праведник Иоанн. Помолюсь и за его душу, — сказал царь, утирая слезы.
— Помолись, царь. Да токмо к государыне-матушке самая пора. Заутреню скоро начинать, — промолвил духовник.
— Пошли к царице Сеньку, святой отец.
Постельничий вскоре вернулся и с низким поклоном доложил:
— Матушка наша, великая государыня, еще почивает.
Федор Иванович забеспокоился — грех заутреню просыпать — и поспешил на царицыну половину.
На широких лавках спали сенные девки. Царь ухватил одну за косу. Девка вздрогнула, подняла сонные припухшие глаза на государя и бухнулась с лавки на пол, встала на колени.
Но Федор Иванович после молитвы по обычаю был кроток, спросил лишь тихо:
— Отчего государыня не поднялась?
— Прости меня, грешную, государь. С вечеру скоморохи царицу тешили, припозднились. Проспали, батюшка.
Федор Иванович подошел к спящей царице. Ирина — молодая, цветущая, темноволосая, безмятежно спала, чуть приоткрыв полные розовые губы.
В опочивальне под низкими каменными сводами душно. Легкое тонкое покрывало сползло на пол, устланный яркими заморскими коврами. Ирина чему-то улыбается во сне, лежит на спине, широко раскинув смуглые обнаженные руки. На подушке вокруг головы — пышная копна волос.
Царь поднимает с ковра одеяльце и тихо покрывает им разметавшуюся во сне супругу. Но снова вспоминает о богослужении и слегка трогает царицу за плечо.
— Вставай, Иринушка. К молитве пора.
Государыня просыпается, по-детски трет кулачком глаза. Глянула на постное болезненное лицо царя и грустно вздохнула.
— Нешто уже заутреня скоро, батюшка?
Федор Иванович кивает и возвращается к духовнику. Садится на лавку и, пока царицу одевают, вновь рассказывает Филарету о привидевшемся челне с мертвым Иваном Шуйским.
— Скорбит душа моя, святой отец. Растолкуй, к чему бы это?
Филарет осенил царя крестом, подумал с минуту и пояснил:
— Все от господа, государь. Да токмо я так разумею. Рыбаки в скоморошьих кафтанах — то к вечерней потехе, к травле медвежьей. Челн — путь в монастырь на богомолье. Покойный князь Иван Петрович — к брани боярской на Совете… А вот щука — к покойнику, сохрани нас, господи.
Федор Иванович часто и испуганно закрестился на лики святых, забормотал долгую молитву. Потом молвил тихо:
— А Сенька меня обманул. Прогоню его из постельничих. Пущай в звонари идет, пустомеля.
Глава 15
На Кремлевской звоннице
Вскоре после заутрени в покои государя вошел ближний боярин — правитель и советник, наместник царств Казанского и Астраханского, конюший Борис Федорович Годунов. Ему лет сорок, статный, румяный, чернокудрый. На боярине белый атласный кафтан со стоячим козырьком, унизанным мелким жемчугом, бархатные малиновые штаны, сафьяновые сапоги с серебряными подковами. На голове — белая парчовая шапка, украшенная по верху дорогими самоцветами.
Борис Федорович отвесил поясной поклон царю, сказал по издревле заведенному обычаю:
— Доброго здоровья тебе, государь, и многие лета счастливого царствования.
Царь Федор Иванович, забывшись, сидел в мягком резном кресле, подперев вздрагивающую голову липкими узкими ладонями. На нем легкий зарбафный[118] кафтан, желтые сафьяновые сапоги, шитые по голенищу жемчугом.
Позади царя стоял с открытым Евангелием крестовый дьяк, который при входе в опочивальню Бориса Годунова низко поклонился всесильному наместнику.
Не дождавшись ответа от царя, Борис Федорович подошел к креслу, наклонился к Федору и молвил:
— В Грановитой бояре собрались. Ждем тебя на Совет, государь.
— А, это ты, Борис? О чем глаголишь?
Годунова не удивляла странная забывчивость царя. Вот уже три года Федор Иванович впадал порой в задумчивость. Наместник повторил свои слова.
Царь вздохнул, чему-то печально улыбнулся и поднялся.
— Идем, боярин. Идем дела державные вершить.
В кремлевских церквах ударили к ранней обедне. Понесся протялшый, медленный звон.
Федор Иванович остановился, широко осенил себя крестом, приложил палец к губам и молвил задушевно:
— Ишь благовест-то какой, господи. Пойдем, боярин, на звонницу. Сон мне недобрый привиделся. Надо о том сказать всевышнему. Бог-то любит, когда цари возле колокола с молитвой стоят. Идем, Борис, идем, а бояре дождутся. Превыше всего господь…
