Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
К тому времени, как Пат немного успокоился, свеча уже выгорела на дюйм, Роберт отнял у Пата записную книжку, карандаш и листок с начатым письмом и положил все это в карман. Затем потушил свечу. Левой рукой он обнял Пата Риди, как бы защищая его. Пат так в этой позе и уснул.
Роберт и сам задремал. Время шло. Он проснулся среди тишины и полного мрака и закашлялся. Кашлял долго, своим привычным — глухим кашлем, с которым он словно сроднился. Мокрая одежда высыхала на нём, но это было ему вредно. Он подумал: «Не миновать мне опять плеврита, когда мы выберемся отсюда». Потом, с внезапно похолодевшим сердцем, добавил мысленно: «Если выберемся».
Прошло ещё некоторое время. Те, что идут на помощь, уже должны быть близко, они несомненно уже где-то очень близко!
— Папа. — (Это опять Гюи.) — Какой сегодня день, папа?
— Не могу тебе сказать, Гюи, голубчик. — Роберт старался говорить спокойно и вразумительно.
— Но, папа… который же день сегодня?
— Не знаю, Гюи, не знаю, мальчик.
Роберт все пытался говорить спокойно и внушительно, но голос его звучал вяло, утомлённо.
— Но, папа… Какой может быть сегодня день? Ты ведь знаешь, скоро матч, папа… матч Объединённой команды… Мне надо быть там в субботу. Мне надо… надо, папа!
Тихий голос Гюи звучал пронзительно, истерически. Он в темноте качался взад и вперёд. Ему надо выбраться отсюда к субботе, надо, надо выйти не позже субботы!..
…А был уже вечер воскресенья.
Проснулся Лиминг. Все, видимо, спали; должно быть, сюда начинал проникать рудничный газ, или это объяснялось просто слабостью? Боксёр сказал:
— Боже, какой сон я видел! Если бы только знала моя бедная старуха!.. Чего бы я не отдал сейчас за кружку пива! Есть не хочу совсем, вот только пива хочется! Господи, что это я говорю, ведь я обещал, что брошу пить, если выйду отсюда. О боже, выведи нас отсюда! Спаси нас! — Голос его перешёл в крик.
Закричал и Нед Софтли. И ещё несколько человек. «Спасите!.. Спасите нас!» Даже «Скорбящий» пал духом. Он вдруг воззвал громким голосом:
— Скоро ли, о господи, пошлёшь ты нам избавление?
Всё это походило на вой диких зверей, запертых в клетку.
Следующим умер Беннет, а шесть часов спустя Сет Колдер. Они были товарищами, работали вместе без малого четырнадцать лет. Четырнадцать лет они вместе работали, пьянствовали, играли в шары. Но им вовсе не казалось необходимым и умереть вместе. Беннет был спокойнее, но Сет Колдер с той минуты, как почувствовал, что слабеет, не переставал причитать:
— Я не хочу умирать. Ведь я ещё молодой. У меня молодая жена. Не хочу умирать. — Но, несмотря на это, он умер.
Все настолько уже ослабели, что не могли перенести куда-нибудь тела умерших Беннета и Сета Колдера. Кроме того, у Роберта в кармане оставалось только две спички и маленький огарок. Он отдал последний леденец Пату. Теперь уже недолго осталось ждать тех, что идут сюда из старой шахты. О господи, пусть же они придут поскорее, иначе будет слишком поздно!
Они лежали, настолько обессиленные, что уже не были в состоянии двигаться. Слишком слабые, даже для того, чтобы отходить в сторону, когда было нужно. Лежали — и только. Роберту пришла в голову такая идея: он стал окликать товарищей, трижды повторяя каждое имя. Если и на третий оклик ответа не было, то он знал, что этого человека нет больше в живых.
Первым перестал откликаться Нед Софтли. Он, должно быть, умер так же тихо, как Гарри Брэйс. Неда всегда считали полоумным, но умирал он мужественно, без единой жалобы. За ним последовал Сви Мессюэр. Озорной и весёлый малый был этот Сви, но теперь он навсегда перестал рассказывать смешные анекдоты. Как раз в то время, когда умер Сви, сошёл с ума «Скорбящий». Как и остальные, он долго лежал молча. Но вдруг он поднялся на ноги. Стоял в темноте, и, несмотря на темноту, те, кто ещё оставался в живых, почувствовали, что перед ними безумный. Он заговорил:
— Я вижу их! Вижу семь ангелов, что стояли перед господом! Слышу зов их труб. Господь открыл мои глаза!
Сперва они пытались не обращать на него внимания, но «Скорбящий» продолжал:
— Я слышу звук их труб. Первый затрубил — и вот пошёл град, смешанный с кровью.
Лиминг попросил:
— Да замолчи ты, ради бога, Клэм!
Но «Скорбящий» продолжал ещё громче:
— Затрубил второй ангел — и вот высокая гора, пылающая огнём, рушится в море, и третья часть моря превращается в кровь. Не вода в нём, о братья, но кровь. То, что привело нас сюда, не вода, но кровь!
Лиминг приподнялся и сел:
— Клэм, перестань ты, ради Христа, я не могу больше этого выносить!
Но безумный продолжал всё так же торжественно:
— Затрубит третий ангел — и падёт звезда Полынь. Горечь и злоба, о братья мои, — вот наш удел на земле, сокрушила нас алчность людская. И затрубит четвёртый ангел и пятый — и снова падёт звезда в бездонную пропасть. И вот из пропасти дым поднимается. Мы в этой пропасти, братья, и вокруг нас темно от дыма, и печать господня на нашем челе, а тех, сидящих высоко, кто загнал нас сюда, ждёт кара. Я это вижу, братья. Дух пророчества сошёл на меня. Я пророк в шахте «Парадиз»…
Тут Роберт понял, что «Скорбящий» сошёл с ума.
— Садись-ка, брат, — стал он его уговаривать. — Сядь, пожалуйста. Скоро нас найдут. Теперь уже, должно быть, недолго. Сядь и жди спокойно.
Но «Скорбящий» продолжал:
— И затрубит шестой ангел — и услышим глас четырёх рогов золотого алтаря, стоящего перед господом. И послано будет четыре ангела, чтобы умертвить третью часть людей дымом и серой, и тех, кто не погиб от прежних казней, но не раскаялся в делах рук своих, не раскаялся в своих злодействах и в колдовстве своём, в прелюбодеяниях и воровстве…
Голос «Скорбящего» постепенно перешёл в крик, который, казалось, сотрясал своды и которому вторило эхо.
— Нет, я не выдержу! — простонал Лиминг. Он пополз к тому месту, где стоял «Скорбящий», нащупывая руками дорогу. «Скорбящий» ужасным голосом продолжал:
— И вот затрубит седьмой ангел…
Но раньше, чем затрубил седьмой ангел, Лиминг ухватил «Скорбящего» за лодыжку и сбил его с ног. «Скорбящий» свалился со стоном.
— Но трубит седьмой ангел. Я вижу это. Я вижу век, созданный безумием и жадностью человеческой. Деньги, деньги, деньги… Ради них нас губят, убивают. Слушайте моё пророчество… С высоких мест падут они… не вода, но кровь… кровь агнца… Достань молитвенник, мать, и мы споём гимн любви… возьми мою руку, мать, держи меня крепче, ибо в этом нет греха… приди, великий Спаситель, приди…
Голос его оборвался, несколько минут он ещё стонал, лёжа, потом утих. Пророчество истощило его последние силы. «Иисус Скорбящий» ещё поплакал минуту-другую. Потом испустил дух.
А время шло. Роберт дал Пату Риди напиться. Но Пат был уже в полубессознательном состоянии, вода, смешанная с угольной пылью, вылилась обратно в сложенные горсточкой руки Роберта.
— О боже, сделай, чтобы они пришли поскорее, — сказал Лиминг, как в бреду, — иначе они придут, когда уже будут не нужны.
Он дополз до стены и начал стучать в неё. Но он был слишком слаб, и камень выпал из онемевших пальцев.
Прошло ещё неизвестно сколько времени. Лиминг поднёс руку к горлу и прохрипел:
— Роберт, товарищи, я бы все отдал за одну кружку… — Затем свалился на бок и больше не шевелился.
Следующим был Пат Риди. Он лежал, совсем ослабев, на руках у Роберта, положив голову на его костлявую грудь, как ребёнок у материнской груди. Перед концом он недолго бредил. Последние его слова были: «Поди сюда, мама, я так рад».
Когда Пат умер, Роберт снова сделал перекличку. Потом сказал:
— Остались только мы с тобой, Гюи, мой мальчик.
Гюи механически спросил:
— Какой сегодня день, папа?
Он спросил ещё раз, потом сказал:
— Папа, мне хочется пить, но я не могу шевельнуться.
Роберт дополз до него и дал Гюи напиться. Гюи поблагодарил его.
— Теперь уже всё пропало, папа, — сказал он. Он всё ещё думал о матче. — Никогда они не пригласят меня опять.
Роберт ответил:
— Нет, Гюи.
— А мне так хотелось сыграть, папа.
— Знаю, Гюи.
Роберт потерял всякую надежду. Он слушал, слушал, но ни один звук не извещал о приближении людей. Должно быть, им что-то помешало на пути — вода или большой обвал кровли. В его сердце больше не было ни надежды, ни горечи.
Осторожно опустил на землю тело Пата и обнял рукой плечи Гюи. Он никогда не уделял Гюи много внимания. Гюи был слишком похож на него самого, слишком молчалив и сдержан. Теперь Роберт твердил себе, что недостаточно любил Гюи.
Он хотел поговорить с сыном, но это было трудно, язык его не слушался, говорил не те слова. Он закашлялся, и у него стало солоно во рту и что-то потекло изо рта, подобно этим непослушным словам.
Время шло. Последний слабый вздох шевельнул грудь Гюи. Гюи умер, думая о матче, в котором ему никогда не придётся участвовать, умер подлинно от разбитого сердца.
