Анн Бренон - Сыны Несчастья
Бернат, больше я не видел его живым.
В назначенный день меня встретил только юный Пейре Изаура со слезами на глазах — а от Берната осталось лишь нагое тело. Он был похож на спящего человека, завернутого в простыню в углу большой залы больницы для бедных Пючсерда. Он лежал, вытянувшись, очень хрупкий, его волосы были растрепаны и слиплись от крови, тяжелые веки были закрыты, а голова склонена на плечо; он напоминал мне образ распятого Христа, который я видел при входе в часовню. Я всё слышал его слова, которые он пытался мне сказать, и никак не мог: Пейре, Пейре, твоя сестра Гильельма. Ты мне ее доверил. А я не смог ее защитить, как я тебе обещал. «Бернат, Бернат, ты не виновит, ты не мог ее защитить, никто не может защитить нас от Церкви волков. Видишь, она и тебя сломала.
Я едва слышал лепет сестры–привратницы, совавшей мне в руки узел с одеждой Берната. Мне хотелось кричать во весь голос то, что проповедовал добрый человек Пейре из Акса. Или его сын, юный святой. Или Фелип, или Амиель из Перль. Или Андрю из Праде. То, что проповедовали добрые люди, исчезнувшие из этого мира. «Блаженны кроткие и миротворцы. Блаженны нищие духом. Блаженны гонимые за правду, ибо их есть Царствие Небесное». И еще: «Есть две Церкви; одна гонима и прощает, другая всем владеет и сдирает шкуру». Церковь, которая сдирает шкуру, отняла у меня и этого брата. Следует ли ей прощать?
Конечно же, этого брата она не убила собственноручно, как она это сделала с другими. Она не сожгла его перед толпой, не замучила на «кобыле», не уморила голодом и холодом в мрачных застенках. Она просто отняла у него всякую надежду. Она просто столкнула его с высот укреплений Пючсерда, откуда была видна вся иллюзорная красота мира сего. Но даже тогда он стремился к тому, чем она всегда пренебрегала: к великому братству душ света. К Гильельме.
ЭПИЛОГ
ЗИМА 1311–1312
«Мы были в этой земле…, которую никогда не покидали… мы попадали в руки палачей, чтобы проливать свою кровь и заканчивать свою жизнь в муках. Ибо только проповедью Евангелия разрушается империя Сатаны; вот почему зажигается огонь преследований против нас»
Жак Бонбонно. Камизар и проповедник в Пустыне. Письма. 1721 год.
В конце этого последнего лета, Гийом, когда я был переполнен печальными и горестными чувствами после смерти того, кто символизировал для меня все братство в этом мире, я вернулся в Монтайю, чтобы обеими руками прикоснуться к обрывкам нежности, доверия и радости, оставшимися у меня от детства. Я хотел понять, сохранилось ли там еще что–то от моей юности. Вести о Монтайю и моем отце дошли до меня еще в сентябре, как раз перед ярмарками. Буквально через несколько дней после того, как я снова встретил тебя на улице в Пючсерда, тебя, Гийом Маурс, беглого парня из Монтайю, ставшего обычным пастухом… И тогда, в этом безмятежном городе, перед тем, как ты удалился на условленную встречу в таверне, я сказал тебе, что на ближайшего святого Михаила я тоже попытаюсь наняться в Бага вместе с братьями — маленьким Арнотом и уже взрослым Жоаном. Но все пошло не так, как я хотел — хотя, в конце концов, мы оба, ты и я, встретились и зимовали на пастбищах Фликса. И всю зиму мы с тобой проговорили о Монтайю, о наших путях–дорогах изгнания, добрых людях, о разрушенных домах, о наших брошенных в тюрьму отцах, о наших мертвых и сожженных, о Несчастье, преследовавшем нас каждый день, и о том, остались ли у нас причины продолжать наш путь дальше.
Прежде всего, как видишь, Жоан не захотел последовать за нами. Он сказал мне, что для него будет лучше заняться ягнятами на службе у Пейре Ильета, и у него нет никакого желания уходить так далеко. Пейре Ильет сам настоял на этом. У меня не было причин ему возражать. Настало время, чтобы младший брат сам выбирал себе дорогу; я не хотел мешать ему. Потом, за неделю до ярмарки на святого Михаила, когда я уже начал разговаривать по поводу себя и Арнота с новым работодателем, скотоводом из Бага, Бертомью Компаньо, до меня дошли новости из Монтайю. Удивительные новости, посуди сам, Гийом: это были хорошие новости! Я уже и забыл, что они существуют, хорошие новости. В общем, барышник из Акса рассказал мне, что он знает из достоверных источников, что мой отец, Раймонд Маури, и мой младший брат Бернат вернулись в Монтайю. Инквизитор Каркассона заменил им наказание заключения в Мур на простое покаяние с крестом. Моё сердце сильно забилось. Я подумал, что мне надо обмозговать эту ситуацию. Мой отец Раймонд и брат Бернат. Да, оба они носят на одежде кресты бесчестья, у них ничего нет — дом сожжен и его запрещено отстраивать, имущество конфисковано графом де Фуа, который отдал его другим арендаторам, людям, верным Церкви, друзьям ректора. Лишенные всего и отмеченные желтыми крестами, мой отец и брат. Но они хотя бы могут дышать воздухом свободы и видеть дневной свет, дома, в Монтайю.
В Муре оставались только мой брат Раймонд и бедная мать Азалаис. О них не было никаких новостей. Но как только этот человек из Акса открыл рот, Арнот сказал мне, что хочет вернуться к отцу, в Монтайю. Он сказал, что раз отец вернулся, то, конечно же, вернется и мать, что он не хочет больше уходить на зиму на другой конец королевства Арагон. И чтобы я как можно скорее отвел его в Монтайю. Хорошо, малыш Арнот, я отведу тебя, хоть у тебя там, возможно, не будет ничего, кроме нищеты и бедности, как у твоей матери, у нашей матери, нет ничего, кроме горя и страха. Но я чувствовал, как вскипает моя кровь. Знать, что я могу увидеть отца, взять его за руку, услышать его голос… Знать, что он отчаянно ищет способа выжить, и просит милостыню. Мне невыносимо было думать, что я не могу немедленно предстать перед ним, увидеть его, прикоснуться к нему, помочь ему всем, чем можно. Мы должны идти как можно скорее. Просто мне следует держаться с большой осторожностью. Потому что если и есть место, где меня никто не должен видеть, так это Монтайю. Моя земля под небесами.
Я начал с того, что доверил Арнота брату Жоану и Пейре Ильету. Я пообещал им, что вернусь к ярмарке. По своему обыкновению я шел ночью. Я двигался ночью и скрывался днем — за исключением разве что безлюдья, по тропкам, ведомым только мне да пастухам. Я шел в Планезес, и это стоило мне двух длинных марш–бросков. Я прибыл туда ранним голубеющим утром, когда только–только начинает подниматься первый дымок из очагов в фоганье. Мне нужно было взять у моего кума Арнота де Н'Айглина кошель, полный серебра, который он хранил для меня. Этот кошель может помочь моим родным.
Через два дня, в первый день ярмарки, я снова был в Пючсерда — где мы с Бертомью Компаньо ударили по рукам. Он был доволен, что я наконец–то нанялся к нему, и не настаивал, как прежде, чтобы он взял еще и моего младшего брата. Я сказал ему, что буду у него в Бага через неделю, и снова отправился в путь. На этот раз в Монтайю.
Мы шли не так быстро, как хожу я один. Весь этот год Арнот провел вместе со мной на зимних и летних пастбищах, ухаживая за овцами, потому в его детские ножки влилась новая сила. Он вырос, поздоровел, и шел быстрым шагом девятилетнего мальчика. Но он не мог следовать за мною ночными дорогами; он не умел, как я, видеть в темноте. Тогда я брал его за руку, а он цеплялся за мою одежду; иногда я нес его на плече, маленькую, мягкую и теплую ношу, иногда поднимал его за подмышки, чтобы перенести по склону или через овраг. На длинных спусках я давал ему возможность показать, как он умеет балансировать, напрягая бедра или колени. Когда мы останавливались передохнуть, я показывал ему звезды. Под Соржеатом мы долго взбирались по длинному склону Асаладор. Вначале его сердце сильно билось, но потом он вошел в ритм, и я видел, как он шел все легче и легче, поднимаясь рядом со мной к земле д'Айю. Я видел, что он оживился, пытался гроко говорить и даже петь — а нужно было идти молча. Иногда я чувствовал странное возбуждение, так же, как и он. Какую–то смесь страха и радости, смутного ожидания и невыразимого счастья. И эти простые чувства узнавания земли детства, даже в непроглядной темноте ночи, говорили мне, что отец, даже сам еще того не зная, ждет меня.
Свежесть ночного воздуха, стрекот насекомых, а потом, ранним утром, пение птиц в Монтайю. Мы спрятались над урочищем Газейль и, поднявшись к ущелью Балагес, когда стало достаточно светло, я послал Арнота на разведку. Ему нечего было бояться. Он не был беженцем и не находился в розыске. Он — всего лишь ребенок из Монтайю, вернувшийся к своей семье. Он никому не скажет, и никто у него не спросит, сопровождал ли его по дороге кто–то из взрослых. Я провел странный день, неподвижно затаившись за спиленными буковыми стволами, на склоне забытого всеми холма прямо напротив моей деревни, откуда я, хоть и издалека, мог различать силуэты, слышать звуки и ощущать запахи. Иногда я впадал в легкую дремоту. Потом разлеплял веки и наслаждался этим бронзово–медовым светом, который бывает только здесь, на моей родине. Иногда я грыз хлеб из котомки. Но на сердце у меня было тяжело.
