Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
— Ты что же, батюшка, не представляешься как положено. Ая-яй, а я тебя вчера заждался.
Ушаков впервые встречал такую, довольно развязную форму общения со старшим по званию. Первое впечатление от Войновича подтверждали его предположения о характере, видимо, будущего начальника и сослуживца. Сняв шляпу, Войнович, весь лоснящийся от пота, помахивал ею, словно веером. Чернявый, с торчащими во все стороны космами, он вдруг напомнил Ушакову таракана.
— Дозвольте доложить, ваше превосходительство, — несколько отстранившись, продолжал Ушаков, — в городе чумная зараза, так я обязан был прежде о служителях озаботиться.
— О всех, батюшка, не озаботишься. И о себе радеть надобно, — видимо обиженный холодным равнодушием собеседника, Войнович надел шляпу и невозмутимо произнес: — Прошу, пожалуй, заглядывай ко мне вечерком. Винцом побалуемся. Я завсегда гостям рад.
Глядя вслед отъезжающей коляске, Ушаков невольно подумал: «С чумою-то мне совладать, быть может, и удастся. А вот с тобою ужиться, наверное, трудов будет стоить немалых ».
Первые две недели работа на стапеле спорилась, но вдруг появился первый больной с признаками чумы.
— Так что, ваше превосходительство, покуда не явно, одначе жар и на теле пятна проступают, — доложил штаб-лекарь после вечернего осмотра.
— Немедля его во двор, соорудить на ночь камышовый шалашик и чтоб ни с кем ни-ни. Посуду и все протчее для него отделить. А что предпринимать посоветуешь, Степан Лукич, медлить-то нам не дозволено?
— Действо должно быть одно, Федор Федорович, по науке медицинской самое наилучшее таких болезных содержать в отдалении, а где сыскать для них помещение?
Слушая штаб-лекаря, Ушаков уже принял про себя решение. Вечером, несмотря на поздний час, он был у Клокачева.
Вице-адмирал, видимо утомившийся за день, сгорбившись, сидел за столом. Улыбнувшись через силу, спросил:
— Воюешь с растреклятой, Федор Федорович? Слыхал о тебе немало лестного от Муромцева. С чем пожаловал?
— Беда у меня, ваше превосходительство, кажись, лихоманка в экипаж занеслась.
— Так сие обыденно, не един десяток каждодневно спроваживаем на тот свет. У тебя-то сколько их?
— Покуда-то един, одначе лиха беда начало.
— Что надумал?
— Прошу дозволения вашего превосходительства завтра же поутру всей командой переселиться в степь. Там привольно, землянки отроем, из камыша хаты соорудим. Покуда на дворе теплынь. Мыслю, там мы с заразой повоюем и сладим.
— А со стапелем-то как?
— Команды, как и прежде, водить станем под присмотром офицеров. Харчить будут днем на стапеле. Завтракать и вечерять в степи.
Клокачев распрямился, на лице разгладились морщины.
— А ты ведь дельное задумал. Добро, действуй, видимо, и остатным командам за тобой следом надлежит отправиться.
Ушаков вернулся в казармы, когда артельные партии закончили ужинать. Не мешкая, собрал офицеров, распорядился готовиться к выходу в степь.
— Поутру прибудут обозники с телегами. Весь скарб погрузить, и айда в степь. Почнем враз из камыша ладить хатки-палатки в виде покоев для ночлега.
Поодаль оброем земляночки, камышом же крытые, дабы артельно не скапливать служителей в одном месте. Для болезных соорудим в дальнем довольно расстоянии две большие палатки. Вкруг них землянки для поправляющихся.
Ушаков говорил степенно, не торопясь, всматривался в лица офицеров. Кажется, основу, его командирский замысел, поняли и нетерпеливо переминались, ждали команды.
— Все, други мои, — необычно закончил Ушаков, никогда прежде не обращавшийся так к офицерам, — ступайте к служителям. Штаб-лекаря и штурмана прошу задержаться.
Когда офицеры, еще переговариваясь, выходили из комнаты, Ушаков пояснил корабельному штурману Дементию Михайлову:
— Тащите сюда ваш инструментарий прокладочный, плотную бумагу и все, что потребно для черчения. Вычертим диспозицию нашего полевого лагеря. А вы, Степан Лукич, — обратился он к лекарю, — присаживайтесь. Обмаракуем с вами, каким образом расположить все наши субстанции. Не позабыть бы про козлы для проветривания и сушки платья. В реке будем промывать оное после уксусной обработки. Покуда солнышко греет, в охотку служителям и лишний раз искупаться не грех.
Утренняя заря только занималась, а степь под Херсоном огласилась непривычным для этих мест шумом. Тарахтели телеги, притаптывая бурьян, шагали команды, рассыпавшись по полю, матросы вбивали колышки, размечали места под палатки, землянки, нарезали камыш у Днепра. Вокруг под ногами пищали потревоженные суслики, сновали полевые мышки.
К полудню камышовая огородка обозначила полевой лагерь команды ушаковского корабля. По замыслу командира сооружались камышовые палатки, матросы рыли землянки. Как доносил Ушаков, все постройки по своему предназначению делились на шесть категорий.
« — Под литерой А — палатки из камыша для каждой артели;
— под литерой В — маленькие землянки вокруг артельных палаток для изоляции подозреваемых больных;
— под литерой С — деревянные козлы для проветривания платья;
— под литерой D — в отдалении от лагеря две большие и несколько малых землянок для больных;
— под литерой Е — маленькие палатки в отдалении для отделения только что выявленных больных от здоровых;
— под литерой F — карантин для выздоравливающих».
Все четко продумано и распределено, подобно корабельному расписанию. Теперь требовалось исполнять на деле задумки командира. Весь экипаж воспринял как неизбежную необходимость меры своего начальника. Не все проходило гладко на первых порах. Работа на стапеле спорилась, но из города то и дело мимо лагеря пылили телеги с жертвами губительной заразы. Об этих страшных днях поведал потомкам Иван Полномочный. «Зарывали по 50 человек в яму, и такой был ужас, что друг друга боялись сходиться. Платье и прочее так валялось, никто ничего не смел брать, всякий жизнь свою берег… Вот страшная была жизнь! Не дай Бог никому такое видеть! Я девять суток, выгнанный из артельщиков, лежал в камыше, ожидая смерти, у меня была горячка, и все боялись меня. Который сожалеет артельщик — принесет ко мне кусок хлеба и борщу в какой-нибудь посудине, с ветру поставит, а сам убежит поскорее; я приползу на корячках, посижу, как собачка, и лежу, но дай Бог здоровья одному штаб-лекарю — Степану Лукичу Зубову, который осматривать команды ездил, он приходил и ко мне; я поднимал рубашку, стоя на коленях, уже сил моих не было, и он ничего не заметил и велел артельщикам особливую какую-нибудь конуру для меня сделать; и выкопали и огня развели». Как видно, не всем хватало землянок…
Но болезнь в команде Ушакова явно пошла на убыль. Клокачев приказал по примеру Ушакова вывести в поле все команды. Адмирал воспринял опыт капитана. К сожалению, этот приказ был один из последних, Клокачева-таки сразила чума насмерть…
Вскоре на смену ему прибыл прежний знакомец Ушакова, вице-адмирал Сухотин. В начале ноября Ушаков рапортовал по инстанции командиру Херсонского порта генерал-майору Муромцеву о полной ликвидации среди его экипажа и мастеровых заболевания чумой. В то же время среди соседних команд страшная болезнь не утихала, ежедневно унося на тот свет людей. Близились холода, Ушаков предусмотрительно обработал свои казармы уксусом, отрыл землянки во дворе, огородил казармы камышовой стеной, словом, перенес всю прежнюю систему в расположение своего экипажа в городе. За всю зиму ушаковская команда не потеряла ни одного человека, Федор Ушаков одержал победу в схватке со смертельным врагом, чумой.
Первым оценил по достоинству действия Ушакова командир порта. Спустя месяц после переселения экипажа на зимние квартиры, он издал приказ. «За употребляемые командующим корабля № 4 флота господином капитаном Ушаковым всекрайне неусыпные старания и способы к пресечению по команде его между служителями заразной болезни, которую с Божьей помощью совершенно пресек и с 4-го числа минувшего ноября оной уже не оказывается. Да и впредь к предохранению от сей злосчастной болезни служителей все меры принятые в том, как участвующий в отличности от прочих, приемля с великим моим удовольствием и ему, господину Ушакову, приписую в том искреннюю благодарность и похвалу, что не премину и главной команде с должной рекомендациею донесть о таковых успехах…» Муромцев обратил внимание всех остальных командиров к применению метода борьбы Ушакова с чумой, которые «обязывают и по человеколюбию добродетели их заслуживать навсегда могут».
В первый день Нового, 1784 года Федору Ушакову присвоили звание капитана 1-го ранга. Весть об этом достигла Херсона, когда вице-адмирал Сухотин, с похвалой о действиях Ушакова, сообщал графу Чернышеву: «Особо же вашему сиятельству при сем случае, как до прибытия моего, так и в мою бытность по справедливости могу свидетельствовать о господине Ушакове, что он неусыпными своими трудами и старанием в команде своей прежде всех успел прекратить… за великое удовольствие для себя почту, ежели он, господин Ушаков, за столь благоразумные учреждения заслужит вашего сиятельства особливое благоволение; я не скажу чтоб и прочие командиры не имели в том попечения, но однако ж его в том превосходящие труда заслужили до моего прибытия от начальника благодарность».
