Григорий Хохлов - Доля казачья
— Останавливай машины и бросай якорь! Вот и всё, что пока от тебя требуется, герой. Документ тобой уже получен и прочитан — действуй комиссар!
Но тот не торопился действовать и пришлось уже Алексею продолжить свою политическую беседу с отупевшим оппонентом.
— Распоряжение Владимира Ильича Ленина, вождя всего мирового пролетариата, вами уже получено комиссар. Но оно вами игнорируется. И тут непроизвольно сам напрашивается вопрос — почему?
А нам надо срочно продискутировать утверждённый вождём, и остро поставленный перед всей общественностью, вопрос. О руководящей роли пролетариата в мировой революции, его гегемонии.
Или вы отказываетесь от дискуссии с более сильным противником? То это вопиющий факт безответственности. И совсем не по-революционному вы поступаете, товарищ Попугаев Аскольд Нидерландович. Саботируете работу своей творческой мысли. Или свободное пролетарское мышление вам недоступно и оно всё ещё находится в плену буржуазных предрассудков. Так это настоящий позор для вас, революционный комиссар! И ещё нам надо поскорее внести с вами ясность в сложившуюся политическую ситуацию на всём Дальнем Востоке. Думайте Аскольд! Думайте поскорее! И у вас, комиссар, и у нас есть на то полномочия революционного правительства, разъяснять народу, линию нашей партии — действуйте!
Но и сейчас не поторопился Аскольд Нидерландович.
— Готовь, Нестор Иванович, пулемёт к огню на поражение ослушника и революционера в третьем поколении, Попугаева Аскольда Нидерландовича. Он повёл свою, непонятную нам, левую линию, идущую в разрез с основной линией партии и изжил себя, как чуждый партии элемент. И поэтому подлежит презрению, и даже большего наказания. За великое ослушание его и, получается, что предательство им интересов трудового народа.
А так же за неуважение им имени нашего вождя, Владимира Ильича Ленина.
Вот это, последнее, и достало комиссара, как говорится, до самых печёнок.
— Я согласен дискутировать! — завопил бледный и возмущённый Аскольд Нидерландович.
Он чуть не плакал от нанесённой ему обиды невидимым противником.
— Я против такой постановки вопроса! И я согласен хоть с кем дискуссировать, и в любое время дня и ночи. Запомните это, господа, но мне вы не товарищи! И смею вас заверить, ненавистный мне Нестор Иванович Махно, что тут, в свободной дискуссии, меня ещё никто и никогда не побеждал.
Хотя у вас и есть очень весомый аргумент прекратить всякую нашу дискуссию в вашу пользу всего одним росчерком: пулемёт Максим. А это уже незаконный приём, запрещённый международной конвенцией: угрожать оппоненту оружием. Я категорически против всякого произвола против моей личности. Против! Стоп все машины на дискуссию! Стоп! Бросай якорь скорее, капитан! — вопит возмущённый до глубины души Аскольд Нидерландович.
— Давай, пока не началось! — носится по пароходу комиссар совсем, как сумасшедший, со своим огромным маузером в руке. Очень достал его своими обвинениями наш оппонент Федоркин.
Того и гляди, что Попугаев начнёт палить из своего оружия во все стороны от нанесённой ему великой обиды. Не ожидали мы такого оборота дела, не было запланировано этого эксцесса с комиссаром в наших планах, но отступать было уже некуда. Всё пошло не по плану, и неизвестно было, куда всё это выйдет, и чем закончится. От борта парохода отвалила лодка и ходко шла к нашему берегу за оппонентами Попугаева. Сели мы трое в лодку, да ещё огромную корзину Федоркина прихватили с собой, и поплыли на пароход «Амур». Что было там, в той корзине, мы так и не узнали сразу. Но потом все диву дались, вот это голова! И всё же переиграл нас всех Федоркин своей находчивостью, мы в этом ещё раз убедились. Накопил он богатого опыта в идеологической работе с массами на своих многочисленных войнах. Возможно, что и сам комиссаром был, но таит это от казаков. И мы не удивились бы этому, на него это очень было бы даже похоже.
Все пассажиры ожили после прекращения непонятной им стрельбы и тоже заинтересовались непонятной никому, и оттого ещё более ожидаемой, дискуссии. Они-то, люди серые, и слова такого отродясь не слыхивали — дискуссия. И как она будет происходить, эта дискуссия, этого они тоже не знали. Так как усердно прятались от пуль неведомого им Нестора Ивановича.
Но всё же, предполагали пассажиры, что интерес тут будет огромный, жарко всем будет. Одни с восхищением рассматривали металлический бак на палубе, красиво исписанный пулями.
— Ну надо же, как пером всё написано: Ленин!
Другие смотрели во все глаза, на нас, казаков.
— Оппоненты прибыли!
Знал нас хорошо комиссар Попугаев и сильно не удивился.
— От вас, станичники, я и большего мог ожидать, потому что для вас человека убить, всё равно что муху прихлопнуть.
Он был разъярён и всё не мог найти себе места. Хотя за большим столом, что выставили матросы на палубе, его было с избытком.
Алексей, как чародей, раскрыл свою огромнейшую корзину и извлёк оттуда не менее приличную часть окорока, затем большого зажаренного гуся, шмат сала и огромную бутыль самогона.
Он не перечил комиссару, а всё делал молча и деловито, как у себя дома. Когда тот увидел всё, что так неожиданно появилось на столе, то невольно начал глотать голодную слюну. Совсем, как голодный домашний пёс, который помимо своей воли, сразу же забыл при виде обильной еды свои конкретные обязанности. Искус был большой. Откуда ему, при всех своих неотложных делах, и притом ещё холостяку, пробовать такое обилие вкусной еды. С аппетитной румяной корочкой, которая уже ждала его. Или, хотя бы, человеческого отношения к ней, со всем подобающим уважением. Как к подарку Божьему! А тут? Видеть всё это искушение и то приходилось очень редко и издалека, а пробовать?
Зато Федоркин был на высоте. И он незамедлительно начал свою речь. Хороший оратор, как говорили в древней Греции, должен чувствовать в себе духовное блаженство. И только тогда он мог передать всё величие слова и разума, как дивный полёт птицы.
— От желудка всё исходит, Аскольд Нидерландович! И, как видите, мы казаки очень серьёзно подошли к этому делу, творчески!
Разлил он по стаканам самогонку, порезал ножом сало и гуся, настрогал мяса с окорока. Развернул казак расшитое полотенце на столе, и тут: запах от хлеба, духмяный и здоровый, от которого задохнуться можно было. Так и разлился над столом, пленяя всех своим ароматом. Каравай хлеба свежевыпеченного в печи русской любого с ума сведёт, не иначе. И комиссар сам не понял, как оказался за столом вместе с казаками, всё это произошло помимо его желания. Он как бы выпал из своей стальной обоймы, сдерживающего его волю все последние годы.
— Наливай!
— Выпили самогону, уже почти примирённые две стороны, и усердно закусывают обильной едой. Сейчас им не до выяснений стало, кто и на какой политической платформе стоит. Какая разница!
Выпили и по второму разу и понемногу разговорились.
— Ты стрелял из пулемёта? — спрашивает комиссар у Федоркина.
— А кто же, как не я? — отвечает ему Алексей. Разве по почерку не видать? Я всю Империалистическую войну отбухал, как один день прожил. И с немцами под Брестом братался, мы винтовки в землю штыками втыкали и обнимались, не хотели мы больше воевать. И Троцкого я слушал, и Ленину руку жал. И на Украине, у батьки Махно одно время служил, когда тот ещё с красными дружил. И где я только не был, Аскольд Нидерландович. А откуда у тебя имя такое пролетарское, если не секрет, батенька? Именно так бы сказал Владимир Ильич Ленин, вождь всего мирового пролетариата.
— Ничего удивительного, — заулыбался через свой набитый рот комиссар. Дед мой, Яков Моисеевич Попугай, родом из Бердичева, еврейского местечка, что на Украине находится.
Была фамилия наша вроде казацкой, да пьяный дьякон её в Попугаева переписал. В птиц нас заморских, с перепою, всех превратил. А всё в обратную, бумагу исправить, никак не захотел. То пьяный был, то с похмелья, то вообще и слушать ничего не хотел.
Любимый дед мой зачитывался книжками. И вычитал он там про Нидерландскую революцию, тихую и спокойную, не то что все русские революции. Всю свою жизнь бредил он такой революцией, даже хотел моего отца Тилем Уленшпигелем назвать. Это был его любимый герой. Но потом дед передумал и назвал моего отца громко, совсем по-революционному: Нидерландом. Отец тоже считал себя продолжателем дедовской идеи о тихой революции, но назвал меня сразу громким именем, совсем, как броненосец: Аскольд!
— Был я в твоём местечке, родном Бердичеве, — озадачил комиссара наш Алексей. — Так там местные хлопцы организовались в большой и хорошо вооружённый отряд. Назвали себя еврейскими казаками и всем интервентам да батькам такой чих-пых дают, что их все там, еврейских казаков, даже очень уважают.
