Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век
К полудню девятнадцатого июля тысяча двести двадцать второго года войско подошло к Феллине.
Спрыгнув с лошади и поклонившись князю, сотник дозорного полка доложил:
– Прости, князь, что вести принес плохие, – начал было сотник, но Ярослав его остановил:
– Что, ворота града закрыты?
– Нет, князь, ворота распахнуты, да город безлюден. Упредили нас, крестоносцы овладели Феллиной. Жителей коих побили, коих в полон увели, дома разорили… Новгородцев, что были в граде, на крестах распяли, а немало и на стенах крепостных повесили.
– Что-о-о?! – взревел пораженный вестью Ярослав. – Песьеголовцы! Нелюди! Да как они посмели?! Не пощажу! Никого не пощажу! – И, перетянув лошадиный круп плетью, князь устремился к городу.
То, что предстало его глазам, повергло Ярослава Всеволодовича в бешенство. Воины, посланные им две недели тому в Феллину, были не только распяты, но и растерзаны: у многих вспороты животы, выколоты глаза, мелко посечена кожа, и новгородцы в страшных муках медленно истекали кровью.
Повернувшись к сопровождавшему его воеводе, Ярослав приказал:
– Пленных рыцарей посечь мечами! Всех! До единого! Нет им пощады!
Ярослав словно обезумел. Похоронив новгородских воинов, он обрушился на Феллинскую землю. Но там рыцарей уже не было. Они ушли в Ревель, и тогда под занесенный меч русов легли головами ни в чем не повинные жители Феллины. Стон и плач стояли по всей земле, и когда прошли новгородцы, только пепелища да могилы остались у них за спинами. Не многим феллинцам удалось укрыться в лесах от гнева Ярославова, да и тех через год выловили и убили вернувшиеся в Феллину рыцари-крестоносцы.
Новгородцы же ушли на юг Эстонии. Объединившись с южными эстами, они осадили приморские города Ревель и Колывань. Четыре недели длилась осада. Не единожды ходили новгородцы на штурм крепостных стен, но датчане и немцы оборонялись отчаянно, нанося немалый урон осаждавшим.
Близилась осень с холодом, дождями, слякотью, и, поразмыслив над создавшимся положением, князь приказал снять осаду. В конце сентября новгородское ополчение и княжеская дружина без славы победителей, но с большим полоном и огромной добычей вернулись в Великий Новгород.
Новгородцы были довольны Ярославом: город походом обогатился, а сам князь в дела веча не лез, давая боярам полную свободу. По первому снегу в Новгород приехала Ростислава. Князь был очень недоволен, что жена не привезла с собой первенца – Федора. Когда суета встречи схлынула, гости, приглашенные князем на малый пир, разошлись и супруги остались одни, Ростислава пояснила причину того, почему приехала одна.
– Через два-три дня я возвращаюсь в Переяславль и тебя зову с собой. Пойми, что я – твоя жена и желаю тебе добра. Ты вернул Новугороду былую славу, изгнал ворога, пополнил казну золотом и серебром. Но поверь мне, пройдет совсем немного времени, и ты новгородцам будешь не нужен, ибо нескоро свеи осмелятся нарушить порубежье земли новгородской. Они прогонят тебя, как это не раз случалось с моим отцом. Сейчас ты силен, как никогда. Ты можешь вооружить любую дружину, и Новгород тебе не нужен. Оставь его. Выжди. Счастье твое не в Новугороде, а во Владимире.
Больше к этому разговору Ростислава не возвращалась. Через две недели она уехала, но червячок сомнения, зароненный ею, нещадно грыз Ярослава, лишив покоя. Под Крещение, никому не открыв причины, Ярослав Всеволодович оставил княжеский стол и уехал в Переяславль-Залесский.
2
Впервые бояре новгородские были в Нижнем Новгороде. Дивились они увиденному, в столь краткий срок граду возведенному. Пристань была поставлена добротно, на дубовых сваях, для множества судов. От пристани вверх по склону вилась мощенная камнем дорога, заканчивающаяся перекинутым через ров мостом. Воротная башня и крепостные стены поражали толщиной бревен, высотой и какой-то непреклонной уверенностью: на века! Город строился. Рядом с неказистыми, врытыми в землю времянками уже желтели дощатыми крышами добротные дома нижегородских купцов, бояр, что пришли с Юрием Всеволодовичем в этот дикий, забытый богом край.
Великий князь Владимирский встречал новгородское посольство, стоя на крыльце еще недостроенного княжеского терема. Ветер трепал его седеющие волосы, бороду, простую белую льняную рубаху, в которую Юрий был одет.
– С чем пожаловали, бояре новгородские? Ужель беда приключилась какая?
Бояре, поклонившись, разом забыв посольский чин, загалдели, перекрикивая и перебивая друг друга. Такого Юрий еще не видел.
– Погодите, – поднял руку князь, останавливая бояр. – Говорите по одному. Хотя бы ты, Роман Михайлович, – кивнул он одному из новгородцев.
– Прости, великий князь, нашу несдержанность. Накипело, вот и не утерпели мужики. А пришли мы к тебе от Господина Великого Новгорода просить князя на стол.
– Чем же вам Ярослав не угодил? – нахмурил брови Юрий.
– Всем хорош, – закивали в поддержку слов Романа Михайловича бояре, – и воевода знатный, и суд его праведный, но сошел из Новугорода, не сказавшись. Звали мы его опять на стол, не идет, – развел руками боярин.
– Обидели, поди, Ярослава. Потому и согласия его нет! – резко бросил Юрий и сошел с крыльца к новгородцам. Те обступили великого князя.
– Вот те крест, государь, – перекрестился ближайший к нему боярин, – как перед Господом, не чинили ему обид.
– Ладно, ладно, – отмахнулся Юрий. – Верю. Потому князя я вам дам. Всеволода Юрьевича. Ему уже десять лет…
– Всеволода… – погрустнели бояре.
– Сына своего старшего! – И через мгновение добавил: – Дружину малую тоже пришлю. Пора ему учиться рать водить.
Бояре благодарно заговорили, закивали, затрясли бородами.
– Благодарим за князя. А то, государь, мы совсем запечалились. Наседает ворог отовсюду. Рыцари-крестоносцы на порубежье, словно волки голодные, рыщут, норвежцы напали на Биармию и разорили сию землю, Литва звенит мечами… Да чего говорить. Неспокойно ноне в земле новгородской, надобен князь, государь.
Послы пожили еще недельку в Нижнем Новгороде и отбыли во Владимир за новым князем. Юрий же с большой охотой окунулся в дела мирские, спеша в лето тысяча двести двадцать третьего года завершить строительство крепости и княжеского детинца. Тревожно было на сердце у великого князя, не без опаски поглядывал он на мордовские племена, имевшие над собой не только старшин, но даже и царей. И хотя в городе и стихийно возникшем у Волги посаде жило уже немало мордовских мужиков и еще больше мордовских девок, обманом ли, силой или иным путем добытых строителями в лесах, сердце к этому загадочному племени у Юрия не лежало. Да и булгары, считавшие мордву данниками, а земли по Оке своими, недолго будут мириться с воздвигнутым на перепутье рек и торговых путей русским городом.
«Неужто Роман, став зятем царя булгарского, не удержит своего родственника от опрометчивого шага? Разрушение Ошела должно было надолго охладить воинственный пыл булгар, – размышлял Юрий. – Поставить бы еще десяток крепостиц от Нижнего до Городца да здесь, по Оке, с пяток возвести, вот это было бы дело. Но не под силу сия надоба ноне, – не без горечи и сожаления великий князь бросил взгляд в сторону белеющего крестами погоста, раскинувшегося за рекой Почайной. – Мрут мужики от хвори, от трудов тяжких, с голодухи. Но скоро все плохое канет в Лету. Уже гудит многоголосо торг: еще пока не такой, как в Новгороде, но слава о торговом Нижнем растет. Пройдет год-два, и не засеки будут окружать город, а поля, колосящиеся хлебом, луга с пасущимся на них скотом. Но прирастать Нижнему Новгороду торговлей, ибо стал град на Волге крепко. Даст Бог, и с мордвой управимся. Одно плохо: доносят доглядчики, что брат Ярослав возгордился не в меру, помышляет о великокняжеском столе и Ростислава, змея подколодная, его на то подбивает».
– Прости, великий князь, что нарушил твой покой, – раздался голос за спиной.
Юрий обернулся:
– А-а-а, это ты, Арефий Никитич. Чего тебе?
Строительный воевода, виновато крякнув в кулак, произнес:
– Народ собрался. Батюшка Лука ожиданием извелся, просил сказать, что без тебя, государь, церковь освящать не станет.
– Иду. Это который храм-то Божий освящается? Четвертый? Благое дело. По весне вместо этого, – показал князь рукой на церковь Михаила Архангела, – ставить будем храм из камня, высокий, светлый, чтобы глаз радовал, а душа ликовала при виде его.
Великий князь Владимирский возводил город, строил храмы, мирил соседей: словом ли, мечом ли, мирские дела занимали его ум, и не знал он, что на юге, в Северном Китае, зреет темная сила, которая не знает жалости, сострадания, пощады. Имя ей – монголы. Там, где они проходят, остается пустыня.
Калка
1
На севере Китая и по Амуру жили дикие племена, промышлявшие грабежами, скотоводством и охотой. Они считались данниками татар-ниучей, но к ХII веку хан Елусай Багадур объединил разрозненные племена и пошел войной на соседей. Только ранняя смерть не позволила ему осуществить планы создания сильного и независимого государства. Его тринадцатилетний сын Тимучин получил от отца в наследство сорок тысяч семейств. Но многие, не желая подчиняться отроку, подняли мятеж. Собрав тридцать тысяч воинов, Тимучин жестоко подавил мятежников, а главных виновников бунта сварил живьем в семидесяти котлах. Тимучин еще признавал над собой власть татар и совершил немало ратных дел, покоряя народы, разрушая города во славу своих хозяев. Год от года росли его силы. Уже все монгольские и татарские орды, кочевавшие от низовий Амура и до Уральских гор, подчинились Тимучину, киргизы и уйгуры назвались его данниками, а дерзнувший поднять меч против него хан Кераитский был обезглавлен, и его череп, окованный серебром, украшал на пирах стол Великого хана. Чингисхан – так назывался Тимучин, и это имя ему дано провидением Божьим.
