Висенте Ибаньес - Кровь и песок
В воскресенье сборы на корриду были еще тягостнее, чем обычно. Кармен старалась казаться спокойной и даже присутствовала при том, как Гарабато одевал маэстро. Она болезненно улыбалась, притворялась оживленной и радостной — и ясно видела, что муж тоже скрывает свою тревогу под принужденным весельем.
Сеньора Ангустиас бродила возле дверей, чтобы еще хоть разочек взглянуть на своего Хуанильо, словно боялась потерять его навсегда.
Когда Гальярдо, надев головной убор и перебросив плащ через плечо, вышел в патио, мать, заливаясь слезами, бросилась ему на шею. Она не произнесла ни слова, но прерывистые вздохи выдавали ее мысли. Выступать первый раз после несчастья и на той же арене, где он был ранен... Все суеверия, жившие в простой душе этой женщины, восставали против такой неосторожности. Ах, когда только он бросит эту проклятую работу! Разве у него еще мало денег?
Но тут вмешался зять, как непререкаемый судья во всех семейных делах. Полно, мамита, что тут особенного. Такая же коррида, как все. Нужно оставить Хуана в покое и не расстраивать его перед самым выездом своими причитаниями.
Кармен держалась мужественнее. Она не плакала, проводила мужа до дверей, старалась подбодрить его. Теперь, когда после страшной беды возродилась былая любовь и они с Хуаном жили спокойно и так любили друг друга, она не могла поверить, чтобы новое горе разрушило ее счастье. Рана Хуана была делом рук божьих: бог часто творит добро под видом зла, он хотел соединить их дорогой ценой. Хуан сегодня будет бить быков как всегда и вернется живой и невредимый.
— Желаю удачи!
Взглядом, полным любви, она проводила удалявшуюся карету, за которой бежала ватага мальчишек, восхищенных зрелищем сверкающих плащей. Оставшись одна, бедная женщина поднялась к себе в комнату и засветила лампаду перед статуэткой божьей матери, дарующей надежду.
Насиональ сидел рядом с маэстро, мрачный и нахмуренный.
Сегодня был день выборов, но никто из его товарищей по квадрилье не знал об этом. Народ говорил только о смерти Плюмитаса и о бое быков.
Полдня бандерильеро провел вместе с товарищами из комитета, «работая ради идеи». Проклятая коррида помешала ему выполнить долг гражданина и привести к урнам нескольких друзей, которые без него так и не пойдут голосовать. Только «люди идеи» поспешили туда, где проходило голосование, а в городе как будто и не слыхали о назначенных выборах. На всех перекрестках стояли кучками отчаянно спорившие люди. Но спорили они только о бое быков. Что за народ! Насиональ с возмущением вспоминал, как мошенничали и нарушали закон враги, пользуясь этим равнодушием. Дон Хоселито, с жаром истого трибуна протестовавший против несправедливости, был брошен в тюрьму вместе с другими. Бандерильеро хотел было разделить их муки, но вынужден был покинуть друзей и, надев роскошный наряд, отправиться к своему маэстро. И такой произвол останется безнаказанным? И народ не восстанет?
На одной из улиц, прилегающих к Кампане, тореро увидели огромную толпу. Люди, словно взбунтовавшись, кричали и размахивали палками. Полиция с саблями наголо теснила толпу, отбиваясь от палок оружием.
Насиональ вскочил на ноги, готовясь выпрыгнуть из кареты. Наконец-то! Час настал!
— Революция! Народ вооружился!
Однако маэстро, сам не зная, смеяться ему или сердиться, толчком усадил Насионаля на место:
— Не валяй дурака, Себастьян. Всюду тебе чудятся революции и восстания.
Члены квадрильи расхохотались, догадываясь в чем дело.
Благородный народ, не найдя билетов на бой быков в кассе по улице Кампана, намеревался взять кассу приступом и поджечь ее, чему воспрепятствовала полиция... Насиональ грустно поник головой.
— Реакция и отсталость! Недостаток образования!
Тореро прибыли в цирк. Бурная овация, несмолкаемые рукоплескания встретили выход квадрилий. Все аплодисменты относились к Гальярдо. Публика приветствовала его первое появление на арене после страшной раны, о которой столько говорили по всей Испании.
Когда Гальярдо вышел, чтобы убить первого быка, снова разразилась буря восторга. Из всех лож женщины в белых мантильях направляли на него бинокли. На солнечной стороне кричали и аплодировали так же, как на теневой. Даже враги были захвачены общим порывом симпатии. Бедный малый! Он столько выстрадал!.. Амфитеатр принадлежал ему безраздельно. Никогда еще Гальярдо не приходилось видеть, чтобы публика была настроена так единодушно!
Подойдя к председательской ложе, матадор обнажил голову и произнес приветствие. Оле! Оле! Никто не услышал ни слова, но все пришли в восторг. Должно быть, замечательно сказано.
Рукоплескания провожали Гальярдо, шагающего к быку, но сразу сменились выжидательной тишиной, едва он оказался рядом со зверем.
Матадор взмахнул мулетой перед быком, однако на некотором расстоянии, совсем не так, как в прежние времена, когда публика воспламенялась, видя красный лоскут чуть не на самой морде быка. По безмолвному амфитеатру пробежала волна удивления, но никто не произнес ни слова. Гальярдо несколько раз топнул ногой, дразня зверя, и тот наконец лениво сдвинулся с места; но бык едва успел пройти под мулетой, потому что тореро с заметной поспешностью отскочил в сторону. Многие зрители переглянулись. Что бы это значило?
Матадор увидел рядом с собой Насионаля, а в нескольких шагах еще одного тореро, однако не крикнул, как бывало: «Все с арены!»
По рядам прокатился гул: зрители ожесточенно спорили.
Друзья матадора сочли необходимым дать объяснения от имени своего кумира:
— Он еще не оправился. Рано ему выступать. Все эта нога!..
Разве вы не видите?
Плащи капеадоров развевались, помогая Гальярдо в его маневрах. Зверь очумело метался между красными полотнищами, но 574 едва он хотел броситься на мулету, как кто-нибудь из тореро взмахом плаща отвлекал его от матадора.
Гальярдо, словно решившись покончить с этим странным положением, встал в позицию и с высоко поднятой шпагой бросился на быка.
Удар был встречен ропотом изумления: шпага вонзилась меньше чем на треть и, задрожав, едва не упала на песок. Гальярдо отскочил от рогов раньше, чем успел воткнуть клинок по самую рукоять.
— Но зато какой точный удар! — кричали энтузиасты, показывая на шпагу, и бешено аплодировали, стараясь шумом заглушить недовольство, вызванное неудачной попыткой.
Знатоки улыбались с сожалением. Этот парень потерял единственное, что в нем было: мужество, дерзость. Они видели, как он инстинктивно отдернул руку, нанося удар; видели, как он отвернул лицо, поддавшись страху,— так люди закрывают глаза, чтобы спрятаться от опасности.
Шпага свалилась на песок, и Гальярдо, вооружившись другой, снова направился к быку в сопровождении своих тореро.
Насиональ держал плащ наготове, чтобы в нужный момент отвлечь быка. К тому же своим мычанием бандерильеро сбивал быка с толку, он заставлял зверя поворачиваться всякий раз, когда тот слишком близко подходил к Гальярдо.
Новый удар, и снова шпага вонзилась едва на половину.
— Да он и не подходит близко! — раздались протестующие голоса в публике.— Рогов боится!
Стоя лицом к быку, Гальярдо раскинул руки крестом, желая показать зрителям, сидящим за его спиной, что бык свое получил и с минуты на минуту должен упасть. Но зверь держался на ногах и только поводил мордой из стороны в сторону.
Насиональ, размахивая плащом, заставил быка бежать и, выбирая удобный момент, несколько раз изо всех сил ударил его плащом по шее. Публика, догадавшись о намерениях бандерильеро, запротестовала. Он заставил быка бежать, чтобы от движения шпага дальше вошла в затылок. А удары плащом тоже должны были вогнать клинок поглубже. Раздались крики: Насионаля называли мошенником, осыпали бранью его мать, сомневались в законности его рождения; на солнечной стороне угрожающе поднялись палки, на арену полетели апельсины и бутылки, но бандерильеро словно оглох и ослеп; не замечая потока оскорблений и тяжелых предметов, он продолжал преследовать быка, зная, что выполняет свой долг и спасает друга.
Наконец из пасти быка хлынула кровь, ноги его подогнулись; он упал, но не опустил голову, как будто собираясь снова 575 вскочить и броситься в бой. Пунтильеро подбежал к быку, стремясь поскорее с ним покончить и вывести маэстро из затруднения. В то же время Насиональ, незаметно нажав на шпагу, вонзил ее по самую рукоять.
Зрители солнечной стороны, от которых не укрылся этот маневр, вскочив на ноги, разразились яростными протестами:
— Мошенник! Убийца!..
Они негодовали, вступаясь за бедного быка, словно тот не был так или иначе обречен на смерть. Насионалю грозили кулаками, обвиняя его в страшном преступлении, и в конце концов бандерильеро пришлось, опустив голову, скрыться за барьером.
