Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая
— В рай? Как же так?
— Очень просто… Тюк по головке и — в рай.
— И вас не судили за убийство?
— А кого судить? Разве найдешь виноватых? — отвечает с улыбкой аджан. — Мы же не дураки. Прежде чем его отправить в рай, мы решили снять с него грехи, так как в рай грешников не пускают. Мы выписали официальную справку хану Баба-хану… в бумаге указали, что никто его не убивал, а он с собой покончил, ему надоела жизнь. Помыл ножки и — в рай!
Мы не могли удержаться от хохота. А когда насмеялись, Аббас говорит:
— Правильно сделали, что отправили его в ран. А что потом?
— После этого мы двинулись на Мамедабад, хотели взять банк. Не удалось нам. Из Мешхеда выслали отряд и нас разоружили. А теперь вот пригнали сюда. Дальнейшая судьба пока нам неизвестна.
— Ха, а почему же не уйдете к Ходоу-сердару? — спрашиваю я.
— Ай, кулдофадар! Ты думаешь, там медом будут кормить. Они сами по два-три дня голодными ходят. Все села объели. Да н как туда идти с голыми руками. Ни винтовок,
ни патронов. Когда нападут солдаты шаха, отбиться будет нечем. Но, конечно, если судьба скажет: «Выбирай: рай, ад или Гилян?», — без разговоров я пойду к Ходоу в Гилян…
— Так и действуй, господин, не ошибешься!
— Почему же тогда вы не спешите к нему? — спрашивает он. — Вы же тоже рождены курдской матерью и, надеюсь, в своих не собираетесь стрелять?
— Ты прав, господин, — отвечает Аббас. — Мы думаем точно так же, как и ты. Сначала хотим раздобыть пищу для винтовок… Пусть поможет тебе аллах.
Наш собеседник захохотал. Мы распрощались с ним и заспешили в эскадрон. Аалам-хан давно поджидал нас. Видно, он не на шутку обеспокоился нашим долгим отсутствием. Я рассказал ему о встрече с жандармским офицером, затем снял седло с лошади и лег спать…
Чуть свет мы опять в седле. В полдень прибыли в Кучан. День был пасмурный. Дул пыльный ветер, невозможно открыть глаза. Над городом висела желтая завеса. Круглое, лишенное лучей, солнце смотрело с высоты зловеще. В казарме было неестественно тихо, и я сразу почувствовал, что-то произошло. Едва мы спешились, во дворе появился капитан Кагель. Аалам-хан доложил ему о гибели солдата. Кагель поморщился и вдруг приказал всему эскадрону сдать оружие в склад. Во время сдачи винтовок Аалам-хан шепотом говорит мне:
— Будьте осторожны, Гусейнкули. Что-то нехорошее произошло без нас.
Я сразу же почувствовал, что кого-то мне не хватает. Посмотрел на друзей. Но где же Ахмед? Почему он нас не встретил? Неужели спит до сих пор? В коридоре меня останавливает знакомый солдат, говорит:
— Кулдофадар Гусейнкули… Ахмед и все его отделение арестованы.
— А ты не можешь сказать, за что их арестовали?
— Точно не знаю, кулдофадар, но говорят, они утащили из склада боеприпасы.
— Вах!..
Меня охватила тревога. Я вошел в комнату, быстро помылся и, когда все собрались, сообщил друзьям об аресте Ахмеда и его отделения.
— Теперь мне понятно, почему он так настойчиво требовал, чтобы его оставили в казарме, — говорит Аббас. —
Наверное, он уже тогда знал, на что идет. Только непонятно, почему он не сказал нам о том, что хочет один похитить боеприпасы? А вообще-то Ахмед прав. Чего ждать?!
— Я думаю так: когда поведут нас на занятие, надо бежать, — говорит Шохаб.
— Как же убежишь? — сомневается Рамо.
— Очень просто. Конь под тобой, винтовка в руках. Дай коню шпоры и скачи к горам!
— Эх, когда ты видел, чтобы нас выводили на занятия с патронами? — спрашивает Аббас. — На стрельбище едешь, и то в подсумке всего пятнадцать патронов, А бел них винтовка — как палка, дорогой Шохаб. Да и кони у сипаев посильнее наших лошадок. Разве трудно индусам догнать нас? И если уж говорить напрямик, то я не оставлю друга в беде. Не уйду никуда, пока не спасу Ахмеда. Или спасу, или погибну!
— Правильно, Аббас, — поддержал я. — Давайте, друзья, подумаем, как освободить Ахмеда и его людей.
На следующий день нас вывели на занятия без винтовок. На второй и третий день — то же самое. Нам открыто не доверяют. Что ж делать? Я Пытаюсь узнать об участи Ахмеда у Аалам-хана, но он ничего не знает. Наконец, говорит:
— Да, кулдофадар, твой друг Ахмед и его отделение совершили большое преступление. Каждый день их водят на допрос, пытают… Один из арестованных, говорят, не вытерпел, рассказал… Как будто увезли они две подводы с патронами и гранатами… Подробностей не знаю. Выведаю — расскажу. Ясно одно: это тяжкое преступление, и дело может кончиться плохо.
— Посоветуйте что-нибудь, господин Аалам-хан?
— Надо подумать, кулдофадар. Подождем немного, — неопределенно отвечает Аалам-хан.
В пятницу свободный от занятий день. Рано утром я выхожу из казармы. Возле проходной стоит незнакомый парень в крестьянской одежде. На нем чопан, городская фуражка, на ногах чарыки.
— Кого ждешь? — спрашиваю его.
— Мне из третьего эскадрона… Гусейнкули или Ахмеда…
— Ну, я — Гусейнкули.
Парень пристально смотрит мне в лицо. Видимо, хочет убедиться, если я рябой — значит Гусейнкули, если — не рябой, то… Убедившись, что не вру, он подходит ко мне и говорит:
— Письмо.
— От кого?
— От вашего друга Мирэа-Мамеда.
— Где ты его видел?
— В Гиляне он. Из рук в руки передал…
— Как там дела?
— Плохо. Люди голодают. Патронов почти нет… Что сказать Мирза-Мамеду?
— Скажи, что дела требуют… Нет, не надо. Лучше скажи, что скоро встретимся… Может, тебе нужны деньги? Возьми.
Парень отказывается. Но я-то знаю гордость своих земляков. Умрет курд, но не уронит своего достоинства. Я насильно сую ему в карман несколько туманов и толкаю в плечо:
— Шагай, друг. Счастливой дороги.
Тотчас я вернулся в казарму, разбудил друзей. Вместе читаем письмо Мирза-Мамеда. Он пишет:
«Дорогой Гусейнкули! Дорогой Ахмед! Друзья! Прежде всего привет от моих товарищей по оружию, ото всех, кто сейчас сидит в гилянских окопах и ждет очередной атаки сипаев…
Я послал это письмо со своим человеком, чтобы не беспокоились обо мне. Вместе со своим эскадроном я совершил побег. На второй день по горным ущельям мы добрались до Гиляна. Встретили нас свои. Воины Ходоу-сердара крепкие люди, у них боевой дух и большой порядок. Но сейчас нам тяжело. Крепость окружена сипаями. Единственный доступ к Гиляну — горные тропы, по которым сельчане на своих плечах доставляют нам пропитание и фураж для коней. Жизнь гилянцев под угрозой…
Дорогие, может быть меня унесет… ну, совсем не будет… но я не боюсь. Я защищаю свой народ от английских колонизаторов и от этих шакалов, шахских сарбазов.
Я пришел к гилянцам — и теперь меня не мучает совесть. Теперь я вместе со своей родиной. И силы мои, и ловкость… в общем, я весь принадлежу народу. Это большое счастье, друзья.
Дорогие! Вы помните, конечно, о нашем сговоре про оружие и боеприпасы. Если нельзя добыть, уходите с тем, что есть… Каждый патрон, принесенный в окопы Гиляна — это смерть одного вражеского шакала. Да поможет вам аллах. Мирза-Мамед… Письмо сожгите!»
Я вынул из кармана спички. Вспыхнуло яркое пламя. От письма остался летучий пепел.
— Да, досиделись! — первым откликается на письмо Шохаб. — Раньше мы могли прихватить хотя бы винтовки и по пятнадцать патронов, а теперь…
Наступает длительное молчание. Наконец, Аббас говорит:
— Про оружие и патроны можно побеседовать с коммерсантом Хошим-ага. На многое трудно рассчитывать, хотя торгует он этим добром.
— Надо обязательно зайти к нему, — говорю я Аббасу.
— Ладно, это я беру на себя, — соглашается он. — А сейчас, Гусейнкули, надо бы сходить к старику Фаттаху. Может, ему что-нибудь известно про Ахмеда?
— Ты прав. Как я сам не догадался!
Мы идем по левую сторону проспекта, мимо скамеек, что стоят в тени деревьев, минуем сапожные и швейные… Знакомый сапожник Азим-ага, — когда-то я чистил у него сапоги, — кричит:
— Эй, кулдофадар, зайди на одну минуточку. Только на одну!
Мы подходим. Мастер оглядывает меня с ног до головы, говорит:
— Значит, жив. А я слышал, что тебя убили.
— Да нет, Азим-ага! — отвечаю я. — Это убили солдата из нашего эскадрона.
— Слава аллаху, что не тебя, а то я потерял бы еще одного из моих лучших клиентов! Живи сто… двести лет!
— Сколько же у тебя постоянных клиентов, Азим-ага?
— Много, да только большинство из них — дармоеды. Возьми, хотя бы жандармов или чиновников! Тащат без конца обувь в ремонт, а спросишь деньги, — «завтра!..» Только и кормят завтраками.
— Чем вам могу служить, Азим-ага? — спрашиваю я. — Говорите, а то мы спешим.
— Скажите в вашем полку, пусть несут на ремонт обувь ко мне! Только ко мне!
— Ладно, скажу.
— Не забудешь, кулдофадар? Ко мне все солдатские ботинки и офицерские сапоги.
