Садриддин Айни - Рабы
— Где ж покупать оружие? Его у нас на базаре не продают, — опять спросил кто-то.
— У солдат, которые сбежали от большевиков. Некоторые казаки едут по своим домам из Персии, из Хивы. Путь их лежит мимо нас. Не жалейте денег, и у вас наберется предостаточно всякого оружия. Тогда под знаменем эмира мы сохраним не только свои дома, свою веру и свой скот, но и освободим от большевистской власти также мусульман Туркестана. По этому вопросу несколько слов скажет господин Искандер. Прошу вас.
Котов, запутавшись в широких полах нарядного халата, не смог встать сразу. Наконец он встал.
— Господа, вы уже слышали господина диванбеги и господина Петрова. Надо учиться военному делу. Но это такое дело, что тут надо не только стрелять из ружья. Надо уметь строить дороги, а также их разрушать. Например, если между эмиром и большевиками начнется война, нынешняя железная дорога станет для нас сущим несчастьем. По ней большевики смогут привезти много больших пушек и поставить их под самой крепостью Бухары. Чтобы этого не случилось, надо уметь разрушать дорогу. Для этого, по приказу его высочества, я привез с собой несколько рельсов, а также инструменты для их крепления и разборки. Завтра вы соберите мне человек двадцать — тридцать самых надежных молодчиков, и я научу их, как разрушать железнодорожный путь. Когда эмир даст соответствующий приказ, эти молодчики выйдут к полотну железной дороги и за какой-нибудь час снимут и разбросают рельсы и шпалы на протяжении нескольких верст. Это обучение мы проведем не только здесь, а во всех пунктах, примыкающих к железной дороге, по всему Бухарскому ханству. Тогда, если понадобится, мы в один день сможем почти начисто уничтожить путь от Чарджуя до Зирабулака,[114] от Кагана до Шахрисябза.
— Ака Эргаш, дело-то, оказывается, нешуточное!
— А что? — спросил Эргаш.
— По их словам выходит, что в ближайшее время между эмиром и большевиками будет война. А если большевики победят, мы будем брать и делить хозяйские земли! И что же, вы и тогда не возьмете хозяйскую землю и имущество, а будете ждать ее от бога? — взволнованно удивился Сафар-Гулам.
Палван-Араб, услышав слова Петрова и Котова о большевиках, почувствовал сильный страх.
«Если они, дети дьявола, появятся внезапно? Они схватят мои сундуки, мою землю. Особенно если собственные батраки и работники примкнут к большевикам, тут уж ничего не спрячешь, — эти каждую иголку в доме найдут!»
Полный этих страшных мыслей, Палван-Араб, с головы до ног превратившись в слух, ловил слова работников, сидевших в прихожей: «Что у них на уме?»
Но они говорили тихо.
Палван-Араб, наконец, услышал слова Сафар-Гулама, говорившего Эргашу: «…и тогда не возьмете хозяйскую землю…»
Палван-Араб обомлел. Он выбежал в переднюю и в ярости крикнул:
— Эй, проклятые! Вы что говорите?
И завопил голосом, срывающимся от ужаса:
— О владыка ночи, повелитель полиции! Скорее сюда!
От его испуганного крика все вскочили. «Может быть, к хозяину влезли грабители?»
Котов прервал свою речь, побледнел и, пытаясь сдержать охватившую его дрожь, присел к Петрову, тихо сказав по-русски:
— Грабители у этих диких азиатов необычайно жестоки. Прежде чем грабить, обязательно убивают! Обязательно!
Хаит-амин, Бозор-амин и еще несколько человек, наиболее смелых, и сзади всех «владыка ночи» — миршаб осторожно вышли в прихожую.
Хаит-амин спросил Палван-Араба, державшего входную дверь:
— Что тут? Что случилось, ака-бай?
— Еще ничего. Но может случиться! Эти неблагодарные уже совещаются между собой, как делить мое имущество и землю. — Он указал на Эргаша и Сафар-Гулама.
— А что я вам говорил? — сказал Урман-Палван.
— Откуда у этих безродных рабов возьмется благородство? Им не то что хлеба, камня не следует давать, которым могли бы раздробить себе голову! Рабы всегда готовы нас разорвать на куски! Всех их надо бросить в темницу — без воды, без еды, чтобы они съели друг друга. Иначе они съедят нас!
Начальник полиции крикнул своих людей. Эргашу и Сафар-Гуламу скрутили руки.
Через несколько минут к стонущим в темнице прибавились эти двое.
И опять там стонали:
— Ой, смерть моя!
Их никто не слушал. Конюхи давно спали.
* * *Перед рассветом во двор Палван-Араба въехали две порожние арбы. Их окружили стражники, чтобы сопровождать в бухарскую тюрьму заключенных.
Миршаб сам вошел в конюшню, достал длинный винтовой ключ и принялся за огромный замок на крошечной дверце темницы.
Миршаба сопровождал Палван-Араб. Он приготовил весь запас брани, выученный им за всю его жизнь, чтобы обрушить ее на неблагодарных работников, возмечтавших о захвате его земли.
Палван-Араб так же нетерпеливо жаждал расправы, как нетерпеливо ввинчивал миршаб длинный ключ в огромный замок.
Зинхана была отперта.
— Ну, выходите! — крикнул миршаб. Зинхана безмолвствовала.
— Вам говорят! — повторил миршаб грозный приказ. Зинхана безмолвствовала.
— Вам говорят!
Голос прогремел со всей яростью, но наружу никто не шел.
— Вымерли они, что ли?
Свет в зинхану проникал лишь через маленькую дверь.
Удивленный владыка всунул в зинхану голову и заметил, что она пуста, а в задней стене сделан пролом. На полу валялись веревки, которыми скручивали руки и ноги узников.
— Они бежали! — охнул миршаб. — Стена-то ваша ничего не стоит!
Собрав всех стражей, миршаб возглавил погоню. Стремительно помчалась погоня со двора, но, выскочив за ворота, миршаб растерялся — куда ехать, в каком уголке пустыни спрятались сбежавшие узники?
8
Стоял март 1918 года.
Белесые облака медленно и низко ползли по небу. То летел тяжелыми хлопьями сырой снег, то лил назойливый мелкий дождь. Было холодно.
На железнодорожной станции Кызыл-Тепе,[115] расположенной у подножья холма, к которой примыкала с одной стороны Каршинская степь, а с другой — степь Малик, дул невыносимо студеный ветер.
Хлопкоочистительный завод не работал.[116] На заводском дворе, на ветру, под дождем и снегом, стояли рабочие со своими семьями, терпеливо снося холод и ветер.
Со стороны вокзала на завод торопливо прошел человек, и вслед за его приходом протяжно и надолго завыли заводские гудки.
Во двор пришли железнодорожные рабочие. Они не успели дойти до дверей, как появились члены заводского комитета.
Председатель заводского комитета, поднявшись на тюки хлопка, крикнул:
— Товарищи! Митинг! Толпа остановилась.
Он заговорил взволнованным и торопливым голосом:
— Товарищи! Со вчерашнего вечера связь с Каганом прервана. По вчерашним сведениям, нам известно, что на помощь революционерам Бухары из Самарканда вышел состав с красными партизанами. Мимо нас этот состав еще не прошел. Где он — неизвестно. Телеграфная связь с Самаркандом сегодня ночью также прервалась. О создавшемся положении слово имеет рабочий прессовального цеха товарищ Сийаркул.
Сийаркул, смуглый, чернобровый, высокий, заговорил спокойно и строго:
— Товарищи! Эмир не раз обманывал бухарских джадидов, младобухарцев[117] и бухарских революционеров. Вспомните тысяча девятьсот семнадцатый год!
Еще во время Февральской революции он сделал вид, что согласен ввести реформы. Чем это кончилось? Еще не высохли чернила на его манифесте о реформах, как манифест был порван.
Затем он повел наступление на младобухарцев, избивал их, убивал, бросал в тюрьмы.
Он не только не осуществил реформу, но еще больше усилил гнет над бедняками, крестьянами. Он не ограничился увеличением налогов и податей, он еще стал обвинять трудовое крестьянство в джадидизме, убивать их и заточать в тюрьмы, где большая часть заключенных погибла.
