Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя
— А кто государя не сбережёт, передо мной ответит, — сказал опричникам Малюта Скуратов, дождавшись, когда царь Иван отъедет и уже не расслышит слов своего палача.
Риммон видел московский пожар иным, не человеческим зрением. Поэтому для него языки пламени были не просто листьями, лентами, лепестками... Над столицей Руси повисла огромная огненная ладонь, трогавшая длинными пальцами, в каждом из которых фаланг по десять было, не меньше, дом за домом. Прикосновение — пожар. И снова...
Снова...
Странные слова проникали в бестелесного демона, заставляя вибрировать то, что заменяло душу.
— Нгафл! Ктугху грдлап'ешош!
Да, правильно. Хозяина огненной ладони звали Ктугху, и он был...
Древним, страшным, равнодушным ко всем и ко всему духом огня. Который просто решил потрапезничать, раз случай подвернулся.
Демону тоже нужна еда. Наши грехи, наша подлость, наша ложь... Ему неприятно, когда сын боярский, отвергнутый любимой, не пожелав спасаться без неё, кинулся в огонь, обмотав голову мокрым кафтаном, и вынес девушку, пусть без сознания, но дышащую, живую. Зато сытно, раз её жених, желанный, так картинно махавший ножом на людях — мчался по дымным улицам, сбивая не успевших посторониться погорельцев, спасая себя, махнув рукой на невесту.
Опричники встали, сплетя руки, живым забором перед городскими воротами, не допуская давки. Их товарищи выхватывали из-под ног обезумевшей от ужаса толпы детей и взрослых, слабых и упавших. Горечь на проявившихся уже губах демона...
Ключник воеводы Бельского, заботливо суетившийся, когда его господина на носилках снесли в подклеть, подальше от приближающегося пожара, тихой тенью проскользнул вскоре мимо двери, незаметно задвинул запор. И — во двор, оттуда на улицу, в толпу, стараясь не звенеть сумой с украденными в палатах воеводы золотыми и серебряными блюдами. Пусть и не дошёл ключник до ворот, пусть принял смерть от рухнувшей на голову горящей балки... Всё равно — сладко, и Риммон облизнул уже покрывшиеся кожей губы сочащимся кровью языком.
Люди, люди...
Люди метались по улицам, подобные стаду перепуганных овец. Пастухи-опричники — их не более двух сотен было здесь у царя, но, казалось, тысячи носились от двора к двору — в тёмных рясах, как повелел государь при создании опричнины, с тёмными от пепла и горя лицами.
Текли на север плачущие человечьи реки. А царь Иван оставался в центре города, на Торгу, наблюдая, как плотники ломают деревянные навесы над купеческими прилавками, чтобы огню не хватило пищи по дороге на Кремль.
Не успели.
Вспыхнули ещё не сорванные тканые пологи. За ними — доски, просушенные на майском солнце.
— Не успели, государь, — прохрипел Малюта Скуратов. — В опалу готов, но сейчас буду выводить тебя из города. Не гневись, надёжа!
— Не успели... Едем, Малюта! Но — через слободы, чтобы людям помочь...
На улицах Стрелецкой слободы было просторно. Привычка к исполнению приказов заставила стрельцов вывезти семьи загодя, ещё до того, как крымцы подошли к городу. Но и здесь были задержавшиеся.
Лекарь Бомелий неторопливо подъехал к царскому отряду.
— Сколько людей погибло, — услышал Малюта шёпот за спиной, — а этому как с гуся вода!
Царёв палач был готов согласиться с говорившим.
— Скажи, Елисей, — сказал царь. — Почему Господь прогневался на меня? Сколько лет крымский хан не смел перейти южные рубежи Руси, а в этот год... Почему, Елисей?!
— Знаете ли, ваше величество... — Бомелий в поисках ответа сделал паузу.
И смог не отвечать.
Потому что навстречу опричникам вышел демон Риммон. Уже с телом, но не успевший завершить преобразование и надеть привычную личину ливонца Розенкранца.
Опричники увидели двуногую тварь, с лоснившейся синеватой кожей, с перепонками между кривыми пальцами на руках и ногах. Глаза демона отсвечивали зелёным, изо рта свешивался змеиный тёмный язык.
— Демон!
Многоголосый крик слился с треском выстрелов из пистолей. Свинцовые пули чавкающе входили в тело Риммона. Синяя кожа демона пружинила, отбрасывая тёплые шарики обратно, в дорожную грязь.
— Со мной крест животворящий!
Иван Васильевич рванул с груди крест, который, по вере, мог и мёртвого оживить. С крестом в вытянутой руке послал коленями коня вперёд, на демона.
Он верил! Этот мерзкий человечишка, недавно своими руками убивший родного брата, только что не купавшийся в крови, — верил в своего Бога!
Или раб — или мертвец, иной судьбы царю этой страны Риммон не желал.
Лапы синей твари приподнялись, когти выдвинулись в сторону Ивана Васильевича. Демону не жалко части тела. Отброшенное отрастёт вновь, а вот царь, пронзённый, как дротиками, шестью острыми когтями, более не воскреснет.
Воин, невидимый и странный, явился ниоткуда. В старинных доспехах, что можно увидеть только на иконах, изображающих святых и великомучеников, при жизни бывших воинами.
Он не обнажил меч. Не отстегнул от седла мирно стоящего рядом коня копьё.
Посмотрел на замершего демона с дальнего конца улицы.
Потом перевёл взгляд на царя.
Пальцы, унизанные перстнями — на животворящем кресте. Но глаза Ивана Васильевича с отчаянной надеждой глядят на чернокнижника Бомелия. Неужели ты человеку веришь больше, чем Богу, государь?
Риммон видел то же, что и невидимый воин. Читал мысли царя. Думал.
Адская тварь раздвинула пасть (так улыбается крокодил), прошипела воину Господа:
— Не надоело, подобно хозяину твоему, в спасителя играть?!
И исчезла. Потому что царь с такими мыслями мог пригодиться Риммону. Живым пригодиться.
Для царя Ивана всё виделось иначе.
Демон был — и пропал. А неведомого воина государь и вовсе не видел. Архангел Михаил является только людям праведным.
— Морок это всё, морок! — взревел государь.
— Прочь из Москвы!
Малюта Скуратов ожёг коня плетью, взмахом руки приказал опричникам сомкнуться вокруг Ивана Васильевича.
Под грохот копыт по не выгоревшему ещё деревянному уличному настилу Елисей Бомелий пытался объяснить царю произошедшее:
— В дыму пожара содержатся некоторые вещества, влияющие на наше воображение. Люди видят то, что готовы увидеть... Страшный пожар, многие в огне погибли. Как не подумать о враге рода человеческого?! Вот и подумали, и придумали...
За городскими воротами к опричному отряду присоединился господин Розенкранц, пропахший дымом, немного испачканный сажей, немного взволнованный. Но вполне живой.
— Как вам там, в Москве? — спросил Розенкранца кто-то из опричников.
— Почти как в аду, — ответил Розенкранц.
10. Итальянская защита — 2
лова, сказанные Молчаном отцу Джордано, странному монаху и человеку сэра Уолсингема. Нашёптанные в уши левантийского купца Юсуфа. Переданные купцом сиятельному капудан-паше, одному из адмиралов турецкого флота. А уж тот переслал депешу самому великому визирю, и тот, кланяясь и подметая крашенной хной бородой и без того чистый персидский ковёр, нижайше и с придыханием доложил обо всём самому Селиму Второму, султану Великой Порты.
Стальной ум московита и змеиный язык итальянца привели в движение десятки тысяч людей. В движение навстречу гибели, просчитанной и оправданной чьими-то интересами.
Отец Джордано сильно нуждался в деньгах, но никому не смел о том рассказать; уж больно странными были интересы тихого доминиканца. Необходимые деньги в обмен на неведомые жизни... Согласитесь, милые сеньоры, выгодный намечался обмен, не хуже, чем в банках Медичи или Фуггеров!
Андрей же Молчан не забывал слова нюрнбергского купца, отца (ох, грехи наши тяжкие!) прекрасной Маргиты. Любой ценой отвлечь османское войско от Крыма; не дать янычарам прийти на помощь хану Девлет-Гирею. Русь — превыше всего!
Падший ангел Аваддон с усмешкой следил за переменами мыслей людишек. Какая разница, где свершиться битве?! Главное — это грех, а кто и кого убьёт... Так убьёт же... С подлостью, жестокостью, обманом, коварством. Это главное, милостивые государи, это, и ничто иное!
Дон Хуан Австрийский, сводный брат испанского короля Филиппа, хотел сражения. Нестерпимо было даже думать, что зелёное знамя с полумесяцем закроет солнце над Средиземноморьем.
Тяжёлую руку молодого командующего испанским королевским флотом несколько лет назад почувствовали на себе берберские пираты. Тогда высоким пламенем горели корабли — чистым, бездымным, если на них не было экипажа, но, чаще — чадящим, смрадным, пожиравшим не только дерево, но и окровавленные бурдюки человеческих тел в изорванных шароварах.
Так будет и в этом году.
И не с пиратами, а с султанским флотом. Двадцатишестилетний дон Хуан со всем пылом молодости поклялся на Библии, что приведёт после сражения в испанский порт на буксире флагман капудан-паши.
