Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
— Я никогда не отказываюсь от своих слов.
— Следствие располагает достаточными доказательствами вашей вины, и вам рано или поздно придется признать ее. Советую признаться сразу, чтоб облегчить свою судьбу. Подумайте хорошенько, прежде чем ответить на мой вопрос.
— Я уже ответил на него.
— Ну хорошо-с, запишем, — зловеще сказал майор. — Запишите, — обратился он к писарю. — Виновным себя не признает. — И майор посмотрел на арестованного сострадательно, как на человека, уже приговоренного к смерти. — Я должен задать вам несколько вопросов, — сказал он. — Знаете ли вы некоего Николая Чайковского?
— Если вы все-таки желаете задавать мне вопросы, то на все пишите один ответ — «нет».
— Ну а если мы спросим — знакомы ли вы с Поляковым, о котором вы говорили при обыске?
— И на этот вопрос пишите «нет». И если вы спросите, знаком ли я со своей сестрой, братом или мачехой, пишите тоже «нет». Другого ответа вы не получите.
Майор и прокурор продолжали, однако, задавать арестованному вопросы, а он продолжал им отвечать одним словом — «нет».
Наконец дело дошло до шифрованной записки и паспортных бланков. Тут Кропоткину пришлось отвечать уж не одним словом.
— Конверт я не вскрывал и не знал, что в нем находится, — сказал он. — Его принес мне человек, имени которого раскрывать не желаю. Конверт я должен был послать в Москву, одному лицу. Кому именно, указывать тоже не желаю.
— А что вы скажете о письме Полякову? — спросил прокурор.
— Вы хотите знать, кто его написал и прислал? — спросил в свою очередь Кропоткин. — На сей вопрос отвечать отказываюсь.
Эти «отказываюсь», «не желаю», «не признаю» просто бесили майора и прокурора, но взбеситься они себе не позволяли. Тучный, розовый Масловский то и дело красно вспыхивал, вскакивал, ходил по комнате и, успокоившись, опять садился в кресло. Сухощавый смугло-бледный Оноприенко, человек явно нервного склада, часто выхватывал из коробки папиросы, торопливо затягивался несколько раз, сердито ломал эти папиросы, сминал в серебряной пепельнице, но не выходил из себя, не кричал, напрягал все силы, чтобы говорить спокойно, корректно и вежливо. Третье отделение, в отличие от диких тайных учреждений восемнадцатого века с их прославленными начальниками-извергами, работало цивилизованно, без свирепых криков, без физических пыток, но тюрьмы от этого не пустели.
Кропоткину подали изготовленный писарем протокол. Он прочитал его и, не найдя в нем расхождений со своими ответами, подписал. Прочитал он и постановление о его заключении под стражу. И внизу написал: «Постановление сие мне объявлено — коллежский асессор князь Петр Кропоткин».
— Сопроводите арестованного на место, — сказал кому-то майор.
Кропоткин оглянулся и увидел жандармского офицера, тихо сидевшего подле двери на стуле. Этот офицер вывел арестованного во двор, провел мимо каретных сараев в другой двор.
— Ах, князь, что вы делаете? — сказал он тут. — Вашими отказами отвечать на вопросы воспользуются как страшным оружием против вас же.
— А разве это не мое право? — сказал Кропоткин.
— Да, но…
Миновав часового, они вошли во флигель, примыкавший к зданию Третьего отделения. Поднялись на второй этаж. Молодой жандарм в синей куртке раздвинул им створы железной решетчатой двери, прошел с ними по коридору до одной из камер и открыл ее.
— Надеюсь, князь, комнату вы найдете удобной и теплой, — сказал офицер. — Ее топят с момента вашего ареста.
Какая заботливость, подумал Кропоткин.
Комната была действительно удобная и теплая. И просторная, светлая. И кровать с разобранной (тоже приготовленной!) чистой постелью. И даже пачка папирос на столике.
Кропоткин разделся и лег. Эта ночь так утомила его, что он не мог ни о чем думать и мгновенно уснул.
Разбудил его пожилой жандарм.
— Вставайте, пейте чай, — сказал он.
Кропоткин едва успел одеться, как в комнату вошел другой жандарм, молодой, тот, который ночью открывал железную коридорную дверь и камеру.
— Вот бумага, карандаш, пишите вашу записку, — сказал он и поспешно вышел.
Это, конечно, наш Голоненко, догадался Кропоткин и, присев к столику, быстро настрочил записку Любе Корниловой. Она вчера, должно быть, вернулась из Москвы и сегодня вечером встретится со своим давним жандармским знакомцем.
Голоненко очень скоро вернулся, взял записку, скатал ее в тугую трубочку и засунул за голенище сапога.
— Все будет честь по чести, — подмигнул он арестанту.
Кропоткин, оставшись один, услышал вдруг легкий стук в стены с обеих сторон. Это соседи хотят поговорить с новичком, подумал он. Он знал, что существует стуковая азбука, изобретенная декабристом Бестужевым. Слышал об этой азбуке, а вот разузнать о ней подробнее, изучить ее не удосужился. Будешь теперь сидеть в каземате крепости немым. Бестужев подарил всем узникам язык, но ты не сможешь им пользоваться. А может быть, Голоненко пособит сообщиться с соседями и перенять у них азбуку?..
С жандармом Голоненко ему, к сожалению, не удалось больше увидеться.
В полдень его привели в знакомую комнату Третьего отделения. За красным столом сидели тут товарищ прокурора, майор и писарь.
— Садитесь к столу, — сказал Масловский. — Извольте вот посмотреть. — Торжествуя, сияя улыбкой, он подал Кропоткину конверт и маленькую записку. — Это найдено у господина Полякова.
— Все-таки нагрянули к нему с обыском, — сказал Кропоткин. — Не дали ему спокойно сдать экзамен.
— Не беспокойтесь, экзамен он сдаст, — сказал Масловский. — Теперь, князь, его судьба в ваших руках. Если скажете мне, кто такой В. Е., мы сейчас же освободим господина Полякова, в противном случае будем держать его, пока он не назовет упомянутого лица.
Кропоткин прочитал свою давнюю записку Полякову. «Пожалуйста, передайте этот пакет В. Е. и попросите хранить, покуда его потребуют установленным образом».
— Почерк свой признаете? — спросил Масловский.
— Да, почерк мой, — сказал Кропоткин. — Но эта записка не имеет никакого отношения к этому конверту. Она написана простым карандашом, а надпись на конверте — тушевальным. Записку я писал другому лицу, открыть которое не желаю. Вы же видите, что в ней нет обращения к Полякову. Вы ее нашли отдельно и вложили в этот конверт. И теперь хотите меня уверить, что это — одно целое.
— Поляков, однако, сознался, что ваша записка была к нему.
Кропоткин понял, что Масловский лжет. Поляков не мог выдать друга, скорее согласился бы пойти на каторгу за укрывательство.
— Нет, милостивый государь, — сказал Кропоткин, в упор смотря в озлобленные глаза Масловского, — Поляков никогда не говорил вам ничего подобного.
Масловский багрово покраснел, вскочил:
— Вы что, сударь, полагаете, что я говорю неправду?
— Да, неправду. И вы сами это отлично знаете.
— Хорошо, — сказал Масловский, — посидите здесь несколько минут, я принесу вам письменное показание господина Полякова.
— С удовольствием посижу, буду ждать, сколько вам угодно, — сказал Кропоткин. Он пересел на диван к стене, откинулся на спинку, вынул из кармана сюртука коробку «Пушек» и закурил.
Он выкурил одну папиросу, другую, третью, но Масловский не возвращался.
— У меня есть к вам, князь, два вопроса, — сказал Оноприенко. — Я должен их задать.
— Задавайте, — сказал Кропоткин.
— Почему ваша записка, если она не назначалась Полякову, оказалась на его квартире?
— Вероятно, я писал ее там, забыл взять и передать по назначению. Или просто обронил ее. Не припомню.
— Запишите, — сказал майор писарю. — И еще один вопрос к вам, князь. У нас есть свидетельство, что ваша борода несколько времени назад была светлее.
Ага, это, конечно, показание Тарасова, подумал Кропоткин. Но почему ему борода казалась когда-то более светлой?
— Может быть, ваш свидетель путает меня с кем-то другим? — сказал он. — Что, если вы арестовали не того, кого искали?
— Нет, в этом у нас нет никакого сомнения, — сказал Оноприенко.
— Тогда у вашего свидетеля меняется зрение, цвет же моей бороды никогда не менялся. Красить ее у меня не было нужды.
— Запишите, — сказал майор писарю. — И заканчивайте протокол.
Масловский не возвращался. Кропоткина отвели во флигель.
А через час товарищ прокурора пожаловал к нему в камеру. В сопровождении майора.
— Ваш допрос теперь кончен, — сказал Масловский. — Вас повезут в другое место. — И он быстро вышел, так что Кропоткин не успел его спросить, где же показания Полякова.
— Собирайтесь, вас ждут, — сказал Оноприенко.
Кропоткин, раздевшийся в теплой комнате до рубашки и разувшийся, стал неспешно одеваться. Голоненко сменился, больше с ним не встретиться, думал он. Связь с товарищами оборвалась. Хорошо, что удалось послать хоть одну записку.
