Милий Езерский - Марий и Сулла
Незнакомец молчал, раздумывая.
— А вот и Ойней! — воскликнул он. — Скажи ему так:«Берегись, предатель!»
И незнакомец бросился в ворота, надвинув на глаза пилей. Но как ни поспешно было его бегство, он столкнулся с греком и, прежде чем тот мог опомниться, ударил его в зубы с такой силой, что лено, завопив, покатился по земле.
Тукция закричала. Прибежал сторож и помог господину подняться. Лицо грека было окровавлено. Он тихо выл, как побитая собака.
— Отведи господина в кубикулюм, позаботься о нем, — приказала Тукция.
XXVII
С каждым днем Марий ожесточался. Ненависть к нобилям разъедала его сердце. Он запрещал хоронить трупы убитых, приказывая их волочить по площадям и улицам, а головы прикреплять к рострам. Злобно смотрел, как всадники, толпясь в базиликах, яростно оспаривали друг у друга имущество казненных — богатые виллы, земли, виноградники и дома, которые продавались за бесценок.
— Торгаши слетелись, как воронье на падаль, — говорили плебеи, показывая пальцами на всадников и оскорбляя их злыми шутками. — Обогащайтесь, пока еще головы на плечах!
А вечерами Фимбрия приходил к Марию и шепотом сообщал о состоятельных всадниках, приверженцах Суллы. И в ту же ночь летели головы, семьи изгонялись, а лучшую добычу Фимбрия захватывал для себя или делил между друзьями.
Старик не знал покоя. Слухи о возвращении Суллы тревожили его, хотя он знал, что вождь аристократов осаждает Афины. И всё же он боялся, что его враг может оставить у Афин одного из военачальников, а сам внезапно нападет на Рим. И он приказал избрать в трибутных комициях двух мужей для охраны берегов Италии и отправить их помощниками к морскому префекту. По ночам ему грезились призраки, злые духи расстроенного воображения; вереницей проходили мимо ложа Лутаций Катул, Марк Антоний Оратор… Они останавливались перед ним и хохотали, протягивая окровавленные руки.
Он вскакивал и будил Юлию.
— Они… они… — шептал он, дрожа всем телом. Напрасно жена уговаривала его успокоиться, — он не слушал ее:
— Смотри — прячутся по углам… О Геката, разгони злых духов!.. Ты, повелевшая изваять деревянную статую, сотворить тело из дикой руты и украсить его домашними ящерицами, а затем раздавить их вместе с миррой и благовониями и рассеять смесь по воздуху во время новолуния! Избавь меня от призраков, и я построю тебе жилище из ветвей распустившегося лавра и буду горячо молиться, чтобы видеть тебя во сне. О Геката, богиня волшебства, покровительница колдуний!
Юлия со страхом внимала бессвязному бормотанию мужа.
— Спи, спи…
Он захрапел, но вскоре опять вскочил.
— Голос, голос, — шептал он, озираясь. — Я слышу его. О боги! Избавьте меня от позора скитаний, от руки ненавистного врага, занесшего меч над головою! Голос… голос… Слышишь, Юлия?
— Ничего не слышу, это шумит ветер…
— Голос… слышишь?
Страшно логовище льва, хотя в нем нет льва… [32]
— Ты бредишь, Гай!
Он лег и заснул тяжелым сном.
Юлия сидела у изголовья. Она не любила мужа, но жалела его. Он был стар, ему нужна спокойная жизнь, отдых.
Избранный седьмой раз консулом, он стоял на форуме и беседовал с народом. Его медвежьи глаза блуждали по лицам людей, пытаясь проникнуть в душу каждого, но плебеи радостно приветствовали старого героя-надежду новой счастливой жизни. Он успокоился и веселый возвратился домой.
А в день нового года, в январские календы, вступил в должность консула. Лицо его было сурово, и он подозрительно смотрел на народ, валивший по улицам.
Вдруг глаза его остановились на невзрачном человеке в одежде вольноотпущенника. Растолкав толпу, Марий бросился к нему и схватил его за плечо.
— Злодей, я тебя искал! — дико захохотал он. — Вот сторонник Суллы, переодевшийся, чтобы вредить народу!
Плебс безмолвствовал. Убить в этот день человека означало навлечь на республику новые бедствия.
— Что же вы молчите, квириты? Неужели враг отечества достоин жизни?
— Смерть ему, смерть! — закричало несколько голосов, но суеверная толпа продолжала хранить молчание.
— Это один из тех, кто распространял ложные слухи о возвращении Суллы, — продолжал Марий. — Рыжий пес воюет еще в Греции, и пусть боги пошлют ему смерть на чужой земле и Фурии растерзают его проклятое тело!
И, обратившись к Цинне, спросил:
— Какой смерти достоит злодей-соглядатай?
— Придумай сам, — сухо ответил суеверный Цинна.
Марий решил:
— Сбросить с Тарпейской скалы.
Раздраженный нерешительностью плебса и вождей, он возвратился домой и во время обеда поссорился из-за пустяка с Юлией, а сына обозвал развратником за любовные похождения.
Всю ночь он не спал. Светильни горели, разгоняя мрак, которого он теперь не выносил.
Бессонница стала ужасом. С вечера он приказывал приносить в кубикулюм амфору с вином и ночью пил, чтобы скорее заснуть. Это вошло в привычку.
По утрам он отправлялся к Цинне. Прежде всего ему хотелось обеспечить городской и деревенский плебс, сделать его существование безбедным, создать когорты вольноотпущенников. Он обсуждал с друзьями, какие законы следует провести в первую очередь и как поступать с чужестранными купцами, ежедневно прибывавшими в Рим.
Однажды, во время споров, чей-то голос вымолвил за его спиною:
— А знаешь, Сулла бьет Митридата! Пирей и Афины накануне сдачи.
Марий нахмурился, встал и, сославшись на болезнь, ушел домой.
«А ведь эту войну мог выиграть я, герой Югуртинского похода, победитель кимбров и тевтонов! И всё — славу, богатство, триумф — отнял у меня он! О, как я ненавижу и проклинаю его!»
В этот день он слег.
Большой, толстый, с лихорадочно блестевшими глазами, он лежал на ложе и поминутно просил пить. Юлия подносила холодную воду из источника Эгерии, и он, сделав глоток, отстранял чашу. А на ночь требовал вина, разбавленного горячей водою.
Александрийские врачи, греки и иудеи, осматривая его, покачивали головами. Одни говорили, что у него застарелая простуда, другие — что больное сердце, а иные утверждали, что походы, битвы и лагерная жизнь подорвали его здоровье.
— Он прожил семьдесят лет — разве это мало? Он добился славы, могущества, богатства, был семь раз консулом, женился на красавице… Чего еще человеку нужно?
Накануне смерти начался бред. Потный, взъерошенный, Марий вскакивал с криком:
— Воины! Полчища Митридата не страшны для римлян! Вперед! Два легиона в засаду, остальным…
Он делал различные телодвижения, как в строю, отдавал приказания. И вдруг из его глотки вырвался военный клич.
Вскочил.
Его схватили и уложили. Он затих. И лежал неподвижно, шепча обрывки слов.
Цинна, Карбон, Серторий и Марий Младший прислушивались к его бормотанию, и никто не понимал, что хотел сказать старик.
Он умер внезапно, — захрипел, вздрогнул, голова запрокинулась.
Вожди плебса молча стояли над телом консула, старшего товарища и популяра, посвятившего остаток своей жизни борьбе с ненавистными сословиями.
Книга третья
I
Осаждая Пирей и Афины, Сулла приказал греческим городам сосредоточить в гористой местности, недалеко от Пирейского порта, десять тысяч мулов, необходимых для подвоза из Фивметалла, машин и рабов: предполагалось рытье земли и выкалывание камня из обломков Длинных Стен. А когда понадобилось дерево, он повелел вырубить знаменитые рощи Ликея и столетние платаны Академии. Смутился даже Лукулл, приехавший на день из Пелопоннеса, услышав это приказание, но противоречить не посмел.
Глядя, как рушились густолиственные платаны, под тенью которых прогуливались некогда Платон и Аристотель, Лукулл чуть не плакал от жалости и досады. А Сулла как нарочно прохаживался взад и вперед, покрикивая на невольников:
— Руби как следует! Плетей захотел? Или:
— Что заснул? Эй, декурион! Пятьдесят бичей этому плечистому! А отлежится, гони на работу.
Каждый день прибывали послы от храмов Олимпии, Дельф и Эпидавра, везя на мулах несметные сокровища, вклады частных лиц, деньги, сбереженные жрецами, и царские приношения. Всё это Сулла брал взаймы с условием, что уплатит с процентами после войны.
Прохаживаясь мимо палаток скрибов, составлявших списки отнятых драгоценностей, он посмеивался: «Жирные тунеядцы ничего не получат. Пусть довольствуются тем, что унесут в целости на плечах свои головы». А услышав плач жрецов и амфиктионов, которые, по-видимому, прощались навсегда с храмовыми ценностями, он шутил:
— Где покойник, которого вы оплакиваете? Неужели боги лишили меня зрения?
