Лев Жданов - Былые дни Сибири
Свобода тем более может быть полная, что вот уж дня три, как Задор из дому исчез. Перед этим он подолгу толковал наедине с Келецким или втроем с Гагариным сидели, даже отсылая Агашу.
И также бледный, взволнованный, но суровый на вид приходил к девушке батрак и, прощаясь, сказал:
— Ну, либо пан, либо пропал! Иду неведомо на што! Либо рыбку съесть, либо на кол сесть!.. Не жди скоро, да встречай апосля хорошенько. В долгу не остануся… Осударыней, гляди, не то султаншей тебя сделаю!..
Поцеловал так, что кровь у нее проступила на губах, и ушел…
А теперь и старик немилый уезжает… Сам говорит — не меньше, чем на полгода. А Федя тут… Ему поручено «смотреть» за нею… Уж они насмотрятся друг на друга и днями, и ночами долгими. Все ясно видит девушка… И боится, что сон это. Что испытывает любовницу колдун-людоед, каким ей порою князь представляется. Что подслушал он думы ее затаенные, шепот сонный, вызнал чарами тайну заветную и теперь глумится над беззащитной, прежде чем замучить, истомить, в прах истоптать за измену…
Вот почему громко, отчаянно выкликают ее пересохшие губы одни бессвязные призывы к Божеству. А в душе тихо молит потрясенная девушка:
— Защити, спаси, порадуй Богородица-Троеручица?.. Дай сбыться счастью великому, Господи!
Огромным, пышным поездом, долгим обозом тянется по зимним сверкающим снежным путям и просторам Сибири вереница саней, возков, кибиток и пошевней, с огромным возком, целым домиком на полозьях позади.
В этом возке-жилище передвижном, которое резво тянут шесть пар сильных, горячих коней, едет губернатор Сибири к царю, отдать отчет в первых годах своего управления краем и отразить подкопы, против него поведенные.
Челядь за полдня вперед едет перед возком. Где остановки намечены, там люди разгружают сани, с верхом нагруженные, быстро принимаются за дело, и князь, прибыв к обеду или к ужину с ночлегом, чувствует себя словно дома: ест, пьет, как любит; спит и живет, как привык…
Чем ближе к границе, к предгорьям Урала, отделяющим Европейскую Россию от Азиатской Сибири, тем спокойнее становится на душе у князя.
Вспоминает он всех сильных друзей своих, которым немало подарков и денег не один десяток тысяч переносил… Шафиров, Головины, Апраксины и сам Данилыч наконец, «камрат» любимый, друг души царя… Не дадут они в обиду Гагарина, если бы и было что тяжкое за ним… А теперь нет еще ничего. Мысли… мечты?.. Но за них не судят еще на Руси, никто не казнит за них. А Петр, умный, широкий, все понять умеющий, со многими ладить готовый?.. Он за мысли карать не станет, если бы даже каким-нибудь волшебным путем и раскрыл их в извилистой, смятенной, темной душе своего вельможи, сибирского губернатора…
Совсем повеселел князь Матвей Петрович. Шутит с Келецким, с Федей Трубниковым, которого взял с собою до Верхотурья, со Стефаном Ранчковским, капитаном драгунской роты, охраняющей поезд губернатора…
Только не доезжая Верхотурья, нежеланная встреча случилась одна, которая сразу испортила настроение Гагарину.
Небольшая кибитка, вроде купеческой, очевидно поджидая губернаторский возок, стояла при дороге, и бойкая, лохматая тройка сибирских коньков позвякивала бубенцами, роясь мордами в рыхлом снегу.
Подскочили Трубников и Ранчковский к трем темным фигурам, закутанным в длинные дохи с меховыми башлыками на головах, потолковали что-то и вернулись быстро к возку, кучер которого даже бег коней сдерживать стал, не зная, что там такое впереди.
— Что… что там?.. — приоткрыв дверцу, спросил обеспокоенный Гагарин. — Кто это там еще?.. Что за люди? Зачем меня им надо?.. Отчего не едут своим путем, благо есть где разминуться на просторе…
— Глазам не поверишь, гляди, ваше превосходительство! — улыбаясь удивленно, заговорил Трубников. — Ведаешь ли, хто твою милость встречает, желает челом добить? Нестеров Ивашка, шпынь подлый, доноситель и пролаза… Сказывает, к тебе послан от государя и с указом особливым…
— Он… гад ядовитый… ко мне… от государя? Кто пьян из вас?.. Ты ли ослышался, его ли вязать надо да ослопьями полечить?..
— Верно сказываю, государь мой!
— Вельможный князь, трудно ли дело узнать? — вмешался Келецкий. — Пусть подойдет шпион, подаст, что там есть у него… от государя или от Приказа Сибирского. И увидишь… и беспокоить себя не стоит, ясновельможный господин мой.
— Добро. Зови! — приказал Гагарин.
За десять шагов от возка в снег ничком пал Нестеров, и его два товарища, которые, словно поросята за маткой, тянутся за ним. Ползет по снегу шпынь, а над головой какую-то бумагу, пакет с печатью большою держит.
Подполз, запричитал пожеланья и приветы, изъявления рабской покорности, и остальных двое вторят ему.
Но почти и не слышит их Гагарин. Взломана печать; развернут пакет, бумага вздрагивает в руках князя. Немного там писано. Уведомляется только губернатор Сибири и проч., что назначен фискалом-доносителем в тобольской губернии и во всей Сибири подьячий Ивашка, Петров сын, Нестеров, а в помощь ему два меньших подьячих: Бзыров Илюшка да Цыкин Макарка. А до кого сие надлежит, те бы по сему повелению поступали и всякое вспоможение тем фискалам оказывали, как закон гласит…
Не новая эта обязанность фискалов — должность, сходная не то с римскими «надзирателями за благонравием», не то с агентами совета трех в позднейшей Италии или «суда фэнов» в Германии… В России уже несколько лет, как завелись такие царские фискалы. И в Сибири, конечно, без них не обошлось бы. Имел уже своих частных «призорщиков» Гагарин вроде того же Задора и других. Они вызнавали общие слухи и толки, заменявшие в эту пору общественное мнение. Им же поручалось «излавливать» и выслеживать воровские дела, «составы», т. е. заговоры против власти, и многое другое. Конечно, мог Петр и помимо губернатора своего послать в Сибирь фискалов, но должен был, по крайней мере, заранее предупредить…
А тут вдруг?!.. И послан именно тот, кто целый ворох клеветы и яду, смешав быль с небылицами, обрушил на Гагарина.
Недобрым знаком показался этот посыл князю. Но молчит он, только рука дрогнула, когда передал он бумагу Келецкому, да посерело его полное, от холода рдевшее раньше лицо, выдавая высшую степень волнения, на какое способен Гагарин.
Видит это Келецкий, готов уж заговорить с новым фискалом, вызнать, что надо, чтобы неизвестность не мучала князя. Но Нестеров, не дожидая вопроса, словно угадывая чувства и мысли вельможи, смиренно запричитал:
— Уж помилуй раба свово Ивашку, князь-воевода! Не вели казнить, дозволь слово молвить… Как сам свет-государь, наш батюшка, Петр Лексеич мне приказывал… На Воронеже допущен был я на очи царские, светлые… В Питербурх государь поспешал… Наспех и указ мне выдан… С той самой причины и не поспели упредить тебя, милостивца, што посылаюсь я, холопишко твой последний, на службишку царскую под твой начал, на твою милость. А сказано мне: «Сам челом добей, все объяви светлому губернатору, князю Матфею Петровичу». Так я чиню по приказу, Не погуби, помилуй!
Вслушался в торопливую, подхалимскую речь Гагарин и успокоился сразу.
Значит, случайно так вышло… Не хотел никто обидеть князя обходом его власти, уроном его чести и прав…
Холодно, но без гнева обернулся он и взглянул на троих людей, лежащих в снегу ничком.
— Добро… так энти двое?..
— Илюшко Бзыров! Макарко Цыкин! — сразу выпалили оба младших фискала, добивая снова в снег челом.
— Добро! Поезжайте, делайте, что вам приказано… А ты, Федя, — обратился он к Трубникову, — все едино тебе ворочаться надо… Проводи их, там справь все, как надлежит… Да и сам за ими поглядывай, — понижая голос, добавил Гагарин, — либо людей верных припусти… Чтобы ни единый шаг энтих… фискалов приказных без ведома не остался без твоего… А ты — мне будешь отписывать… Цифирью, как я оставил тебе памятку… Ну Христос с тобою, сынок! Послужи мне верой-правдой. А я уж в долгу не пребуду. Знаешь Гагарина!
Поцеловал офицера князь, дверцы возка захлопнулись, готовится князь своим путем покатить, а Нестеров с товарищами и Трубников — своим…
Но неожиданно снова распахнулась дверца, рука князя поманила Нестерова, который стоит у возка, ждет, пока тронется тот, чтобы еще раз вслед поклониться вельможе.
— Поди-ко сюды, Петрович… Скажи мне: што ты тамо… в Питере и всюду про самоцвет цены безмерной, про рубиновый камень толковал, а?..
Смутился приказный, но сейчас же овладел собой, прямо глядит в глаза князю и рубит четко:
— А ничего плохово, милостивец! Был-де камень заклятой, с яйцо величины…
— Куриное, ты сказывал?.. Хе-хе…
— Ку-уриное? — нерешительно протянул фискал. — Не! Сдается, сказывал про… голубиное… И про знаки… и про то, што сгинул той самоцвет, ровно леший ево взял… И как ты искал ево, милостивец… и… не нашел как… и…
