Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Крутой народец, - кисло засмеялся парень. - А ты есть Родислав Гюрятич? Тогда изыдем вон, поговорим потиху.
Вышли во двор.
- Привет тебе, боярин, от Нечая Вашковца. А я Первуха Шестопёр, его соратник.
Род сразу вспомнил.
- Большая рать идёт к вам из Чернигова. Ух, сеча будет! Оба Давыдовича, следом сын великокняжеский Мстислав с переяславскою дружиной и берендеями. Воистый[291] князь! Однако Всеволодич наш уехал с государем Изяславом в Киев. И без того ратников легион тысяч[292].
- Пойдём, Первуша, во дворец, - заторопился Род, - Предстанешь перед нашим государем.
Но у дворца как было не вспомнить грустные слова голубоглазого Владимира: «Был ты в Чернигове и что увидел? Строй, готовность к рати? А у нас - развал, все вразнотык». И впрямь! В колеблющемся свете факелов колеблющиеся фигуры. Бояре шастают в обнимку с пасынками. Охраныши и те навеселе. Пир в честь приезда Гюргиева сына завершился мерзостным развалом. Шапошный разбор то там, то сям готов был обернуться кулачными разборками.
С трудом дозвались Пука. Боярин выглядел трезвей других.
- Куда ты подевался, Род? - обнял он юношу. - Куда запропастился? Государь чуть голову с меня не снял. Он гостю о тебе все уши прожужжал. Вынь да по ложь, хочет тебя видеть Иван Гюргич.
Еле-еле Роду удалось доступно втолковать вельможе о Первухе Шестопёре.
- Где твой посольник? - оперся Пук о плечо Рода.
- Ждёт на крыльце.
Род, не добившись толку, рванулся в княжеский покой. Куда там! Пук всей тушей преградил путь:
- Испытай плеч со стариком!
И смех и грех! Пришлось уйти.
А Пук ещё догнал и на прощание поведал шёпотом:
- Богданко Омельянов лазутничал в пользу Давыдовичей. Под пыткою признался, окаянный. Уже лежит в сырой земле. Крутенек князь с такими пролагатаями.
Ошеломлённый Род, выйдя на крыльцо, взял под руку Первуху:
- Далече ли от города черниговская рать?
- Я обогнал её на одно поприще, - ответил друг Нечая. - Раным-рано послезавтра ждите у городской переспы.
Вернулись к Олуферю, потиху улеглись, оберегая общий сон.
Утром, побывав у князя, Первуха ускакал в Киев через Курские ворота. Крюк большой, да лишь бы не попасться на глаза черниговцам.
Шёл снег…
А от Черниговских ворот ползла на город туча, брюхатая бураном.
8
В большой палате натопили жарко. Из-за редкой топки пахло дымом, как в курной избе. Пыльная слюда в оконницах лениво пропускала свет. Однако и в поддыменье, почти впотьмах дружинники соборовали рьяно. Тон задавал воистый воевода Внезд. «Чья бы корова мычала!» - внутренне досадовал Род, справедливо считая этого болтуна виновником гибели Коснятки. Сам он скромно сидел в сторонке, по незначительности своей почти не участвуя в соборе.
- Сойдёмся с врагами лицом к лицу, не станем отсиживаться за стенами, - витийствовал воевода.
- Я не так мыслю, - тихо сказал Иван Гюргич Суздальский. Его скуластое лицо, менее половецкое, чем у Андрея, осветилось смущённой улыбкой. - Я среди вас новик, здешнего положенья не ведаю, но скажу: ежели засада[293] крепка и припасов довольно, не разумнее ли отсидеться, покуда не подоспеет мой отец? И град сохраним, и воинство. А выйдем за стены на авось - все потеряем враз. На нас время трудится, на них - сила.
- А я бы поставил военное счастье на кон! - пылко вскочил ещё не старый боярин Андрей Лазоревич.
- И я! И я! - ухарски взмахнул кулаком боярин Дмитрий Жирославич.
Оба похожи, как близнецы: русые бороды лопатой, русые волосы в два крыла. Оба, что называется, в теле да ещё преисполнены боевого духа.
- Мы тут не костари, не в зернь играем, - вежливо улыбнулся Иван Гюргич.
- Не взыщи за мою погрубину, княже, - вновь выставился Внезд. - Сдаётся мне, преизлиха ты робок не по летам.
Иван вспыхнул, но смолчал.
За него отозвался другой Иван, изгой галицкий, Берладник.
- Дело не в робости, а в уме, - коротко бросил он.
Род даже удивился: вчера был завистником суздальцу, сегодня пособник.
Обмякший в главном кресле кутырь, как бы очнувшись от тяжких дум, поднял голову.
- Не защитит Господь града, не защитит ни стража, ни ограда, - звучно вымолвил Ольгович. И приговорил: - Не свариться[294] нам надобно в сей грозный час, а соглашаться. Ты, гость моего сердца, Иван Гюргич, защищай со своей дружиной Курские ворота. А вы, бояре, Дмитрий Жирославич, Андрей Лазоревич, коли рвётесь в бой, идите из Черниговских ворот и покажите ад Давыдовичам.
Оба боярина от оказанной чести нетерпеливо заёрзали на скамьях.
- И тебя, Родислав Гюрятич, с долгощельцами твоими придаю в пособ сим храбрым боярам.
Роду бы молча склонить голову, но он вынудил себя встать.
- Не меня ты предаёшь, государь, - играя словами, заметил юноша, - Ты этим приказом предаёшь часть воинства своего. А оно и без того бедно. Ты не внемлешь разумным речам Ивана Ростиславича и Ивана Гюргича, тебе ближе показная прыть Внезда, шаткого на язык. Что же касается двух почтенных бояр, - Род тяжело вздохнул, - смерть-косариха так и глядит на меня из их воистых очей. Она уж там поселилась. И не мне с моими долгощельскими паличниками, вооружёнными скудным ослопьем[295], спасти их от этой смерти. - Род опустился на скамью и сотворил в думной палате жуткую тишину.
- Дерзок ты, дерзок, - глухо выдавил из себя Святослав Ольгович. - Кабы не заслуги твои в Чернигове да и прежде, не простил бы я такой дерзости. А приказ мой все же исполни. И бояр моих не стращай смертью-косарихой, провидец! А ты, Внезд, - повысил князь голос, глянув на воеводу, - поройся в своих закромах, окольчужь да вооружи долгощельских воинов влепоту. - И Ольгович поднялся: - Ступайте с Богом!
В сенях крепкая рука легла на плечо Рода. Перед ним был Иван Берладник.
- Не взыщи, боярин, за вчерашнее. Каюсь и казнюсь.
Юношу тронуло нежданное покаяние. Он снял с плеча руку князя и крепко сжал:
- Кто старое помянет…
- О-ой-ой! - засопротивлялся Берладник и затряс высвобожденной рукой. - Ты, однако, не токмо духом, а и плотью преизлиха силен. Значит, друзья до гроба!
К Роду подошёл отрок с обритыми по-старинному головой и бородой, с отрощенными вислыми усами и чубом. Щап![296] Роду уже приходилось слышать, что бритье бород и голов, отращивание усов и чубов под древнего князя Святослава Игоревича стало на Руси щегольством.
- Боярин Родислав, - обратился щап. - Тебя князь Иван Гюргич Суздальский благоволит пригласить в свою одрину. Я готов сопроводить.
- Познакомьтесь влепоту, - сказал Берладник и примолвил, указав на щапа: - княжич Олег, государя нашего сынок.
Род чуть склонил голову. Олег вскинул подбородок. Так и пошли, не очень-то приглянувшиеся друг другу.
Иванова одрина соседствовала с покоем Святослава Ольговича. Олег прошёл к отцу, Род - к земляку. Князь сидел за накрытым трапезным столом. При входе Рода встал ему навстречу:
- Здрав будь, земляк!
- И ты здрав будь, княже!
Невысокий Иван снизу вверх поглядывал на Рода, чуть прищурившись. Ну вылитый половец!
- А давай не будем чиниться, - крепко обнял он Гюрятича. - Мне в ваших Красных сёлах у батюшки на Мосткве-реке не довелось быть ни разу. Однако слышал твою повесть. Андрей сказывал, что ты Кучкович Пётр, что будто тебя похитили бродники. А ныне из уст Ольговича узнаю совсем иное. Да не изволишь ли откушать вместе? Побеседовать нам есть о чём. Я, коли на откровенность, влюбился в тебя нынче.
Сели и после первой чарки, от которой юноша не посмел отказываться, князь предложил:
- Давай меж собою запросто: Иван, Родислав…
- Род, - подсказал Гюрятич.
- Тем лучше! Род!.. А ведь меня батюшка едва не женил на твоей сестрёнке Улите, любезный Род. Я её и в глаза не видел, да и она меня. Андрей сказывал: раскрасавица! Сам ума лишился из-за неё. А теперь, как хворая его подружия ушла из жизни, он ежедень летит в Кучково. Да вот не повезло ему. Изяслав, киевский захватчик, как узнал, что отец двинулся Ольговичу в пособ, сговорил друга своего Ростислава Ярославича Рязанского напасть на нашу Суздальскую землю. Пришлось батюшке ворочаться с полпути, а Андрею, бросив все домашние дела, спешно выходить на рать с рязанцем. То-то для него была налога![297] Хотя я знаю, что твоя сестра Улита братнюю любовь не жалует, а о посяге с ним и слышать не желает, как прежде о моём заглазном сватовстве.
Род понял, почему в мечтах своих он неизменно видит ненаглядную Кучковну плачущей.
