Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
- Апрось свою плохо видел во сне, - совсем понурился Орлай, - Будто медведь её задрал…
- Все мы по дому вот как истосковались! - провёл ребром ладони по горлу Корза Рябой.
Род чуть-чуть постоял, да так и ушёл, не сыскав слов в утешение.
Князь принял его в большом покое, где обычно соборовал[278] со старшей дружиной. Не присев заговорили о черниговских кознях. Святослав Ольгович все выслушал с видимым спокойствием, лишь при рассказе о стойкости истязуемого Коснятки и его гибели на скуластую щеку князя выкатилась слеза.
- Азарий Чудин поплатится головой!
- Ой ли! - усомнился Род. - Пока до его головы дойдёт, ты, государь, недосчитаешься ещё нескольких своих.
- У меня всего одна своя! - вздрогнул князь.
- Ах, не то молвил, - смутился юноша. - Покуда померкнет жизнь в грешной голове Азария, он других твоих сподвижников обезглавит. Среди них - воевода Внезд.
Раздосадовало Ольговича такое пророчество.
- Дурное зришь, ведалец! - рыпнул[279] он.
- Не гневись на мои слова, - вздохнул Род. - Впредь попридержу язык. О ином сегодня забочусь. Посольник черниговский нейдёт из дум. Как мог прознать Кутуз мои тайные слова от имени Коснятки? Нас было трое - ты, воевода и я.
Князь пухлыми руками хлопнул себя по жирным ляжкам и натужно расхохотался.
- Яснее ясного! Внезд предал! Ведь не я же? Враг возьми всех моих врагов!
Юноша с ужасом смотрел в это хохочущее узкоглазое скуластое лицо. Таким ему ещё не приходилось видеть князя Северского. За нарочитым хохотом таился неуёмней гнев. Вот кутырь вскочил и неуклюже, тяжело забегал по палате, воздымая руки с растопыренными пальцами.
- Внезд!.. Не может быть!.. Не верю! Сам себе не верю!
Понял Род, насколько дорог князю друг-предатель. Как родной!
- Доиск!.. Досочиться до корней измены! - пырскал[280] Святослав Ольгович, - Пытка отопрёт замки и тут, и тут! - ткнул он перстом в лоб, затем в левую грудь.
Дрогнул Род при слове «пытка»:
- Не надо, государь. Без застенка вызнаю у воеводы истину, - Ольгович хмыкнул. Юный ведалец поторопился досказать: - Хоть и не ручаюсь за успех…
Вспомнил, как сопровождал названого отца в Олешье, где завёлся конокрад из местных. Подозренья были, доказательств не было. Букал на глазах юноши и мужиков-олешцев силой воли вынудил виновного признаться и представить доказательства.
На позов князя кликнули в палату воеводу Внезда.
- Ах, Славята Изечевич! Верный мой пестун Славята! - вспоминал тем временем Ольгович того боярина в Чернигове, что принял Рода в темноте, не оказав лица и не назвавшись. Юноша дословно изложил их разговор, - Не вспомню, - князь наморщил лоб, - что за несогласица случилась у Славяты с моим родителем. Из-за чего боярин перешёл к Давыду от Олега. Однако ох как он любил меня и брата! Значит, любит до сих пор. Такую преданность не сыщешь днём с огнём.
Явился Внезд. По княжьему велению Род повторил свою черниговскую одиссею. Бритый череп воеводы лишь чуть-чуть поник. Мясистое лицо было непроницаемо.
- Не молчи! - просил кутырь с явной надеждой, что верный воевода все сомнения вокруг себя развеет без труда.
Внезд пробормотал не то, совсем не то:
- Жду, покуда бахвал нахвалится.
- Речь не о бахвале, Внездушка, а о твоей измене, - вкрадчиво промолвил князь.
Воевода поднял тяжкий взгляд на юного посольника:
- Иной врёт, только спотычка берет, а этот врёт, что и не перелезешь!
- Перелезай, друже, перелезай, - настойчиво просил Ольгович.
Однако Внезд молчал.
Кутырь вскипал, как на большом огне. Дыханье становилось шумным. Казалось, вместе с выдохами из разверстых уст властитель метал искры, словно огнедышащий вулкан.
- Пошто пошёл служить Давыдовичам? - потряс палату страшный шёпот.
- Бог с тобою, государь! - воскликнул воевода.
- Пошто спознался с Фёдором Кутузом?
- Знать его не знал допрежь… - пятился Внезд к низкой сводчатой двери.
Его смятенье окончательно взбесило князя. И в самом деле! Как так - знать не знал? Кто же Фёдору Кутузу передал слова Коснятки? Вылгать вздумал глупый воевода!
Ольгович уже бросился к двери, отсекая отступленье Внезду, бросился, чтобы позвать людей, и… Род сызнова представил ужасы застенка. В два шага он оказался за спиной предателя, возложил руки на этот неприятный голый череп. Внезд от внезапности рванулся, но головы освободить не смог. Вскинувшись, он ухватил харапугу за запястья.
- Не бойся, воевода, - внушал Род. - Открой всю правду благодетелю. Велю и заклинаю: открой всю истину, ничего не утаи! Ну говори же, воевода, говори! Ну, Внезд, мужайся, не молчи, не обрекай себя на муки…
Виновный рухнул на пол.
- Государь! - завопил он. - Я не предатель! Я лишь Богданке Омельянову… Сидел с ним на пиру в тот вечер. Взял меня чмур!
- Какой… Богданко… Омельянов? - опешил Святослав Ольгович.
- Из младшей твоей дружины воин, - взахлёб говорил Внезд. - Омельяна Веденяповича сын.
Князь, нырнув под свод, приотворил дверь.
- Боярин Пук! - и тихо повелел: - Богданку Омельянова из младшей дружины взять за приставы! - Обернувшись к воеводе, князь примолвил: - Вон! С глаз моих долой! - Оставшись наедине с Родом, он обнял его: - Ну помозибо! Воеводу спас. Дрянного, млявого, а все же спас. - И, приблизив губы к уху, доверчиво поведал: - Воеводами я не богат…
Род, превозмогая главоболие и слабость, про себя отметил, что не в воеводстве дело, а в любви Ольговича к этому обритому мордовороту. Чуть погасла вспышка гнева, и доволен князь, что «Внездушка» остался вне опасности.
реке Рахне, то есть жизнь боярская? Или недоволен, что Коснятко не спасён? Или просто позабыл за сварой вокруг Внезда? Тут же мысли приняли не менее печальный оборот: от пытки воеводу спас, зато обрёк на муки какого-то Богданку Омельянова… А голова болела, ноги не несли, в руках кололи иглы… Надобно скорее отыскать в почти что не знакомых переходах боковушу-умывальню. Вот задец, а рядом… Тут возник какой-то странный шум в хоромах, будто радостный сполох. С чего бы?
Вымыв руки и прочтя молитву, Род вернул почти всю силу, что ушла на воеводу, и довольно бодро зашагал к выходу. А мимо уже взад-вперёд сновали княжьи отроки и пасынки[281]. По широкой лестнице, стеснённый местной челядью, спускался важный человек в шеломе с ярким чупруном. Вокруг него из многих уст летело одно слово громким шёпотом: «Герольд, герольд!»
Род, выйдя из дворца, услышал, как пронырливые бирючи скликают горожан:
- К Курским воротам!.. К Курским воротам!..
Вдруг неуверенно и несогласно ударил перезвон с ближайших колоколен.
Род обратил внимание на двух вельмож, красивых, молодых, изрядно приодетых и очень разных. Один как смоляной бычок - весь в чёрном и сам чёрный, лишь змеец по дорогим одеждам золотой. Другой, потоньше, помоложе, светел аки ангел, из-под острой княжьей шапочки с опушкой - светлые кудри, не борода с усами, а нежный светлый пух вокруг чувствительного рта. Оба только что сошли с крыльца. Род, поздравствовав их, спросил:
- В честь чего колокольный звон?
- Суздальский князь к нам жалует, - осклабился чернявый, - А когда сюда пожаловали мы, - вздохнув, продолжил он, - в колокола не били, не выходили с хлебом-солью.
Тут сам Святослав Ольгович с приближенными вышел на высокое крыльцо. Рядом боярин Пук нёс на огромном блюде каравай с солонкой.
- Где же Гюргий? - спросил Род, глядя в глубину усеянной народом улицы. От Курских ворот двигались всадники. Возглавлял их витязь, вовсе не похожий на суздальского Гюргия, скорее на владимирского Андрея, да не Андрей.
- Гюрка обещал и не явился, - пояснил чернявый. - Сына своего прислал Ивана. Вот и радость словно бы не в радость.
- Да, это Иван, - подтвердил светлокудрый князь ли, княжич. - В Муроме у батюшки я видывал его.
- Иван? - В груди Рода сердцу стало тесно: жених Улиты!
- Шуба-то объярь![282] - завистливо сказал чернявый, - Золота, лученчата, подол соболий!
Сын суздальского властелина, окружённый рындами[283], проехал ко дворцу. Народ, шарахнувшись от плетей обережи, прижался к тынам, а затем заполнил улицу.
- Нет, не пойду на пир, - резко заявил чернявый. - Меня не чествовали, как Ивашку будут чествовать. Я оскорблён. А ты пойдёшь, Владимир?
Светлый юноша расширил небесно-голубые очи:
- Святослав Ольгович станет гневаться.
Род знал, что его место во дворце. Такому торжеству не соучаствовать значит обидеть Северского князя. Но сил никаких не было очертя голову кидаться в эту раз наряженную людскую гущу. Сейчас бы - к Олуферю, к долгощельцам поболтать, не мудрствуя, повечерять да соснуть.
