Кадзуо Навата - Тигриное око (Современная японская историческая новелла)
По подсчетам Тода, которые он представил совету, действительно получалось, что если с крестьян, как с бедных, так и с богатых, собрать и подати, и причитающиеся по срокам проценты, в казне соберется немалая сумма, примерно в восемь тысяч рё.[146] «Но если пойти на этот шаг, — думал Маки, — крестьянам не продержаться».
Стоило Маки произнести свое мнение вслух, как Тода ответил сразу, как будто только этого аргумента и ждал:
— На земли разорившихся крестьян найдется покупатель.
— «Корайя»? — Да.
— Я против! — громко воскликнул Маки. «Корайя» — так называлась лавка одного купца их клана, который в течение десяти лет понемногу скупал поля у разорившихся крестьян и за последние пять лет, начиная с неурожайного года, прибрал к рукам немало рисовых и других полей. Теперь он стал землевладельцем, с которым уже приходилось считаться.
По обыкновению, землю, оставленную разорившимися крестьянами, возделывали всей деревней, и полученный урожай выплачивался клану взамен долгов — продавать эту землю кому попало было запрещено. Люди перешептывались, что владельцу «Корайя» удалось перекупить столько земель лишь благодаря покровительству кого-то из влиятельных людей клана. Доказательств, что этим влиятельным лицом был именно советник второго ранга Тода, не было. Так или иначе, окончательное решение должен был принять глава клана Укёдаю.
Ясно одно: если поручить владельцу «Корайя» разбираться с последствиями реализации плана Тода, он сколотит себе огромное состояние, и в клане появится землевладелец, каких никогда еще не бывало.
Маки хорошо представлял себе, что будет с крестьянами, которых этот богатей лишит земли. Когда Маки было всего тридцать с небольшим, он несколько лет прослужил уездным сборщиком податей и был немного знаком с жизнью крестьян. Разумеется, со стороны богатого землевладельца это будет чистый грабеж, несравнимый со взиманием ежегодной подати.
Пока Тода и Маки отстаивали свои мнения, административный совет также разделился на две противоборствующие группы. Сборщик податей Касутани предлагал поднять пустоши, простиравшиеся в южной части территории клана у подножия горы Караками, и разбить их на рисовые поля по сто тёбу.[147] При этом Касутани считал, что на это потребуется не менее пяти лет, в течение которых режим экономии ужесточать не следует, а годовые сборы податей, наоборот, проводить в щадящем режиме — чтобы облегчить жизнь крестьян.
План Тода поддерживали старейшина совета даймё[148] Ябэ Маготиё, советник второго ранга Сасаити Родзаэмон и кумигасира[149] Мацуи Гонбэй. За Касутани стояли главный советник Уйкэ Кураноскэ, советник второго ранга Цуда Окударо, кумигасира Като Югэи и сам Маки. Порой советники склонялись к компромиссу, а порой прения принимали форму ожесточенного противостояния; прийти к окончательному решению было непросто. Спор разгорелся нешуточный, и как-то так получилось, что у Маки невольно вырвались лишние слова…
Когда на совете обсуждался проект указа об экономии и речь зашла об усадьбе князя в Эдо, Маки сказал, что средств не хватает еще и потому, что расходы князя в Эдо всегда были чрезмерны, еще и до неурожайного года. Замечание было справедливое. На жизнь в Эдо тратились огромные суммы, а в клане приходилось ломать голову — где добыть такие средства.
— Если бы не это, даже несмотря на неурожай, мы бы не дошли до такого отчаянного положения… — сказал Маки твердым голосом.
Услышав столь резкую критику, правительственные чиновники затаили дыхание и невольно обратили взор на главное место в гостиной, где восседал Укёдаю.
Почувствовав на себе взгляды присутствующих, тот с кривой усмешкой на белом пухлом лице промолвил:
— Ну, что там старое ворошить. Скажи-ка лучше, что сегодня делать.
Однако со следующего, то есть со вчерашнего, дня он на совете не появлялся.
«Против шерстки погладил…» — думал Маки. Он видел, как после его слов об увеселениях в столице на лице князя мелькнуло выражение сильнейшей ярости. Скорей, всего только он это и заметил. Когда остальные с опаской посмотрели на князя, на лице Укёдаю уже блуждала неопределенная и явно наигранная улыбка.
«Да, выволочки теперь не избежать…» — понял Маки. Он осознал это в ту же секунду, когда фраза о развлечениях князя в столице сорвалась с его языка. Но не сказать об этом он тоже не мог. Разумеется, постановление об экономии распространялось также и на усадьбу в Эдо, однако там ему следовали только на словах. Это было совершенно очевидно — стоило взглянуть на цифры годовых расходов, чтобы понять, на что уходили деньги. Получалось, что в Эдо всерьез не задумывались о бедственном состоянии казны.
Все новые и новые требования денег из Эдо приходили непрестанно, там, видимо, транжирили их направо и налево. В бумагах были, правда, указаны статьи расходов, но Харада Мудзаэмон, управитель казны, сердито говорил, что найти предлоги не составляет труда.
Маки полагал, что, открыто осудив траты князя, он сможет остановить бездумное расточительство в Эдо. Он хотел дать понять князю, что внутри клана уже зреет ропот. Впрочем, неосторожные слова просто нечаянно сорвались с его языка в разгаре спора. Действительно, положение в Эдо издавна беспокоило Маки, однако он до последней секунды не думал, что выскажет свое недовольство Укёдаю в тот день и в такой форме.
Рано или поздно, а выговор ему сделают, думал Маки, идя с совета домой по дороге, освещаемой фонарем, который держал Тоёскэ.
— Ты не проголодался? — обратился Маки к своему провожатому. В замке в перерыве подали рисовые лепешки, и ожесточенным спорщикам удалось передохнуть и утолить голод, но у Тоёскэ, который ждал в комнате для слуг, наверняка весь день не было во рту ни крошки.
Уже перевалило за половину пятой стражи.
Тоёскэ, который шел впереди сбоку от Маки, обернулся, чтобы ответить, но вдруг послышался резкий стук, и фонарь упал на землю. Свет тут же погас, и их окутала тьма.
— Тоёскэ, что случилось?
— Ах, извините, пожалуйста. В фонарь что-то… — начал Тоёскэ, но голос его вдруг прервался. Затем в некотором отдалении послышался стон, и словно что-то тяжелое свалилось на землю.
— Тоёскэ, что с тобой? — произнес Маки, поспешно обнажая меч. Однако вокруг стояла непроницаемая тьма. Земля под ногами казалась зыбкой, глаза и нос были словно залиты давящим мраком.
Маки застыл в темноте, держа перед собой обнаженный меч. Он ждал удара неизвестного противника. Сам же не мог сделать ни шагу.
Вскоре ему почудилось какое-то шевеление впереди. Неизвестный медленно приближался. Вот он приостановился, а потом снова двинулся к Маки.
— Кто идет? — выкрикнул Маки.
Ответа не было. Противник опять остановился, по-прежнему не произнося ни слова. Ориентируясь на его неопределенное движение, Маки, держа меч двумя руками, изо всей силы нанес удар. Раздался звон скрестившихся с размаху мечей, и в следующее мгновение меч выпал у Маки из рук. Он не успел отступить, — левое плечо его пронзила острая боль, и Маки упал, чувствуя холодное прикосновение металла.
— Согласно приказу…
За миг до того, как сознание навсегда покинуло его, Маки думал об этих словах, которые тихо, почти шепотом произнес убийца.
3— Чувствуй себя как дома… — проговорил Тода Орибэ, жестом предлагая гостю чай, принесенный слугой.
Однако суровое выражение на лице Тацуноскэ нисколько не смягчилось. Десять дней назад в храме Хокодзи прошли торжественные похороны отца, и всего три дня миновало с тех пор, как свершился — на седьмой день после смерти — поминальный обряд сёнанока. Нежданный удар, затем хлопоты, напряжение, связанное с похоронами и поминальным обрядом. Тацуноскэ едва держался на ногах.
Тем не менее, получив утром пригласительное письмо от Тода, он сразу решил принять приглашение. Со слов отца Тацуноскэ знал, какую позицию Ёитидзаэмон занимал на совете, ему было также известно, что именно Тода Орибэ был главным противником отца. Тацуноскэ не сомневался, что Тода причастен к смерти отца.
Письмо Тода, как будто учитывая настроение молодого человека, было написано весьма учтиво. Требовалось присутствие Тацуноскэ по срочному делу, а также приносились извинения за беспокойство в столь тяжкое для адресата время. Тацуноскэ, однако, не слишком-то высоко ставил эту учтивость. И отправился на встречу с одним лишь намерением выслушать, что скажет ему Тода.
Перед Тацуноскэ был человек, которого он сейчас меньше всего хотел видеть. Не притрагиваясь к чашке чая, поставленной к его коленям, он угрюмо следил за собеседником.
— Позволь мне выразить искреннее сочувствие по случаю трагической кончины твоего отца.
