Иван ФИРСОВ - От Крыма до Рима(Во славу земли русской)
Без малого три месяца сновал «Проворный» между Кронштадтским рейдом и Ревельской гаванью. Становился на якорь лишь тогда, когда кончалась провизия или надо было налиться водой. Плавал Ушаков по всему морю: искал непогоду, штормы, шквалы, крепкий ветер, крутую волну. Фрегат надлежало проверить на стойкость в самых суровых условиях коварной морской стихии. Поставленную перед ним задачу Ушаков исполнил с лихвой, о чем подробно рапортовал Адмиралтейств-коллегий. «О мореходных качествах фрегата «Проворный»… во время вояжа примечено: фрегат имеет лучший ход, находясь в грузу: ахтерштевень… форштевень… дифференту на корму… средние пушечные порты были от воды… мачты имели наклонность на корму: грот… фок… бизань… стеньги прямо на них, ванты и форду-ны в тугости. При оном во все умеренные и противные ветры без волнения довольно невалок, а во время волнения имеет великую качку с боку на бок. Примечается ж что во оном фрегате груза нужно иметь несколько больше, также для укрепления стеньгов, сверх положенных — бакштоки. Для лучшего ж ходу на фордевинд и при всех способных ветрах нужно иметь брамсели и лиселя. Течи подводной, частью во всю кампанию не имел, кроме, как на одну четверть, а в крепкие ветры в половину дюйма в сутки». Из рапорта следовало, что «Проворный» полностью оправдывал свое название в схватках с морем…
Наступила осень, Ушаков ожидал назначения в Петербургской корабельной команде. Как-то встретился со своим бывшим начальником, Козляниновым. Разговорились о службе, а Козлянинов вдруг вспомнил о чем-то, растянул губы в улыбке:
— Читываешь «Ведомости»?
— Давненько не держал в руках. То в море, а последний месяц отчет сочинял о «Проворном» и «Марке» адмиралтейцам. Они за бумагу держатся, будто за якорь. Фрегаты сии будут, видимо, в серию пускать, а перед казной все расписать потребно. А в чем дело?
— Хм, — кашлянул, ухмыляясь, Козлянинов, — помнишь ту кралю, что в Кале к тебе на «Святой Павел» захаживала?
— Как не помнить аглицкую вертихвостку, — пожимая плечами, с полным безразличием ответил Федор, — оная дюкеса, сколь помню, по петербургским салонам шастала.
— Вот-вот, — подхватил Козлянинов. — Так оная этим летом сызнова в Петербург наведалась, не слыхивал?
Взглянув на бывшего сослуживца, Козлянинов лукаво усмехнулся, зная наперед, что Ушаков наверняка об этой истории не слышал ровным счетом ничего. За два года совместной службы на Средиземном море Тимофей Гаврилович успел и присмотреться, и прознать суть характера своего подопечного, неординарного по складу и нраву офицера. Во время перехода из Кронштадта в Ливорно, за два первых месяца плавания на «Северном Орле», в шторм ли, при миновании опасных мест, доверял ему корабль, надеясь, что все будет в порядке. Отличали его превосходная морская выучка, глубокое знание дела, несмотря на кажущуюся неторопливость, решимость, мгновенная реакция в непредвиденных случаях, часто происходящих на море. В обращении с низшими служителями, матросами, был строг до крайности, но без обычного для большинства офицеров мордобоя. Никогда не поступался совестью, слыл бессребреником, жил скромно, но не скупо. Из среды офицеров выделялся некоторой замкнутостью и одной странностью. На стоянках на рейде или у причала редко сходил на берег, разве чтобы прогуляться, в тавернах хмельного в рот не брал, а злачные места обходил стороной. Завидев гулящих девиц, переходил на другую сторону улицы, а иногда и попросту шарахался в сторону. За глаза офицеры-сослуживцы называли его «схимником»… Еще присуще было ему довольно редкое среди флотских офицеров пристрастие к музыке. Будучи на берегу, задерживался возле каждого уличного музыканта, бросал обязательно ему монеты. Заслышав звуки неприхотливого оркестра, направлялся туда и мог час-другой простоять возле него, наслаждаясь даже незамысловатой музыкой. Частенько в погожие воскресные дни из распахнутого настежь оконца его каюты доносились мелодичные звуки флейты. В эти моменты обычно смолкали балагуры на баке у фитиля. Видимо, звучавшие неприхотливые мотивы как-то завораживали на время души матросов, невольно забывались служебные невзгоды, притуплялись земные страсти, а быть может, и вспоминалась родимая сторонка… Наверное, и сам Ушаков в это время испытывал усладу, забываясь и отвлекаясь от суровых будней морской жизни…
Ожидая ответа от бывшего сослуживца о заезжей англичанке, Козлянинов почти угадал.
— Откровенно, Тимофей Гаврилович, не ведаю. Все лето в морях, не успел с «Виктором» стать на якорь, осмотреться, как начальство из коллегии отослало на «Проворный», ходовые качества испытать. А с какой стати сия примадонна в Петербурге объявилась?
— Ты, по всей видимости, не наслышан о полковнике Гарновском?
— Нет, почему же, оный с князем Потемкиным прошлой осенью гостили мимолетно на «Штандарте», в мою бытность там.
— Тем лучше, — продолжал Козлянинов, — дюкеса сия всю Европу проскакала, дабы помиловаться с ним. Но нынче ей не повезло. Гарновский где-то в Новороссии с князем Потемкиным, то ли в Яссах. Обживают земли приобретенные. Государыня ей тоже в приеме отказала по какой-то немилости, нынче не ко двору пришлась и укатила восвояси.
— Бог с ней, с дюкесой, Тимофей Гаврилович, не завидую я ей, порхает будто мотылек. — Как-то равнодушно, без тени неприязни произнес Ушаков, и в голосе его даже проскользнули нотки сочувствия. — Каждый человек питает надежду отыскать лучшую долю в своей бренной жизни. Наиглавное, на мой взгляд, не прожить бы впустую на этом свете. А что эта дюкеса или, как там ее, графиня? Родину покинула в посрамлении, к Франции вроде бы не пристала, скитается по Европе ради беспутства. Что после себя оставит? Разве что мошну, бесчестьем нажитую?
Глава V
КАПИТАН ПОУЧАЕТ АДМИРАЛОВ
Близость к верховной власти державы частенько чревата неожиданными поворотами в судьбах людей, рискнувших соприкоснуться с ней интимно. Екатерина II никогда не скрывала от близкого окружения, что бравые гвардейцы братья Орловы являлись главными действующими лицами и исполнителями заговора 28 июля 1762 года. Заводилой и верховодом среди них был грубоватый верзила Алексей. Высокий, статный красавец, второй по старшинству из братьев, Григорий за три года до переворота уже «состоял» фаворитом у великой княгини. Екатерина впоследствии несколько преувеличивала, когда говорила, что «его страсть ко мне ни для кого не была секретом». Так или иначе, но незадолго до переворота, на Пасху 1762 года, от их связи на свет появился мальчик, которого назвали Алексеем, в честь любимого брата Григория. Младенца отдали на воспитание обер-камердинеру великой княгини Василию Шкурину. Мальчик, Алексей Григорьевич, в будущем стал графом, родоначальником рода Бобринских.
В день коронации на братьев Орловых пролился «золотой дождь» — поместья, крепостные крестьяне, деньги, ордена, графские титулы.
Граф Григорий Орлов надолго стал первым вельможей, его кресло стояло рядом с троном императрицы. Со временем, имея дюжину разных титулов, Григорий начал влиять на внешнюю политику державы. Первым замыслил послать русскую эскадру в Средиземное море, Чесма прославила его брата Алексея. Он же горячо отстаивал поход на Константинополь во время войны с турками, выступал ярым противником раздела Польши и здесь споткнулся, назвав сторонников раздела изменниками.
После срыва мирных переговоров с турками, на благоприятный исход которых рассчитывала Екатерина II, Григорий поспешил в столицу. На пути, в предместьях Петербурга, дорогу ему преградил полицмейстер, барон Корф.
— Ее величество не может принять вас в Петербурге. Велено вам отправиться в Царское Село.
Довольно продолжительный «союз» сердец бравого генерал-фельдцейхмейстера и императрицы на этом закончился.
Но любвеобильная императрица, как и прежде, не скучала. В ее покоях обосновался очередной любовник, правда ненадолго. Им стал безвестный ранее, случайно назначенный в Царское Село начальником караула поручик Васильчиков. В ту пору в альковах императрицы все чаще появлялся моложавый генерал-поручик Григорий Потемкин, отозванный из армии. Летом 1775 года на торжествах в Москве, по случаю мира с Турцией, подле трона императрицы красовался генерал-адъютант, вице-президент Военной коллегии и разных орденов кавалер Григорий Потемкин. Он-то надолго обрел расположение и доверие императрицы, до конца своих дней. Довольно много вольного и даже непристойного позволял себе новоявленный фаворит с людьми светского общества, невзирая на чины и звания. Все сходило с рук Гришеньке. Но, исполняя поручения императрицы, горел в деле. В отличие от своего тезки, Орлова, обладал несомненно талантом предвидения и отменного администратора.
