Андрей Посняков - Московский упырь
– Тебе сколь лет-то, детина?
– Шестнадцать.
Да-а… Иван покачал головой – в самый раз для такого сложного дела.
– Что, Ондрюша мордует?
– Да… не особо пока… Правда, наказывал, чтоб к его возврату все выучил… «блуд», «толоки» какие-то… Не знаю, у кого и спросить. – Парень с надеждой посмотрел на молодого чиновника.
– У меня спроси, – ухмыльнулся тот. – Повезло тебе – я ведь случайно зашел. Шел вот мимо, дай, думаю, загляну, поболтаю с Ондрюшей… Это что у вас за бочка? – Иван кивнул в угол.
– У купца Дюкина изъяли, – охотно пояснил Галдяй. – Мясо протухшее… солонина.
– Протухшее? – Иван наклонился, понюхал. – А вроде не пахнет. Ну, да ладно – ваши дела. Кстати, ежели купец на неправду государю пожалуется, вас вместе с начальничком вашим, Ондрюшей, батогами на площади отдубасят.
– Батогами… – Подьячий испуганно хлопнул глазами. – Больно, наверное?
– Конечно, больно! Что, не били никогда?
– Не-ет…
– Ничего, – цинично обнадежил Иван. – Еще впереди все. Слушай, а ты не из тех ли богачей Сукиных, что держат на Никольской лавки?
– Родич я им, – парень кивнул. – Дальний. Так, седьмая вода на киселе.
Иван уселся на лавку и доброжелательно усмехнулся:
– Ну что, седьмая вода? Ты, кажется, спросить что-то хотел? Так давай, пока время есть, спрашивай.
– Ой, сейчас, господине! – Обрадованный подьячий вытащил из-за пазухи клочок бумаги. – Я тут записал даже… Эвон…
Иван протянул руку:
– Давай-ка сюда… Ага… «блуд» и «прелюбодеяние»… Что, разницы не чувствуешь?
– Нет, господине.
– Напрасно. А разница большая: блуд творят люди незамужние, неженатые, по обоему хотению… И смотрят на это сквозь пальцы.
– А если не по хотению?
– А если не по хотению, то это уже не блуд, а пошиб – сиречь насилие. Ежели девку кто пошибнет, тому наказанье светит – епитимья, ну да там еще и много чего. А девке раньше одна дорога была – в монастырь.
– И правильно сие! – неожиданно улыбнулся Галдяй. – Конечно, гулящих девиц в монастыри отправлять надо – уж там-то они постом, молитвою да Господнею волей живо исправятся!
– Либо монастырь под себя исправят, – Иван хохотнул. – Случаи такие бывали, и часто. Ну да пес с ними, с гулящими, к нашим делам вернемся… Значит, «прелюбодеяние». Это, братец ты мой, куда большее преступление, нежели блуд. Прелюбодеяние – когда хотя бы один – или одна – женат или замужем. За такие дела могут и от причастия лет на пять отставить.
– Господи, помилуй! – Подьячий перекрестился.
– Читаем далее, – продолжил Иван. – Пошиб… ну, это я уже рассказал… Теперь – толока. Это когда девку не один насильничает, а сразу несколько. Преступленье, к слову сказать, довольно распространенное среди простонародья. Ну, наказанье – сам понимаешь… Все у тебя?
Галдяй потянулся к перу:
– Погоди, милостивец, запишу… А наказанье-то какое?
– Про то в грамотах судейских сказано, там и прочти… Называются, кажется, «аще муж от жены блядеть». Записал?
– Угу…
– Молодец… – Иван потянулся и смачно зевнул. – Чегой-то Ондрюши долго нет…
– Так он сказывал – вернутся к вечеру токмо.
– К вечеру, значит… Ин ладно, попозже зайду. Тебе вообще, как тут, нравится?
– Да ничего, – покраснел подьячий. – Вот дело поручили. Не с кем-нибудь – одному. Первое у меня такое. Боюсь – не справлюсь.
– А что за дело-то?
– Да пожар на Покровской. Хоромы сгорели и трое людей.
– Ну, пожар – не убийство. Может, сами и виноваты, скорее всего…
– И язм так мыслю, – закивал Сукин. – Токмо вот люди-то, говорят, прежде убиты… Ондрей Василич говорит – сами перепились да разодрались – слово за слово. Друга дружку пришибли да случайно сронили светец или там свечечку – вот и пожар. Может такое быть?
– Запросто.
– Вот и Ондрей Василич сказал – возиться тут долго нечего.
– А вот тут он не совсем прав… – Иван ухмыльнулся и посмотрел в окно на золотые купола Успенского собора. – Видишь ли, тут осторожненько надо… Пожар дело такое. Вдруг поджог? За такое дело и батогов отведать можно!
– Батогов?!!
– А ты как думал?
Подьячий погрустнел и, тяжко вздохнув, с надеждой взглянул на Ивана:
– Что ж делать-то?
– Как что? Работать. Тебе дело поручено? Вот и действуй. Место происшествия перво-наперво осмотри, опроси свидетелей – соседей там, или, может, кто мимо проходил… Особо выспроси – не было ли каких врагов у сгоревшего хозяина, ладил ли тот со слугами… Слуг тоже проверь – кто такие?
– Да как же их теперя проверишь?
– Соседи, друг мой, соседи! Все видят, все слышат, все знают! Это только с виду московские заборы высокие, а присмотришься – из каждого уши торчат. Лучше не хозяев, а хозяек допрашивай – они-то, бедные, день-деньской дома сидят, редко куда выезжая, вот, от нечего делать, наверняка по соседским дворам взглядами любопытными шарят. Смекай!
Махнув рукой, Иван направился к выходу.
– Благодарствую, – провожая, низко поклонился Сукин.
– Не за что пока… Ты вообще не стесняйся, заходи за советом – не откажу.
Вернувшись в свою горницу, Иван первым делом подошел к окну и увидел, как по крыльцу, одергивая куцый кафтанчик, торопливо спустился Галдяй и, отвязав от коновязи неказистую казенную лошаденку, потрусил в сторону Китай-города – напрямик к Скородому.
Солнце прорвалось-таки сквозь палевую пелену облаков, с утра затянувших небо. На душе сразу стало веселей, радостней, и Галдяй даже улыбнулся с лошади шедшим навстречу девицам. Улыбнулся и тут же скукожился, опустив плечи, – подивился собственной смелости. Вообще-то он девчонок робел, стеснялся. Всего стеснялся – оттопыренных ушей, рук, из куцего кафтана выглядывающих, происхождения своего непонятного – вроде бы и родственник знаменитым богатеям Сукиным, а вроде – и нет, не особо-то они его признавали. Девки, правда, не прошли так просто мимо, оглянулись со смехом – и тем самым еще больше смутили Галдяя. Лошаденка его угодила ногою в широкую щель между деревянными плахами, коими была замощена улица, едва не скопытилась, а вот подьячий не удержался в седле, громыхнувшись прямо в грязную лужу. Ой как смеялись прохожие – мелкая торговая теребень, мальчишки… А девки… Уж так хохотали, уж так… А Галдяй не расстроился – воспринял все, как должное – вот всегда так! Ну, никогда не везет – что уж с этим поделать? Хотя, с другой стороны – не везет, это как посмотреть! Родич он, конечно, Сукиным дальний, одначе те ж подсуетились, устроили вот на Земский двор подьячим, шутка ли! Теперь надобно все сделать, чтоб на этой должности удержаться, носом землю рыть с утра до ночи…
Насколько возможно очистив одежку от грязи, юноша, не обращая внимания на насмешки, взобрался в седло и поехал дальше. Ну, подумаешь, в лужу упал, с любым может случиться… Зато солнца еще больше стало! Этак быстро высушиться можно. Галдяй снова улыбнулся… Пока какой-то рыжий отрок, нагло ухмыльнувшись, не бросил в коня камень. Лошадь дернулась, подскочила, и незадачливому всаднику стоило больших трудов удержаться в седле. И все ж удержался! Посмотрел вокруг горделиво – вот вам! И, подбоченясь, поехал дальше, гадая: может, кончится скоро его невезенье? В приказ вот взяли, должность положили, жалованье, дело доверили важное.
Пожарище подьячий увидал сразу: мудрено было не увидать черную выгоревшую проплешину, отчетливо выделявшуюся среди других строений. Спешившись, Галдяй старательно походил по следам пожара – помня совет Ивана, тщательно осматривал место происшествия. Правда, так ничего и не высмотрел, сказать по правде, сапоги только испачкал. Отойдя, нарвал у какого-то забора лопухов, наклонился, вытирая сажу… Выпрямился, глянул… Господи, а лошади-то нет! Угнали! Или, может, сама отвязалась, ушла?
Ругая себя самыми последними словами, Галдяй побежал по улице, смешно размахивая руками. Лошадь! Надо же – лошадь! Казенная! Подбежал к каким-то мужикам:
– Вы лошадь не видели?
– Лошадь? Не, не видали. А что, сбежала, что ли?
Не слушая их, парень побежал дальше – позабыв про стеснительность, приставал к каждому встречному:
– Лошадь не видали? Лошадь? Гнедая такая, с попоной старой…
Нет. Никто не видел. Свели!
В самых расстроенных чувствах Галдяй вернулся обратно к пожарищу. Двое белоголовых пареньков, босоногих и тощих, взобравшись на остатки забора, показывали пальцами на подьячего и смеялись:
– Лошадь свели! Лошадь свели! Вот раззява!
– Чем хохотать, лучше б сказали: не видали ль лошадь-то? – обиженно вздохнул Галдяй.
Ребята захохотали еще громче:
– Не, лошадь не видали… Видали цыгана. Верно, он и свел.
– Ну да… – Подьячий взъерошил пятерней заросший затылок. – Видать, он, больше некому. А вы кто ж такие? Здешние?
– Знамо, здешние, – с важностью отозвался один из парнишек, на вид чуть постарше другого. – Эвон, в той избе раньше жили.
Он показал на дымящиеся развалины. Галдяй пожал плечами:
