Андрей Посняков - Московский упырь
А вот Овдеев поместьями своими управлял лично, никому не доверяя. И правильно делал: пока никто не слыхал, чтоб от него крестьяне сбегали – по крайней мере, сам Овдеев на это не жаловался. Так что не было сейчас его, потому и не к кому было идти, – оставил он вместо себя, стыдно сказать, Ондрюшку Хвата. Ох и ушлый же был дьяк, недаром батогов по указанию государя отведал; наверное, это и правильно, что начальник именно его и оставил для пригляду, как раз и нужны тут такие ушлые. Однако лично Иван и алтына – да что там алтын, пула бы медного не доверил Ондрюшке. Впрочем, на все начальственная воля. Ондрюшка вел себя скромно, в серьезные дела не лез – полезет он, как же! – в «отряд тайных дел» заглядывал редко, все свое время посвятив правонарушениям в сфере мелкой – и не очень – торговли. Отдался, можно сказать, всей душой борьбе за права покупателей. И, как подозревал Иван, не зря: уже в самое короткое время появился у дьяка и парчовый кафтан, и епанча из новомодной сверкающей ткани – алтабаса. Похоже, ничуть не испугали Ондрюшку царские батоги, вот ни на сколечко не исправили… ага, исправят, как же, горбатого только могила…
Ну, черт с ним, с Ондрюшкой, посейчас у друзей голова о другом болела – о пожаре, о чем же еще-то? Ну, нашли, кому поручить – Галдяю Сукину! Он не только новенький, но еще и, очень на то похоже, тупой, до сих пор не мог точно разуметь, чем блуд от прелюбодеяния отличается, а пошиб от толоки. Уж тут даже Ондрюшка Хват ничего поделать не мог, хоть и твердил все время – учи, черт патлатый, учи! Мало того что твердил – палкой бивал подчиненного, как и было принято во всех приказах. Да вот, видать, мало бил – не помогало. Хотя самому-то Ондрюшке много ли помогали батоги? Как был мздоимцем, так и остался – и ничего его не брало, живуче «крапивное семя»!
– Что ж будем делать-то, парни? – тоскливо оглядел друзей Митька. – Неужто наплюем на смерть Ртищева?! Ведь такое дело – тут явный к ошкую след!
– Был след, – Прохор горько усмехнулся. – Да весь вышел, сгорел жарким пламенем.
Митрий пригладил волосы:
– Вот никак не пойму, почему Овдеев-то такое сложное дело Галдяю поручил, у которого ни опыта, ни, надо признать, старания.
– Может, потому и поручил, чтоб Галдяй на сложном деле опыта набирался? – предположил Прохор.
Подумав, Митька согласно кивнул:
– А может! Только ведь нам от того не слаще – дело-то все равно завалено будет… Эй, Иван, что молчишь?
Иван сидел у окна на лавке, с интересом наблюдая, как подьячие с приставами с трудом поднимают по крыльцу здоровенную бочку.
Не выдержав, Митька подскочил к приятелю, потряс за плечо:
– Иване!
Повернувшись к друзьям, Иван вдруг улыбнулся:
– Знаете что, други? Пришла мне тут одна мысль… А что, если мы Галдяю с этим делом поможем?
– То есть как это – поможем? – не понял Прохор. – Поясни.
– Поясню, – встав с лавки, Иван прошелся по горнице. – Я Галдяя сейчас учить начну, якобы по порученью Овдеева… Хотя, нет, пусть Ондрюшка, как временный начальник, такое поручение даст… И вот, под это дело, я с Галдяем частенько встречаться буду, о ходе дознания выспрошу, кое-что подскажу… а кое-кого нам, парни, и самим поискать придется. Чуете?
– Ну, ясно, – натянуто рассмеялся Прохор. – Мы за Галдяя работаем, он от начальства – подарки да благодарности. Хотя… оно конечно, ежели на ошкуя выйдем…
– Вот и я о том же толкую! – воскликнул Иван. – Ты, Митрий, как мыслишь?
Митька кивнул:
– Так же. И не только тут в ошкуе дело… Вы гляньте, наглость-то какая – едва мы к Гермогену, как его тут же спалили. Быстро работают! А значит что?
– Да видел кто-то нас… – предположил Прохор. – И даже, может, подслушал что.
– Не «может», а точно! Иначе к чему так спешить?
– Думаю – кто-то из слуг. – Митька потер ладони. – Больше некому! Вот только кто? Старик Джон или Телеша? Думаю, Джону хозяина своего жечь смысла не было. А вот Телеша… кто знает?
– Так они ж оба погибли вместе с хозяином, – почесав бородку, напомнил Прохор.
– Да, – Митька засмеялся. – Это верно… Так, может, Телешу сожгли, чтоб свидетеля не оставлять? Он-то, может, и надеялся на оплату, а вон оно как вышло.
– Все может быть, парни, – внимательно выслушав друзей, Иван задумчиво качнул головой. – Искать надо, не теряя времени. И о своих делах не забывать; приедет Овдеев, тут же спросит: а как дела с теми татями, что у кабаков пьяниц-питухов раздевают? Да ладно бы раздевали – так ведь еще и кистенем в лоб бьют! И не только пьяным.
– Да помним мы наше заданье, помним, – отмахнулся Митька. – Еще и царское порученье забывать не след – ошкуя!
– На которого вдруг да через пожар и выйдем!
– Ага, Проша… если он в реке не утоп, ошкуй‑то.
– Однако ж, не должен утопнуть – иначе к чему пожар? – Немного посидев на краю стола, Иван вновь заходил по приказной горнице, маленькой, но с большой печкой. – Ну-ка, что мы такое узнали от Гермогена Ртищева… и что могли бы узнать?
Митрий вытянул под столом ноги:
– Узнали ясно что: бывший наш начальник, скорее всего, не сам умер – убит за то, что, похоже, приблизился к тайне ошкуя…
– Говори, говори, Митря! – заинтересованно подбодрил Иван.
– Так я вот и говорю… И перед своей смертью Ртищев нарисовал парсуну – ошкуя, может быть, даже в собственной избе…
– Что ж, выходит, Андрей Петрович знал, кто ошкуй? – удивленно переспросил Прохор. – Отчего тогда не сказал нам?
– Просто-напросто не успел… Или не был до конца уверен. Вот и изобразил… просто изобразил…
– А может, предчувствовал смерть?
– Может… Да что теперь гадать? Кстати, парсуна сгорела.
– Или выкрадена до пожара.
– Выкрадена? – Иван посмотрел на Митьку. – Нет, друже, не думаю. Если пожар – дело рук ошкуя, то ему выгоднее уничтожить парсуну… И вот поэтому мы с тобой, Митрий, должны вспомнить, что такого там было нарисовано… я бы сказал – необычного.
– Да ничего там не было необычного, разве что вместо человечьей головы – медвежья.
– Избу, избу вспоминай… Там ведь часть избы была нарисована… правда, скупыми штрихами, но разобрать можно.
– Избу… – Митрий почесал затылок. – Ну, стол был изображен, икона, печь… О! Картина с ветряными мельницами, в раме!
– Молодец, Митька! – закричал Иван. – В самую точку. Именно картина, да еще с мельницами… Нечасто такие украшения на Москве встретишь. Нечасто.
– Что ж нам теперь – по чужим избам ходить? Так ведь не пустят.
– Ходить, и верно, не нужно, а вот прикинуться ценителем картин можно… Вот ты, Митрий, и прикинешься.
– Согласен. Но почему я?
– Все знают, что ты книжник. А прикинь – Прохор вдруг начнет картины собирать? Даже я – уже подозрительно, скажут – с чего бы? А ты, верное дело, никаких подозрений не вызовешь. Где книги, там и картины.
Митька тряхнул головой:
– Вообще, так.
Иван походил по горнице и, остановившись напротив ребят, приказал:
– А теперь – за работу, парни. Ты, Митрий, по лавкам пройдись, по торжищам пошатайся, ценителем картин прикинувшись… впрочем, тебе и прикидываться не надо. Тебе же, Проша, дело потяжелее…
– Я согласен!
– Прогуляйся до пожарища, глянь, что там да как… Только никого не опрашивай – этим Галдяй заниматься будет. А вот трупы осмотри: как именно их убили?
– Да дырки от пуль там, говорят.
– Глянь точно – какие дырки, от пуль ли, или, может, от чего другого? Да, и в кабаки заглянуть не забудьте – поспрошайте там насчет татей, о своих делах забывать тоже негоже.
– Понял. – Прохор спешно поднялся с лавки, и приятели, простившись с Иваном, отправились по делам.
Иван же, немного посидев и подумав, решительно вышел в сени, направляясь в соседнюю горницу – к Галдяю Сукину. Хорошо б тот оказался один… если не один, придется под благовидным предлогом вызвать парня во двор… Ну, помоги Боже! Перекрестившись, Иван толкнул дверь:
– Здорово, Галдяй!
Обрадовался – помог-таки Господь, Сукин сидел за столом в гордом одиночестве. Даже, вернее сказать, угрюмом.
– А где все?
– На торжище поехали, купчин неправедных наказывать. Ондрей Василич лично возглавил, а мне сказал – над делом порученным думать. Вот я и думаю, – Сукин вздохнул.
Был он небольшого роста, тощенький, с круглым, несколько вытянутым к подбородку лицом и чуть оттопыренными ушами. Глаза непонятного цвета, скорей – светло-серые, волосы русые, длинные, кое-как стриженные, кафтанишко куцый – из рукавов далеко выглядывали руки в цыпках.
– Тебе сколь лет-то, детина?
– Шестнадцать.
Да-а… Иван покачал головой – в самый раз для такого сложного дела.
– Что, Ондрюша мордует?
– Да… не особо пока… Правда, наказывал, чтоб к его возврату все выучил… «блуд», «толоки» какие-то… Не знаю, у кого и спросить. – Парень с надеждой посмотрел на молодого чиновника.
– У меня спроси, – ухмыльнулся тот. – Повезло тебе – я ведь случайно зашел. Шел вот мимо, дай, думаю, загляну, поболтаю с Ондрюшей… Это что у вас за бочка? – Иван кивнул в угол.
