Распутье - Басаргин Иван Ульянович
Перед закатом повела Черного Дьявола на охоту, чтобы попутно рассказать, кто где живет, с кем дружить, на кого нападать. Повела его к границе тигровых владений. Она очень боялась тигрицы. Хотела увести выводок подальше от страшной соседки, но страшилась растерять волчат в дальнем переходе. Терпела и растила волчат. Учила их: «Вот здесь живет сохатый, злюка и забияка. Не трогали мы его, но он сам уже много раз нападал на волков, даже если мы его обходили. Пытался забить меня, заколоть рогами-сохой. За сопкой есть солонцы, туда во множестве приходят косули, изюбры – бери любого. В дубках живут кабаны, но лучше их не трогать: табун охраняет огромный секачи́на, чертом бросается в бой. Вон в тех пихтачах живут кабарожки, там их тьма-тьмущая. Можно брать на тропах. За той скалой, тем же распадком бродит бурый медведь, копает медвежьи корни, но не прочь прихватить и дичину. Дважды пытался наброситься на вас, едва отогнала черта косматого. Не живется зверине мирно.
Теперь нас двое, может быть, прогоним злодея, спустим ему штаны…»
Черный Дьявол потоптался на вершинке сопки, как будто раздумывал, куда повернуть. Взял влево, туда, где должен пастись злюка-сохатый. Если он раньше не убил волчицу, то может убить сегодня, завтра. Надо наказать врага.
Волчица беспокойно зарычала, она поняла намерения друга. Но Дьявол не послушал ее, пошел по следам сохатого. Чем меньше врагов, тем сон спокойнее. Черный Дьявол не любил, когда его тревожили по пустякам.
Сохатый вышел пастись в пойму реки Кривой. Он услышал скрадывающие шаги волков, вскинул рога, зло тряхнул бородой, пошел навстречу опасности. Набычился, ударил копытом о землю так, что она дрогнула, темной громадой ринулся на Дьявола. Сейчас перебьет страшными копытами хребтину, измочалит рогами. Потом долго будет яриться над телом врага, наслаждаться победой. Таких побед у сохатого было много, он еще в молодости убил первого волка, а потом, когда заматерел, то и вовсе перестал их бояться. Главное, не показывать спину врагу – и ты победишь.
Поодаль паслись косули. Эти давно живут под защитой сильного. Если что, сохатый прогонит врагов. Вскинули точеные головки, тревожно смотрели на волков и сохатого, готовые в любую минуту сорваться и ускакать в сопки.
Черный Дьявол шел на сохатого. Сблизились. Сохатый метнулся на Дьявола, выбросил вперед копыто, но пес-волк увернулся. Копыто вонзилось в березку и переломило ее, как хворостинку. Черный Дьявол с ходу цапнул за бок гиганта, из рваной раны хлынула кровь. Сбил спесь с противника. Сохатый круто развернулся, но чуть припоздал, Дьявол успел хватить зверя за другой бок. От боли и гнева лесной великан вздыбился, взревел трубно и тревожно. Косули бросились в сопку. Сохатый сделал гигантский прыжок, другой, легко оторвался от Черного Дьявола, ломая кусты и сухостоины, ринулся по пади. Волчица было бросилась преследовать сохатого, но Дьявол рыком остановил ее. Сам сильный, он уважал сильных. Для них хватит в тайге и слабаков. Вон лает гуран [9], по голосу слышно, что старик, ярится, чтобы кого-то напугать. Его и брать! А нет, то пугнуть вон тех изюбров: волчица погонит их, а Черный Дьявол забежит на скалу-отстой [10], там и вырвет желанную добычу. Сохатый же теперь навсегда уйдет из этой долины.
4
Арсё и Журавушка чуть свет ушли в тайгу. Куда и зачем? В тайге не принято спрашивать. Идут, значит, надо. До солнца перевалили десяток сопок, росистых, в осеннем разноцветье. Присели отдохнуть. Арсё выхватил из ножен большой острый нож, поднес его к губам побратима, приказал:
– Клянись своим богом, нашей дружбой, побратимством, что ты под ножом хунхуза не выдашь той тайны, которую я тебе открою! А если выдашь, если струсишь, то вот этим ножом я тебя и убью! Клянись!
– Ты сегодня какой-то не такой. Ну, обещал мне показать диво земное, так зачем же клятвы? – пожал узкими плечами Журавушка. – Внял, внял, клянусь всеми святыми, Христом богом, нашей дружбой, отцом и матерью, что не выдам тайны, которую ты мне откроешь. А ежли выдам, ежли струшу, то убей, – размашисто перекрестился на солнце, которое начало выползать из сопок.
– Верю. Пошли дальше. Идти нам далеко.
Арсё теперь жил в семье Журавлевых на правах члена семьи. Но как инородец жил не в доме, а в пристройке. Работал, как все; ходил на охоту с Журавушкой – всё в один котел. Арсё из того котла брал мало: ему бы купить дабы [11] на штаны, сатину на рубашку, а кожу сам мял, сам шил из нее обувь и дошки. Водились и деньги в кармане. Грех жаловаться на судьбу. Да и отец Журавушки, Мефодий Журавлёв, был с ним ласков, добр. Не обижал, во всём доверял Арсё. А лаской и доверием можно и черта сделать работником. Доброта так и вовсе без осечки срабатывала. Она во все времена для всякого сущего на земле была надобна, как хлеб насущный. Что говорить, даже зверь, и тот понимает доброту.
Например, в прошлом году Арсё и Журавушка принесли домой медвежонка, он был не больше овчинной рукавицы. Выкормили, выпестовали, он стал для них защитником и другом. Но тот медвежонок люто ненавидел соседей и ровесников Журавушки – Красильникова и Селедкина. Они однажды вместо меда подсунули ему горчицу. Зверь с тех пор, едва заслышав их шаги, бросался в бой. Пришлось ради этих двух перевёртышей посадить Бурку на цепь.
– Нет, его тоже люди. Нельзя ему сидеть на цепи. Он вольный, а цепь – уже неволя. Я всегда против, чтобы держать в неволе зверей. Отпускай, пусть идет с нами, пусть сам решит, какой дом ему ближе.
Августовская теплынь разлилась над тайгой. Появились на листве первые золотинки, как седина на висках. Арсё грустно заметил:
– Скоро уснет тайга.
– А весной оживет. Тайга не человек, она может уснуть, но она не умирает, – согласился Журавушка.
– Человек тоже не умирает. Умер один, на его место встал другой. Тайга вечна, но не вечно отдельное дерево. Так и люди.
– Ты стал как наш покойный дед Михайло рассуждать, – удивился Журавушка. – Он тоже говорил, что невечен человек, а человечество вечно. Но говорил и другое, что, чем образованнее будет человек, тем быстрее он себя загубит. Как это понимать?
– Алексей Сонин тоже хотел бы это понять, стараюсь это понять и я. Вы сюда принесли ружья. Хорошо. Мы жили со стрелами. Плохо. Ружья против зверей, ружья против людей. Далеко стреляет, сразу убивает. И хорошо, и плохо. Зверей стало меньше, людей стали убивать больше. Так можно убить и последнего.
А солнце чистое, небо высокое с родниковой прозрачностью, как глаза ребенка.
Следом за Арсё и Журавушкой шел Бурка, фыркал, пыхтел, обижался на людей, которые перестали его кормить, обращать на него внимание, а собирали сбитые ветром кедровые шишки, еще смолистые и не столь зрелые, но есть которые уже было можно. Пасся на грибах, всё больше и больше отставал от людей.
– Скоро загудит тайга от любовных песен, – кивнул Арсё на изюбра, который изваянием застыл на взлобке. – Не стреляй, когда наши идут на охоту за женьшенем, они никого не стреляют, даже ружей не берут.
– Почему ты взял?
– Спросил духа гор, он разрешил, – на полном серьезе ответил Арсё. – Когда приходит любовь, то не только звери, но и люди теряют головы. Устин один раз потерял, до сих пор еще не может найти. Я знаю, он жив. Но не знает, о чем писать Саломке, которую еще не успел полюбить. Почему ты не полюбишь? Я бы водился с твоим сыном, сделал бы из него охотника.
– Ты сам говорил, что нельзя поторопить время, как нельзя поторопить солнце. Так же нельзя торопить и любовь. А любить в такое время, когда умирают тысячи?
– Я тебе рассказывал про Хаули и Айжинь [12]. Он полюбил в не менее страшное время, ради любви пошел на предательство даже. А ты… Ты прав, в тебе еще не проснулась любовь. Август, почему бы в это время не реветь изюбрам? Но не ревут, потому что не проснулась любовь.
