Роман Литван - Мой друг Пеликан
Занимались любовью, проводили время на танцах, соревновались в настольный теннис, в шахматы. Играли в карты. Прогуливали лекции.
И все-таки как-то так оно вышло, что когда человек пятнадцать механиков, в основном второкурсников, пришли в условленное место поддержать своих друзей, а навстречу им выдвинулись человек двадцать или двадцать пять технологов, — среди последних преобладали смуглые лица, скуластые, с прищеленными глазами, или горбоносые, темноволосые джигиты, красавцы на подбор. Технологов среди них было раз-два и обчелся, удивительно, что в этой группе многие славянские лица не числились в институте и общежитии, но были призваны на помощь из ближнего поселка Малые Вяземы.
Как? почему? Технологи чем-то привлекли их. Может быть, подружились, на манер: русский с китайцем — братья навек.
Показались железные палки и камни, ножи.
Случаю было угодно, чтобы в группе механиков оказался Петров Борис, а в группе технологов Джон Гурамишвили — два побратима, соединившиеся кровно. Они предотвратили побоище.
Надарий Гордуладзе, высокий красавец, с наглым, скользким, словно бы липким взглядом, крикнул Петрову:
— Председатель!.. я твою маму е-!.. Иди я тебе пасть порву!.. Законно порву!.. — Он его остро ненавидел, так ненавидел, что выступил в компании технологов. Но сам он был механик, второкурсник, и с Петровым они учились в одной группе.
Он еще не пробовал на себе кулаков Петрова. Услыхав о поражении Джона, который играл в прошлом за мастеров тбилисского «Динамо», Надарий высокомерно решил, что Джон слабак, недаром из-за головной травмы его вышибли из большого спорта. К тому же он как технолог заслуживал презрения.
Надарий верил в свою звезду. Он считал неотразимыми два-три приема, которыми владел. Петрова он хотел втоптать в грязь, уничтожить. Во-первых, он мечтал о ком угодно на месте председателя студсовета, взамен Петрова. Мнилось, что это мог бы быть он, Надарий. А почему нет? Но пусть будет кто угодно, лишь бы не этот казак с пшеничным чубом! С дурацкой походкой враскачку, тяжело опирающийся на ногу при каждом шаге, широко махая рукой, с наклоненной головой и внезапным как молния взглядом, резким, пронзительным, будто снизу-вверх, который пробуравливает насквозь. И заставляет опускаться глаза других.
Во-вторых, он мечтал о Фаине. Крупная, пышнотелая Фаина, исчезающая в чужих объятиях, манящая, ускользающая, — стоило ему вечером перед сном представить ее, или утром сразу после пробуждения, и острая, сладкая судорога пронизывала от шейных позвонков до копчика. Острая, дикая ненависть туманила голову. Утешение с доступными девками, а таких было полным-полно, не утешало. Хотелось большего — уничтожить ненавистного Петрова! Сдавить в объятиях Фаину. Лечь с нею рядом, на нее. О, какая горячая кровь струилась по жилам, ударяла в сердце. Он вскакивал и бегом бежал на станцию.
Уезжал в Москву — к девкам.
В общежитии их хватало, но здешние, знакомые-перезнакомые — слишком было пресно. Он сидел в «Арагви», брел по ночной московской улице. Искал новых. Большая записная книжка была исписана женскими именами и номерами телефонов. Он редко возвращался по второму разу, еще реже по третьему, и никогда — в четвертый раз.
В предыдущем году они частенько объединялись для таких мероприятий с Джоном. Затем Джон в очередной раз задержался на первом курсе, отстал. Заделался домоседом, сидел в своей комнате, крутил музыку. Его пластинки и магнитофон были большой роскошью для 1955 года; к нему набивалась вечерами избранная публика, весело трепались, слушали до одиннадцати часов, когда по всему общежитию отключали электричество. Днем он усаживался в институтской столовой, в подвале под церковью, или у себя в общежитии и пил вино. Иногда он зажигал свечу в память о каком-нибудь умершем родственнике, сидел один молча, на столе перед ним стояла бутылка вина или коньяка. Для остальных это было в диковинку; на него смотрели издали, не беспокоили его. Уважали. Побаивались.
В последнее время он полностью осел в общежитии: прилепился к Ленке, худющей как доска, высокой, стройной девице с его же потока — из какой-то там Рязани. Или Воронеж? хрен догонишь. Никакой разницы. Она смотрит в лицо ему с покорностью собаки, и ловит малейшее шевеление его брови. Ну, и он тает от счастья — этот бывший спортсмен, свободолюбивый и бесстрашный.
Он прилип, попался.
И эту девку, обычную, здешнюю, повезет в Тбилиси? Введет в дом? Не постыдится покажет родным, друзьям?
Позор, позор!..
После того как Надарий крикнул Петрову свои оскорбительные слова, тот сделал рывок навстречу.
Но забежал и преградил дорогу маленький, низенький Ромка Циркович из Минска, мастер спорта, штангист.
Шпиндель, с презрением подумал Надарий, не умея различить налитости, крепости мышц под одеждой, свинцовой тяжести приземистого и широкоплечего тела.
— Иди на место!.. — Циркович обеими руками толкнул Петрова в грудь, отбрасывая назад. — Без тебя разберемся…
Подвижный, стремительный, он подлетел молниеносно к Надарию, не успевшему вспомнить о своих приемах, схватил его поперек туловища, без труда крутанул на сто восемьдесят градусов и швырнул об землю головою вниз. Так цирковой атлет крутит и подбрасывает тяжелую палицу, ловит, перекидывает из руки в руку, с кажущейся легкостью и изяществом.
Надарий встал на четвереньки, покрутил осторожно головою, проверяя ее сохранность.
Обе компании разошлись по-хорошему.
7
«Дымом тянет…»
«Горит наше общежитие?» — в шутку подумал Володя Литов, и тотчас забыл, потому что они взошли на третий этаж.
В коридоре горели редкие сумрачные лампочки. Двери комнат были закрыты, там было темно.
Малинин решительно постучал. Еще и еще раз, оттого что никто не откликался.
— Ну, чего надо? — минуты через три из темноты дверного проема спросила мрачная фигура с заспанным лицом.
— Надария, пожалуйста, позови, — сказал Малинин.
Фигура исчезла, и после негромких переговоров в дверях показался полуодетый взъерошенный кацо.
Тот самый.
— Чего вам?
— Выйди — поговорить надо, — попросил Малинин. Надарий поколебался, присматриваясь к посетителям; но потом решился и ступил в коридор, оставив дверь открытой. — Отойдем сюда. Не надо людям мешать, пусть спят. — Малинин, пропустив вперед Надария, сам прикрыл дверь, и они встали лицом к лицу, боком к коридорной стене. Причем, Малинин оказался между Надарием и его комнатой, поэтому спиной к комнате.
Володя остановился по средней линии между ними, обозначая треугольник.
— Я жалею, что вы ночью пришли, — вяло и нехотя сказал Надарий, будто с усилием, — я это очень-очень не уважаю.
— Ты вот что, парень, — сказал Малинин. — Я с тобой хочу вежливо говорить. Но я шутить не умею.
— Я тоже, — вяло произнес, словно удивился, кацо. Казалось, он смущен, да как бы не напуган.
Малинин близоруко прищурился, внимательно его рассматривая. Он был высокий, худощавый, приблизительно одного роста с Надарием, и Володе по опыту хорошо знакома была эта ленивая расслабленность, взрывающаяся внезапной энергией.
— Я не знаю, — рукой показал Малинин, — как у вас там ведут себя. А у нас здесь так не принято. Из-за девчонок грозить кому-нибудь — не принято. Она сама выбирает. Ты понял? — Кацо молча размышлял о чем-то своем. — Я тебя спрашиваю: понял?
— Понял.
— Чтобы не нарваться на неприятности.
— Понял, понял…
— Неприятностей можно огрести вагон и маленькую тележку.
— Да.
— Больше не грози никому. Никогда.
Неожиданно кацо перебросился в странную стойку: слегка согнул тело в пояснице, вытянул обе руки вперед, потряхивая разжатыми ладонями. И вдруг с силой выбросил ногу, в прыжке с разворота нацелясь пяткой в голову Малинину.
Володя не успел заметить реакции Малинина: показалось, будто прежде Малинин отклонился, а уже затем кацо ударил — в пустоту — ногой, которую он поймал и дернул себе под мышку. Надарий, падая, еще не коснулся пола, он только приземлялся, когда кулак Малинина быстро, коротко хлестнул его в шею, под ухо.
Надарий не охнул, не издал ни звука. Голова его стукнула о деревянный пол. В ночной тишине раздался отчетливый звук, как если бы палкой ударили по спелой тыкве.
— Юрка!.. Юрка!.. — закричал Володя, не имея времени докончить: «берегись!..»
Сзади Малинина, выскочив из комнаты Надария, прыжками неслись два человека, похожие на двух кровожадных зверей. У одного из них в руке был чайник, можно было подумать, что с перекошенным лицом он торопится в умывальник набрать воды; тяжелые чугунные чайники выдавались по всем комнатам общежития. Он проскочил мимо Володи, в то время как второй, бросившись на Володю, сковал его движения, — и сзади с размаха хватил Малинина чайником по голове.
