Федерико Андахази - Город еретиков
«Однажды Иисус возлег на меня всем своим весом, а на мои протесты он отвечал так: „Позволь мне использовать тебя для своего наслаждения, ведь все следует делать в свое время. Теперь я хочу, чтобы ты сделалась предметом моей любви, покорной моим желаниям, и не оказывала сопротивления, чтобы мог я тобой усладиться“. Часто являлась мне Дева Мария, ублажая меня неописуемыми ласками и обещая мне свое покровительство».
Если первое свидетельство, услышанное Кристиной, убедило ее, что она не одинока в своем давнем влечении к Иисусу, то признание, которое ей пришлось услышать, затем избавило ее от всякого чувства вины за ее порывы. Настоятельница закрыла книгу, поставила ее обратно на полку, сходила в противоположный угол библиотеки, вернулась с другим фолиантом, отыскала нужную страницу и произнесла:
— Вот что написала святая Анджела из Фулиньо: «Во время экстазов я чувствовала себя так, словно бы в меня проникает орган, движущийся вперед и назад, трущийся о меня изнутри. Я была полна любви и удовлетворена до самой последней степени. Члены мои сгорали от усталости, а я все слабела, слабела, слабела… А после, когда я возвращалась из этого любовного блаженства, я чувствовала себя такой легкой и удовлетворенной, что любила даже демонов. Поначалу я полагала себя жертвой порока, который не осмеливаюсь даже назвать, пыталась освободиться от него, помещая в вагину пылающие уголья, чтобы умерить внутренний жар».[4]
Желая окончательно убедить послушницу, что в их церемониях не заключено ничего дурного, аббатиса продолжила чтение, теперь обратившись к признаниям святой Марии Воплощения:
«С наступлением экстаза явился мне Иисус, мой супруг, и потребовал, чтобы я с ним соединилась. Я спросила: „Что же, мой обожаемый возлюбленный, когда же совершим мы наше соитие?“ И Иисус отвечал мне: „Прямо теперь“. Во время этого блаженства мне казалось, что внутри моего естества выросли руки, которые я протягивала, чтобы обнять того, кто столь для меня желанен».
Мать Мишель перескочила через несколько страниц и продолжила чтение:
«Во время одного из экстазов Иисус отвел меня в кедровый лес, где находилось жилище с двумя постелями, и когда я спросила, для кого же вторая постель, он отвечал: „Одна для тебя — ведь ты моя супруга, а другая — для моей матери“. Иисус завладел мной, но не так, как это понимают в духовном смысле, не через разум, но в такой ощутимой форме, что я чувствовала присутствие словно бы абсолютно реального тела. Когда Иисус меня покидал, он возлагал на мое тело ответственность за эти грехи, и тогда, чтобы подвергнуть мое тело мучениям, он плевал мне в лицо, подкладывал мелкие камушки в мои башмаки и вырывал у меня зубы, хотя они все еще и были здоровыми».
И наконец мать Мишель прочла несколько отрывков из жизни святой Тересы Лаудунской:
— «Состояние мое ухудшилось настолько, что я все время была на грани обморока. Я чувствовала сжигающий меня внутренний пламень. Я так нещадно кусала свой язык, что он превратился в лохмотья. Пока Иисус говорил со мной, я не уставала дивиться на необыкновенную красоту его облика. Я испытывала столь сильное наслаждение, что подобное невозможно повторить в другие моменты жизни. Во время экстазов тело утрачивает всяческую подвижность, дыхание затихает, из груди вырываются вздохи и наслаждение подступает волнами».
Настоятельница прервала чтение, чтобы проверить, какой эффект произвел этот фрагмент на ее слушательницу, откашлялась, прочищая голос, и продолжила:
«Во время одного из экстазов передо мной предстал ангел в осязаемом телесном облике, и был он очень красив; в руке ангела узрела я длинное копье; было оно золотым, с огненным острием на конце. Ангел пронзил меня своим копьем до самых внутренностей, а когда он его вытащил, я вся пылала от любви к Господу. Боль, причиненная мне этой раной, была столь остра, что из уст моих вырывались тихие вздохи, однако эта несказанная мука, заставлявшая меня в то же время испытывать самое нежное блаженство, не несла с собой страданий телесныx, хотя и распространялась на все тело. Я была охвачена внутренним смятением, беспрестанным возбуждением, которое пыталась успокоить святой водой, чтобы не встревожить остальных монахинь, которые могли догадаться о его причине. Господь Наш, мой супруг, доставлял мне такое безмерное наслаждение, что я решила ничего более не добавлять и не говорить о том, что блаженство коснулось всех моих чувств».
Когда мать Мишель завершила чтение этой череды откровений, оставленных святыми, Кристина продолжила хранить молчание. Несмотря на все красноречие монахинь, девушка, казалось, не была убеждена, что пережитые ими экстазы, какими бы святыми они ни были, соответствовали тому, что в ее понимании являлось религиозной жизнью. Кристине довелось познать плотскую любовь, и некоторые из описаний, только что ею услышанных, имели много общего с тем, что она сама тогда испытывала. Это внутреннее, «нежное блаженство», упоминание о «столь сильном наслаждении, что подобное невозможно повторить в другие моменты жизни», томительные ощущения, при которых «тело утрачивает всяческую подвижность, дыхание затихает, из груди вырываются вздохи и наслаждение подступает волнами», — все это, однозначно и очевидно, являлось бурной, земной кульминацией акта плотской любви. И все-таки Кристина считала, что это греховное поведение, замаскированное под святость, было очень близко тем вспышкам безумия, которые она с ужасом наблюдала в обители Нотр-Дам-о-Ноннэ. Девушка вспоминала свое далекое любовное свидание с Аурелио, и оно представлялось ей деянием, исполненным чистоты — даже не в сравнении с виденными ею ритуалами, а само по себе. Подозревая и опасаясь, что эти бесчинства — прямое следствие полового воздержания, Кристина никогда не принимала участия в общих церемониях. Спрятавшись в тень, в самый укромный угол, девушка смотрела, как ее сестры предаются неистовым оргиям, устраиваемым во славу Господа и имеющим целью изгнание дьявола, и не могла понять, по какой же причине Аурелио приговорил себя, а следовательно, ее тоже к этому недостойному существованию.
Настоятельница была женщина зрелая, но при этом сохранившая в своем облике свежестъ и молодость. Суровая, но в то же время снисходительная, непреклонная в деле поддержания дисциплины, но готовая воспринимать обоснованные возражения, она могла выступать как в роли благосклонной матери, так и строгого отца. По временам ее мягкие женственные черты застывали, придавая ей выражение суровой мужественности. Несмотря на то что монастырские церемонии, приводившие к коллективному экстазу, можно было принять за разнузданную вакханалию, на самом деле они проходили под железным, хотя и неявным контролем настоятельницы. Ничто не ускользало от ее взгляда, ничто не оставлялось на волю случая. Ни одна из сестер не должна была чувствовать себя одинокой в своей борьбе против дьявола, и, если в процессе этого противостояния дело усложнялось, аббатиса помогала своим подопечным с опытностью, основанной на знании свойств того суккуба, который пытался завладеть ее стадом. Однажды случилось так, что послушница, еще не достигшая пятнадцати лет, сделалась жертвой темных помыслов Сатаны. Не успела начаться церемония вокруг котла, как сестра Габриэль — именно так звали несчастную — покрылась пеленой горячечного пота и стала выказывать признаки присутствия непрошеного гостя, пытавшегося воцариться в ее теле. Охрипшим до неузнаваемости голосом, принадлежащим другому миру, послушница осыпала своих сестер богохульствами и ругательствами. Настоятельница, предчувствуя, что это борение будет упорным, приблизилась к девушке с распятием в руках. Когда мать Мишель встала перед одержимой, та посмотрела на нее страшными, бешеными, налитыми кровью глазами, при этом задрав свои юбки и обнажив воспаленное, все еще безволосое влагалище. И тогда старшая из монахинь поняла, что дьявол начал свое вторжение именно через это влажное убежище — что было, конечно же, делом нередким — Вся опытность настоятельницы подсказала ей, что инкубы способны находить себя via regia.[5] В данном случае — наилучший путь.) через отверстия греховного наслаждения, чтобы завладеть телом невинных созданий. Тело девушки напружинилось и изогнулось дугой, живот был задран кверху; она касалась земли только пальцами ног и ладонями, а бедра ее двигались так, как это происходит при совокуплении. Настоятельница подозвала Кристину, которая пряталась за одной из колонн и была единственной, кто не выказывал признаков одержимости; послушнице было велено поддерживать сестру Габриэль под мышки. Сама же мать Мишель пыталась еще шире развести ноги бедняжки, чтобы зверь вышел из этого, все еще невзрослого, тела. Создавалось впечатление, что девушка не охвачена болью, а, напротив, испытывает безграничное блаженство. Она стонала, сотрясалась в конвульсиях, и с лица ее не сходило выражение сладострастия. Было очевидно, что дьявол вторгается в плоть сестры Габриэль через ее разверстую вульву цвета розовых лепестков. Мать-настоятельница заговорила с девушкой, глядя в место соединения ее ног, заклиная Сатану немедленно отступиться от невинной. Кристина, пытавшаяся удержать это содрогающееся тело, сразу же заметила, что предложение аббатисы не только не подействовало на демона — если таковой был, — но и ни в чем не убедило и юную монашенку, которую, судя по стонам, вторжение злодея вполне устраивало. Сестра Габриэль прокляла мать-настоятельницу на мертвых языках и попыталась влепить ей пощечину. И тогда мать Мишель решила переменить тактику: если нечистый овладел своей жертвой с помощью наслаждения. то она во имя Божье доставит ей такое блаженство, что у злокозненного духа останется иного выбора, кроме как бежать, почувствовав свое поражение. Настоятельница смочила своей слюной три пальца на руке и провела ими по воспаленным губам этой пылающей щели. Кристина видела собственными глазами, как от прикосновения влажной руки поднялся густой пар. Младшая из монахинь вся передернулась и исторгла себя рык, который мог быть вызван наслаждением, и болью, и тем и другим одновременно. Однако ее тело, казалось, сопротивляется расставанию с тем, кто доставлял ей столько удовольствия. Тогда настоятельница стремительным и выверенным движением сорвала с сестры Габриэль облачение, оставив послушницу абсолютно голой. В одной руке она держала распятие, а другой принялась ласкать пламенеющие сосцы одержимой. Последнее средство произвело, по-видимому, немедленное действие. И все-таки покорность одержимой длилась недолго: спустя мгновение послушница воскликнула, что враг не отпускает ее. Аббатиса приказала Кристине перехватить сестру Габриэль за груди и тереть ее соски, не останавливаясь ни на мгновение. Сама же она закатала рукава и, явив распятие духу тьмы, угнездившемуся на узких тропинках Венеры, изготовилась прибегнуть к последнему средству — тому, которое рекомендовала в своих писаниях святая Анджела. Она плотнее сжала крест и принялась мягко, но настойчиво тереть им немые губы послушницы. И тогда в конце концов экстаз взял верх над похотью и Спаситель окончательно победил Люцифера. Сестра Габриэль зажала распятие между ног и, дрожа как лист, испустила вздох упоения. Она начинала приходить в себя. Опустошенная, но умиротворенная, юная монахиня осталась лежать на полу с благостной улыбкой. Кристина покрыла девушку ее облачением и убежала в келью, охваченная стыдом и угрызениями совести.
