Федерико Андахази - Город еретиков
На следующий день после первой встречи на рынке Аурелио разрывался между соблюдением суровых требований совести и властным зовом, заставлявшим вспоминать зеленые глаза и эту ласковую, чаруюющую улыбку. После долгих раздумий юноша пришел к решению, примирявшему обе возможности: он явится на свидание; но при этом Аурелио убедил себя, что единственное стремление, которое будет направлять его шаги, — это желание искупить свой маленький ребяческий грех вчерашнего дня. Он попросит у девушки прощения и объяснит, что происшедшее было лишь невинным порывом, порожденным его слабостью, скажет ей, что его подлинное и единственное обязательство заключено между ним и Господом, что он уже решил сделаться монахом, повторяя путь Блаженного Августина. Вобще-то, оправдывал себя Аурелио, это будет свидание не с Кристиной, а скоpee с его собственным духом: это была лучшая форма, чтобы проверить на прочность его способность к воздержанию. Доказав, что твердость духа снова вернулась к нему. Аурелио получит прощение от Господа, искупит свою вину перед Кристиной и больше не будет чувствовать угрызений совести. Вооружившись такой уверенностью, юноша явился к месту встречи. Он прислонился спиной к одной из колонн галереи, окружавшей рыночную площадь, — к той самой, возле которой он ощутил несравненную сладость губ Кристины. Словно ученик, занятый зубрежкой накануне экзамена, Аурелио повторял in pectore[6] все, что собирался сказать своей вчерашней знакомой, когда она сама вынырнула из рыночной толпы. Девушка была настолько красива, что, когда она шла среди людей, все остальные как будто бы исчезали. У Аурелио внезапно возникло ощущение, что они одни посреди этой толпы на всей площади, одни во всем мире. На какое-то мгновение он позабыл и о всевидящем взгляде Господа. Черные волосы Кристины развевались неукротимо и гордо, подобно военному знамени, трепетавшему на летнем ветру. Ее зеленые глаза как гвозди впились в глаза Аурелио; теперь в этом взгляде читался вызов. Кристина шла, и о решимости можно было судить по волнообразному движению грудей, вздымавшихся в вырезе платья. Она приближалась, и каждый ее шаг был смертельным ударом по каждому из заготовленных Аурелио аргументов. Все его непреложные истины осыпались с такой же легкостью, как листва с дерева под осенним ветром. Когда девушка наконец оказалась прямо перед ним, отрепетированные объяснения обратились в абсолютную немоту. Кристина произнесла несколько слов, смысл которых ускользнул Аурелио: ее чары захватили юношу настолько, что он только следил за движением пунцовых губ совсем рядом со своим ртом. Эти двое не сразу обратили внимание, что они на площади не одни. Неожиданно пустота, которую Кристина оставила за собой, снова сделалась наполненной и грубой. Зазывные крики лавочников, громыхание телег, груженных фруктами, овощами и рыбой, людская толчея во всех проулках — все эти звуки вдруг наложились на тишину, чтобы превратиться в чуждую, враждебную, нескромную реальность. Кристина взяла юношу за руку и направила в сторону извилистой узкой улочки. Аурелио позволил себя вести — так поступают дети. Словно бабочка за огоньком, словно притянутый магнитом, шел он вслед за этой тонкой талией, которая казалась перехваченной тугим поясом. и все-таки ее свободы ничто не стесняло — об этом можно было судить по колыханиям просторного платья Кристины. Так они шли в течение какого-то времени — Аурелио не мог бы сказать точнее, — пока не выбрались за пределы города. Преодолев крутую каменную гряду, они остановились перевести дух в еловом лесу. Под сенью могучей ветви юноша и девушка прижались друг к другу и слились в объятии. В аромате кожи Кристины было что-то такое, от чего Аурелио терял голову, он больше не был прежним робким и набожным юношей. И тогда, словно превратившись из целомудренного и стыдливого паренька в опытного мужчину, Аурелио одним рывком оголил плечо Кристины и приник к нему губами. Его язык сновал по обнажившемуся участку от ключицы до шеи; в конце концов девушка дернулась всем телом и испустила стон наслаждения. Аурелио мягко подтолкнул свою подругу к самому стволу и прижал спиной к дереву. Кристина оказалась зажата между стволом и Аурелио, и тогда он поцеловал ее жарким поцелуем; одной рукой он обхватил девушку за талию, другая стремилась укрыться в вырезе платья. Юноша нежным движением приподнял девичью грудь, словно пробуя вес, а потом обнажил, высвободив ее из заточения. Аурелио не сразу поцеловал грудь — сначала он просто любовался огромным розовым сосцом безупречной формы. Затем он смочил два своих пальца, большой и указательный, слюной из ее умоляющего рта и провел, прикасаясь самыми кончиками, по розовой границе, и только потом добрался до нежного набухшего центра. Все это время Кристина старалась не закрывать глаз: она продолжала видеть в Аурелио Иисуса. Само по себе сознание того, что Иисус принадлежит ей и только ей, блуждает в вырезе ее платья, целует ее, отдает себя в ее объятия, — все это наполняло девушку запретным наслаждением. И чем дальше заходили эти непозволительные ласки, тем острее становилось удовольствие. И в каждом стоне, который заставлял ее испускать Аурелио, звучало имя Всевышнего.
— Господи! — восклицала Кристина, смешивая имена двух мужчин, которых она любила, и ей не нужно было ни за что просить прощения.
А когда Аурелио оторвал девушку от земли, посадил на развилку ели и задрал подол юбки, чтобы просунуть туда голову, Кристина выдохнула:
— Пресвятой Иисусе! — и не было необходимости объяснять причину ошибки.
Сидя на дереве, Кристина крепко ухватила юношу за волосы и направляла его голову по собственному желанию и к собственному удовольствию, то выше, то ниже вдоль внутренней поверхности бедер, пока наконец не поместила ее точно между ног.
— Боже мой! — закричала Кристина, имея в виду Сына, а не Отца — и уж никак не Святого Духа, — когда почувствовала, что язык Аурелио прикасается к ее безмолвным губам, обильно напитавшимся влагой.
Услышав, что в подобных обстоятельствах Кристина взывает к Богу, Аурелио вовсе не ощутил себя еретиком — нет, он решил, что Священное Писание подтверждает его правоту. Заблудившийся в поросли полей Венеры юноша вспоминал библейские стихи о любовниках из Песни Песней:
Поднимись ветер с севера и принесись с юга,
повей на сад мой — и польются ароматы его!
Пусть придет возлюбленный мой в сад свой
и вкушает сладкие плоды его.
Округление бедр твоих, как ожерелье, дело
рук искусного художника.
Наслаждаясь этим сладостным плодом, Аурелио избавлялся от своего ощущения вины. Он мог бы сказать то же, что и царь Соломон, повторив слова священной книги:
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!
Глаза твои голубиные.
А она, стонущая и отдавшаяся наслаждению, сидящая в развилке ели, могла бы ответить:
О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас — зелень.
Кто смог бы осудить этих двоих за то, что они оказались верны святому слову? И вот, поскольку они исполняли Божьи заповеди. Кристина мягко отвела голову Аурелио от своей промежности, соскользнула с ветки и одним движением опустилась к поясу юноши. Она прикоснулась руками к сгустку плоти, стремившемуся вырваться из штанов, огладила его, высвободила из плена и наконец поднесла ко рту. Эту девушку, сидевшую на корточках в тени ветвей раскидистого дерева, воодушевлял тот самый порыв, что звучал в Песни Песней:
Что яблоня между лесными деревьями,
То возлюбленный мой между юношами.
В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей.
Кто обладал достаточным моральным авторитетом, чтобы их упрекнуть? В чьих глазах овершали они нечестие? Эти библейские строки представляли собой божественное восхваление любви и наслаждения, самый красивый и поэтичный гимн во славу соития мужчины и женщины. Аурелио чувствовал, как язык Кристины скользит по всей поверхности его члена.
Мед и молоко под языком твоим.
Два сосца твои — как двойни молодой серны,
пасущиеся между лилиями.
Потом Аурелио мягко обхватил Кристину под мышки и положил на траву. Сам он, с той же нежностью, возлег на девушку сверху; ему не хватало ни рук, чтобы ласкать ее, ни губ, чтобы ее целовать. Все было так, словно вновь зазвучали слова из Ветхого Завета:
Живот твой — круглая чаша, в которой
не истощается ароматное вино.
Чрево твое — ворох пшеницы, обставленный лилиями.
Два сосца твои — как два козленка, двойни серны.
И груди твои были вместо кистей винограда,
и запах от ноздрей твоих, как от яблоков.
И вот Аурелио отыскал путь между ног Кристины, осторожно вошел в нее и медленно и плавно принялся прокладывать дорогу через эти девственные края. Юноша вовсе не думал, что лишает девушку какой-то добродетели, вовсе не считал, что пятнает ее тело и оскорбляет ее душу, — нет, он мог бы повторить священные стихи:
