Федерико Андахази - Город еретиков
В тот день Кристина обходила торговые ряды на рыночной площади Труа в поисках ягненка для ужина; девушка проталкивалась сквозь толпу, обступившую маленькие палатки, в которых были выставлены на продажу коровьи туши на крюках, только что вытащенная из сетей рыба и вообще все, что может сгодиться для котла, — когда наконец увидела подходящее животное. По-видимому, это был последний ягненок, поэтому Кристина рванулась вперед, чтобы никто ее не опередил. Она закричала что есть мочи, пытаясь привлечь внимание торговца, в тот самый момент, когда девушка уже была готова ухватиться за веревку на шее животного, из людского скопища вытянулась чья-то рука и дернула за веревку. Кристина выругалась во всю силу своих легких: она не собиралась расставаться с тем, что заметила первая; эта девушка была готова поспорить с кем угодно, а если придется, то вырвать добычу силой. На оскорбления она не поскупилась. Кристина проследила глазами линию этой тонкой руки, отнимавшей ее ягненка, и в тот момент, когда взгляд ее достиг лица грабителя, девушка окаменела. То был Иисус Христос. Назаретянин взглянул на Кристину милосердным и понимающим взором и, чтобы окончательно убедить ее, что это именно он, промолвил с беспримерной щедростью:
— Поделимся.
И тут же заставил появиться из ничего еще одного точно такого же ягненка и подвел его к девушке. Если до этого момента она находилась в оцепенении, то, увидев своими глазами умножение ягненка, Кристина почти что лишилась чувств. Она была настолько поражена, что даже не задумалась о том, что появление Мессии означает конец света, которого все так боятся. Однако эта сцена не несла в себе ничего апокалиптического, напротив: небо было безоблачным, задувал легкий ветерок, на рынке было многолюдно и весело. Кристина не могла — или, быть может, не захотела — заметить, что на самом деле этот чудесным образом явившийся ягненок был просто спрятан за одним из полотнищ, огораживавших торговое место. Видя, что девушка не отваживается принять животное, мужчина шепнул ей:
— Ну что, берете?
Тогда Кристина ухватила ягненка за веревку, словно получила такое распоряжение. Юноша тотчас же догадался, что происходит. Его уже не в первый раз принимали за возвратившегося Христа. Он знал о своем потрясающем сходстве с изображением Иисуса в базилике Труа. Обычно подобные ситуации нагоняли на него бесконечную тоску, однако теперь — по-видимому, из-за редкостной красоты застывшего и бледного лица девушки — эта сцена показалась ему забавной. Поэтому юноша воздел руку, сложил вместе большой и указательный пальцы и прошептал Кристине на ухо:
— Ego sum lux mundi.[2]
Вот тогда-то девушка и грянулась оземь.
Все, что Кристина запомнила об их первой встрече, — было ее пробуждение на руках у этого Христа, и вот, когда девушка поняла, что обрела вечную жизнь на небесах, она услышала слова, исходящие из этих уст. обрамленных мягкой, негустой бородкой. Вначале ей трудно было постичь их смысл:
— Меня зовут Аурелио, — поспешил объяснить юноша, и тут же попросил Кристину больше не терять сознания, поскольку вот уже два раза, как только девушка начинала приходить в себя, она снова лишалась чувств — стоило ей открыть глаза и увидеть перед собой этот лик назаретянина.
Когда Кристина наконец-то пришла в сознание и поняла, как обстоят дела в действительности, она пережила целый ряд ощущений: вначале почувствовала себя полной дурой, тут же испытала жгучий стыд, затем разочарование, и в конце концов ею овладело кипучее негодование. Аурелио не хватало слов, чтобы просить прощения. Как только девушка поднялась на ноги, она бросила на юношу полный ненависти взгляд и решительным шагом двинулась прочь. Аурелио почувствовал мучительную боль. Он носился вокруг девушки, раскинув руки и пытаясь объяснить, что его нельзя упрекать за то, что он не Иисус Христос, и что странно даже извиняться за этот непоправимый факт. Что-то в Аурелио привлекало Кристину; и это было не только его худощавое и вместе с тем красивое тело, не только его звучный убедительный голос — в юноше присутствовала какая-то наивная серьезность, помимо его воли вызывавшая симпатию. Девушка понемногу освобождалась от своей злости, хотя и продолжала притворяться рассерженной, сохраняя на лице выражение суровое и безразличное, решительно шагая сквозь толпу на рыночной площади. Словно это было подстроено заранее, юноша и девушка вдруг оказались под арочным сводом, окаймлявшим рынок. Аурелио шел на несколько шагов позади Кристины, и взгляд его поневоле остановился на ее тонкой талии, стянутой витым ремешком, который подчеркивал крутизну и округлость бедер. Кристина неожиданно остановилась, прислонилась к одной из колонн этой безлюдной галереи и изобразила на своем лице унылую покорностъ судьбе. Она посмотрела на Аурелио зелеными глазами в обрамлении длинных загнутых ресниц, словно побуждая дать убедительное разъяснение происходящего и принести искренние извинения. И чем дольше она на него смотрела, тем более поразительным казалось ей сходство этого молодого человека с Христом. Они теперь стояли лицом к лицу, и воскресшему Иисусу приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не опускать взгляд на украшенный лентами глубокий вырез ее платья и на бутоны грудей, которые почему-то проступили сквозь ткань, словно бросая юноше вызов.
— Мне не хватает слов, чтобы просить о прощении, — еще раз повторил Аурелио.
— Тогда не говорите ничего, — прошептала Кристина, приблизив свои пламенно-красные губы к его уху.
Юноша и девушка расслышали возбужденное дыхание друг друга; Кристине, не отрывавшей взгляда от глаз Аурелио, внезапно захотелось его поцеловать. Однако она этого не сделала — лишь слегка прикоснулась своими губами к его губам и тотчас же слегка отодвинулась. Ощущения Аурелио трудно передать — то была странная смесь влечения и паники. Прежде чем юноша отважился пошевельнуться, девушка снова коснулась его губ и нежно провела по ним языком — по всей длине. Аурелио показалось, что он умер от страха, и все-таки неожиданный порыв заставил его поцеловать девушку, словно бы телом его завладела чужая, незнакомая воля. И тогда Кристина мягко отстранила юношу от себя и произнесла чуть слышно:
— Завтра, здесь же. Я буду ждать точно в этот час.
Кристина повернулась и двинулась прочь и вскоре растворилась в рыночном многолюдье. Аурелио продолжал стоять лицом к колонне, пытаясь понять, случилось ли все о на самом деле или же то была галлюцинация, о которой он не мог сказать ничего определенного.
Сжимая письмо в ладони, Кристина вспоминала тот далекий день, когда она познакомилась с Аурелио, — это случилось намного раньше, чем появилась сама мысль о том, что ей придется носить облачение, покрывавшее теперь ее тело — все еще молодое и втайне привлекательное. Кристина прочитала признания мужчины, которого она любила, и не ощутила никакой благодарности за то, что тот избрал ее в хранительницы своих откровений, — нет, она пришла в негодование. При свете одной-единственной свечки, в четырех стенах ее тесной комнатки в монастыре Нотр-Дам-о-Ноннэ девушка взялась за перо и излила весь свой гнев на бумагу.
4
Отец Аурелио!
Не стройте иллюзий понапрасну: как бы ни хотелось вам убедить себя, что вы не совершаете греха, вашему поведению не будет прощения. Это грех в глазах Господа, а еще, хоть это для вас не имеет ни малейшего значения, вы оскорбляете также и мою скромную персону. Очень жаль, что в вашем монастыре нет ни одного достойного священника, перед которым вы могли бы исповедаться, как велит Господь, — напоминаю вам, что исповедь — это таинство. С другой стороны, что касается меня, то я не собираюсь допускать, чтобы вы использовали меня как ступеньку на пути к Богу, надеясь тем самым обрести его прощение. Даже если предположить, что женщины способны выступать в качестве священнослужительниц, я не могла бы дать вам отпущение, поскольку сама являюсь частью греха, от которого вы хотите отмыться. Я готова только негодовать, читая о вашем намерении освободиться от влечения, которое, по вашим словам, пробуждает в вас воспоминание о моем теле, — если задуматься об отвратительных поступках, творимых вашими собратьями. Все, что угодно, покажется благим, прекрасным и истинным в свете такого ужасного деяния, как насилие над ребенком. Не могу позволить вам и относиться ко мне как к испытанию, уготованному вам Господом, словно я — это змей в райских кущах. Но того хуже, вы утверждаете, что чем чаще вы обо мне вспоминаете, тем сложнее вам освободить свое тело от следов моих ласк, а душу — от тлеющих углей страсти. Да разве я — дьявол, а вы — воплощенная невинность? Вы говорите об углях страсти, словно речь идет о пламени преисподней. Кто же тогда оставил неизгладимые следы любви в моем теле? Это вас как будто совершенно не беспокоит. Кому вручила я свою девственность? Однако, по-видимому, значение имеет только ваше целомудрие. Если вы желаете походить на Блаженного Августина, которым так восхищаетесь, то вы приближаетесь к своей цели: ему досталась святость и канонизация, а Флории, его любовнице, — взращивание детей, которых он зачал у нее во чреве, и ответственность за все плотские грехи, которые она заставила его совершить. Быть может, мне стоит вам напомнить, что я не заставляла вас искать прибежища в моем теле.
