Тор Гедберг - Иуда
«Как удивительно светит солнце!» — подумал он затем. — Никогда не видал я раньше, чтоб оно так светило! Уж не лик ли это Господень? Быть может, солнце-то и есть Господень лик! — Потом он расхохотался при мысли, что Иоанн назвал бы это языческим лжеучением: «Иоанн! Какое ему дело до Иоанна!»
Внезапно перед ним мелькнуло чье-то лицо; у него как-то странно сжалось сердце, и он снова уцепился за прежний ход своих мыслей.
«Все это — одно воображение!» — думал он торопливо и напряженно: «Солнце и вчера так светило, и все прежние дни, — это одно лишь воображение! Только бы мне знать, куда мне идти! А что, думает ли кто-нибудь другой в это мгновение о том же, о чем думаю я?» — внезапно пришло ему в голову: «Кто-нибудь другой!»
Он поспешно привстал, точно пробудившись от сновидения, ибо в этот самый миг он проникся сознанием, что, пока он лежал здесь, бездеятельный, отдавшийся во власть сонных грез, вокруг него были все люди, ужасающее множество людей, и все они шли, поглощенные своими собственными мыслями, занятые своими собственными делами, устремляясь к своим собственным целям! Это сознание было так ярко, что ему показалось, будто он видит всех этих людей, точно ползающих в муравейнике, и его охватил завистливый страх, как бы его не задавили в этой толпе, не отпихнули, как бы не отняли у него его доли в добыче. И с ужасом думал он о том времени, которое для него пропало; ему представлялось, что никогда не удастся ему его наверстать.
Но теперь точно внезапный свет озарил его, и ему стало ясно, что он должен делать. Как это он раньше не сообразил! Он должен идти домой; разумеется, он должен идти домой.
Он вдруг увидел перед собой всю свою прежнюю жизнь, ощутил в себе вновь мысли, желания и порывы, владевшие им прежде, и его охватило тревожное стремление выздоравливающего снова вернуться ко всему этому, чтобы увериться, что все осталось по-прежнему.
Руками, дрожащими от нетерпения, взял он свой посох и встал. Вид этой местности вызывал в нем такое же отвращение, какое чувствует больной к одру своих страданий. «Только бы мне уйти прочь отсюда», — думал он: «Только бы добраться до дому!»
Он попытался выяснить по положению солнца, в какую сторону ему держать свой путь, и пошел крупными, решительными шагами, неотступно устремляя взор вперед. У него было такое чувство, точно он оставляет здесь часть самого себя, все то, что мучило его последние сутки, и одна единственная мысль наполняла его, — вернуться домой, домой!
VII
Спустя несколько дней по возвращении Иуды пришла домой и его мать. Ее взяли с собой какие-то сострадательные путники, которым было с ней по дороге.
Она сильно изменилась за эти дни. Погас тот свет, которым энтузиазм и вера озаряли ее лицо, и тело ее еще больше пригнулось к земле.
Было утро, когда она возвратилась. Иуда только что встал и сидел еще в горнице. При виде матери лицо его потемнело; он молча поднялся с места и прошел мимо нее, не сказав ни слова привета. Лишь поздно вечером вернулся он и все так же, не говоря ни слова, бросился на постель и повернул лицо к стене.
Мать ощупью добрела до него и села у его изголовья.
— Иуда! — произнесла она дрожащим голосом и, ища его руки, протянула вперед свою, но тотчас же снова отдернула ее.
Тогда он сердито присел на постели, суровым жестом схватил ее руку и сказал с тяжелым, угрожающим ударением на каждом слове:
— Я ничего не хочу слышать, — понимаешь ты, ни одного слова! Один раз я позволил тебе меня одурачить, но это был первый и последний раз. Помни, что я говорю тебе, — одно только слово, и я выгоню тебя из своего дома!
Мать вздохнула и повторила с мольбой:
— Иуда!
— Уйди от меня! — воскликнул он: — Оставь меня в покое! — И он сердито оттолкнул ее. Она встала, вся дрожа, и побрела ощупью к своей постели. Он снова лег и заснул тяжелым сном.
Но мать с каждым днем все таяла и таяла и вскоре уже не могла подниматься с постели. Иуда ходил за ней с угрюмой, строптивой нежностью, но они почти не говорили друг с другом.
Прошел месяц и мало-помалу Иуда снова сделался самим собой. Первое время он с лихорадочным жаром кинулся в колею своей прежней жизни, цепляясь за свои прежние мысли, устремляясь к прежним своим целям. С течением времени к нему вернулось все-таки спокойствие; неуклонно, но машинально, совершал он, как и прежде, свой дневной труд для того, чтобы при наступлении вечера забыться тяжелым, глубоким сном. Благодаря постоянному, неослабному напряжению воли, он изгнал из своих мыслей то, что с ним произошло в пустыне; если же воспоминание, как далекое видение, порой мелькало пред его духовными очами, он старался избавиться от него, говоря себе, что это был сон.
Случалось, что при нем произносили имя Иоанна, и тогда он думал с пренебрежением: «Какое мне дело до Иоанна!»
И сознание, что эта мысль не стоит ему никаких, усилий, что она является у него совершенно естественно, наполняло его радостью.
«Все это теперь прошло, прошло навсегда». Одного он все-таки не мог обрести в себе вновь — радости, доставляемой трудом, удовлетворения, приносимого платой за него. Это было для него все на свете, а между тем вокруг него оставалась пустота, которой ничто не могло заполнить, пустота, никогда не покидавшая его. Как бескровная тень, она следовала за ним, куда бы он ни шел, и когда, утомленный, он отправлялся на покой, она ложилась рядом с ним и покоилась возле него во время сна. Это был враг, невидимый, неосязаемый враг, с которым он не мог сразиться, которого не мог победить, но которого встречал глухим, настойчивым отпором.
В будущее он не дерзал больше заглядывать; одна уже мысль о нем мучила его; он жил изо дня в день, сгибаясь под дневной работой, как под добровольно взятым на себя бременем.
Однажды Иуда увидал на улице впереди себя двух проезжих, оживленно беседовавших друг с другом. Он не обратил на них особенного внимания, но все же заметил, что один — его сосед, недавно возвратившийся из путешествия в Галилею.
Он шел быстрее их и скоро их нагнал. Проходя, он слышал обрывки из разговора, не вникая, однако, в значение слов, как вдруг его слух поразило одно имя. Это имя было Иисус.
Он остановился, до такой степени взволнованный, что все его тело задрожало, и пропустил мимо себя прохожих, рассматривая их смущенным взором. Они с изумлением взглянули на него, но он на это не обратил внимания. Долго еще после того, как они исчезли, он стоял неподвижно на том же месте и пристально смотрел им вслед.
Было утро; солнце уже высоко стояло на небе; из домов поднимался дым и повседневная жизнь была в полном разгаре.
Тогда Иуда собрался с мыслями. «За работу!» — машинально подумал он: «Мне надо за работу приняться!» — и он продолжал свой путь, повторяя про себя эти слова, хотя не находил в них никакого смысла. Вдруг он снова остановился, с жестом отчаяния схватил себя за голову и затем поспешно направился домой.
Это поразило его, как молния; он был еще почти оглушен и не был в состоянии мыслить связно. У него было только сознание того, что все, что он воздвиг за это время, все это разом разрушилось, и что он, в сущности, все время знал, что это так и будет.
Придя домой, он запер за собою дверь и бросился на постель, закрыв лицо руками.
Мысли вихрем носились в его голове. «Так это, значит, был не сон; это действительно случилось!». Да, он теперь понимал, что никогда и не верил, что это был сон, что он обманывал самого себя и знал, что себя обманывает. «Но, если это правда, то…» — он не мог продумать своей мысли до конца, но пред ним точно мелькнуло что-то великое, что-то дивное, перед чем голова его закружилась.
И вдруг он увидел перед собой фигуру и лицо Иисуса и вспомнил все, каждое слово, каждый взгляд, каждое движение. И тогда ему сделалось страшно. Чего он боится, он сам не понимал, но он был во власти страха, смертельного страха…
Долго лежал он так; он знал, что час проходит за часом, но не имел сил вырваться из своего оцепенения. Он чувствовал, как мелко, как безразлично все другое сравнительно с тем, что наполняло его душу теперь.
Но вот ему пришла в голову одна мысль, и он с жаром ухватился за нее. Быть может, все это ничего не значит; быть может, это было просто случайное совпадение, и слышанное им имя принадлежит совсем другому человеку.
Он разом сделался опять спокоен и принял решение — ему нужно будет удостовериться, прежде всего нужно будет удостовериться.
К нему вернулась его энергия; он отправился к соседу, произнесшему роковое слово, и стал его расспрашивать, все время сохраняя свое хладнокровие; ни на миг не изменился он в лице, ничем не выдал своего волнения. Этому способствовало также смутное чувство вражды, которое внушал ему этот человек, чувство, похожее на то, которое он испытал по отношению к Иоанну, и которое даже присутствие матери возбуждало в нем порой.
