Николай Зряхов - Битва русских с кабардинцами
Селима, возвратившись с невольницей и невольником, несшими разные питья и кушанья для раненого, если он, проснувшись, пожелает пить или что-нибудь скушать, обратившись к невольнику, сказала:
— Малек! Не отлучайся никуда отсюда и, если что случится с этим больным, беги ко мне и чрез Фатиму дан знать мне: я на верность твою надеюсь, как на самое себя. За это ты не останешься без награды.
Малек. Ваши приказания, прекрасная княжна, для меня священны! Вы можете в этом поверить нижайшему вашему рабу. (Низко кланяется). Я открою ему твою дерзость. Я знаю, что Тамерлан ненавистник христиан и жестокий юноша. Он, может быть, не пожалеет золота, чтобы подкупить тебя уморить сего храброго воина или даже послать убийц лишить его жизни. Тогда смотри: самая ужасная казнь тебя ожидает, а его — вечное мщение моего отца и моя до гроба ненависть! Слова твои в пользу Тамерлана заставляют меня к тебе иметь подозрение, и потому отнюдь без меня не смей давать этому раненому своих.
Селима. Бразин, пекись со тщанием об этом русском воине. Отец мой уведомил, что чрез три дня он приедет нас посетить. Смотри оправдай его надежды и свое искусство.
Бразин. Прекрасная княжна, будьте надежны; я ручаюсь за свое искусство, если только не приобщится к ранам другая болезнь.
Селима. Надобно стараться не допустить оную; а притом я замечаю, что этот русский воин самого крепкого сложения: может быть, сие воспрепятствует приобщиться другой болезни. (Невольнице). Пойдем, Фатима! Я рано завтра приду навестить вас и сейчас пришлю вам кушанья, питья и постели. Огонь не тушите: пускай горит всю ночь у вас, вы по переменкам сидите подле раненого. (Покрывает его прекрасным шелковым одеялом, ее руками вышитым, и поспешно уходит).
Бразин (по уходе их). Любезный Малек! Вот как пекутся наши повелители о христианах, а подданные, правоверные мусульмане, умирают без всякой помощи! Удивительно!
Малек. Тут ничего нет удивительного, Бразин. Князь наш, любивший отличать мужество и подвиги героев, полюбил этого русского и повелел спасти жизнь ему. Мы не знаем, какие его намерения. Да и почему же быть не так? Разве христианин не такой же человек, как и мы? Наших более попадается к ним в плен, а их весьма хорошо русские содержат, не так, как у нас: мучают работой, побоями и заставляют переменить свою веру. У них этого не делается, разве сам магометанин того захочет.
Бразин. Да, я бишь и забыл, что ты любимец русских и княжны, которую ты спас из челюстей хищного зверя. За эту услугу можно бы тебя наградить не тем.
Малек. Я исполнил долг мой и довольно этим награжден; притом же я всегда пользуюсь князя и княжны особенными милостями, а это я более всего на свете уважаю.
Бразин (сжав губы, про себя). Подлый раб, и тот дает мне уроки! (Осматривает больного). Малек! Уже полночь: я немного засну, а ты посиди; коли больной проснется, разбуди меня. Почаще поглядывай на него.
Малек. Спи, Аллах да будет над тобою; я, пожалуй, и всю ночь просижу одни.
Бразин. Тем лучше; а я, право, люблю поспать.
Малек. По обыкновению вашей братии и когда больной требует вашей помощи при последних минутах своей жизни, то вы зеваете или спите.
Бразин (засыпая). Мели что хочешь, а я буду спать.
На другой день, лишь только утренняя заря разостлала свой розовый ковер на восточном небе для встречи сияющего солнца, то Селима уже была при входе в кибитку больного, устремившего туда свои алчущие взоры, без сомнения, ждущие сей прекрасной княжны.
Селима с величественною осанкою входит в кибитку, в черной одежде, подпоясанной золотым с каменьями поясом, обнимавшим ее стройную, гибкую и топкую талию. Грудь ее закрывала сетка из червонцев, шею украшало бриллиантовое ожерелье, а голову — зеленая бархатная шапочка, унизанная крупными перлами с бриллиантовой же пряжечкой, коею было приколото с левой стороны белое страусовое перо, загнувшееся чрез верх шапочки на правую сторону. Маленькие ноги обуты в сафьянные алые сапожки, вышитые золотом. Белый флер с левого плеча, наискось, был бантом завязан с правой стороны груди, Победоносцев запылал весь в огне, сердце его забилось от радости, удивления и восхищении.
«Что вижу? — восклицает он. — О милый призрак! Ты являешься мне для того, чтоб утешить меня в предсмертный час моей жизни».
И он готов устремиться к ней с распростертыми руками, но силы ого оставляют, и он снова падает па кровать.
«Нет, это мечта воображения, — продолжает он, — обман чувств, взволнованных жаром крови!»
Потом, всматриваясь пристально в Селиму и приходя в чувство, он говорит:
«О, кто бы ни была ты, смертная или существо неземное, по появление твое утешительно для моего сердца! Умоляю тебя, не удаляйся, помедли здесь хоть несколько минут; я чувствую, что присутствие твое облегчает мои страдания, чувствую, что, смотря на тебя, я отраднее закрою навеки глаза мои».
Селима. Добрый воин! Я не призрак, я такая же смертная, как ты, Я сама почла тебя за неземное существо, как ты меня, и мы оба ошиблись. Если же тебе приятно мое присутствие, то я с радостью готова уделить тебе мое время, но не за тем, чтоб ты закрыл глаза, а за тем, чтоб ты жил для моего счастия, потому что приятные черты лица твоего глубоко напечатлелись в моем сердце, н одна только смерть может прекратить мою пламенную страсть к тебе; при норном моем взгляде я отдала тебе все мое существование… но я боюсь, чтоб ты не отвергнул любой моей. (Потупляет вниз печальные взоры).
Победоносцев. Что я слышу? Не обманывает ли меня слух мой? Какие утешительные слова! Ах, повтори, повтори еще раз, что сказала ты! Милый голос твой снова призывает меня к жизни, которую любовь твоя обещает украсить для меня всеми благами; но, чтоб отвергнуть любовь твою, отвергнуть то, что для меня всего драгоценнее в мире, надо быть лишённому чувств человеческих и иметь сердце подобное камню. Нет, я так люблю тебя, что даже не верю теперешнему моему счастию и даже признание твое почитаю игрою слов.
Селима. Нет, это не игра слов, а настоящая истина. Хочешь ли, я это сейчас тебе докажу? Но нет, сперва выздоравливай, а то я нижу большие перемены в твоем лице, которое то покрывается розами, то бледнеет, как лилия. Тебе удивительно, что я сегодня так богато одета: сегодня — мое рождение. Я хочу испытать ныне планету своего счастья. Но скажи мне, Андрей (так звали Победоносцева), перевязывали ли твои раны?
Победоносцев. С час времени.
Селима (с горестию и сожалением, к Малеку). Я думаю, он жестоко страдал и кричал?
Малек (с веселою улыбкою). Недаром наши называют русских железными воинами! Наш раненый, при жестокой операции, деланной ему Бразином в глубоких его ранах, ни разу не охнул, не поморщился и ни одного раза даже не вздохнул, но еще с улыбкою сказал нам с Бразином: «Однако ж и ваши кабардинцы не умеют шутить в сражениях. Я думаю, они унесли у меня здоровья лет на десяток; но я за это на них не сержусь, это право войны!»
Селима (с удивлением пожимая плечами). Чудеса!.. (К Бразину, тихо). Что, Бразин, есть ли надежда на излечение?
Бразин (так же тихо). Теперь я этого совершенно утверждать не могу; посмотрим, что произойдет чрез шесть дней: коли не присовокупится другая болезнь, то я ручаюсь за его выздоровление. Раны его очень опасны, в особенности на груди и в правой руке; он хотя и выздоровеет, но жестоко будет страдать грудью и худо владеть правою рукою. А притом надобно еще прибавить, только не огорчитесь, княжна, что он недолго проживет и в младости лет своих увянет, и хотя вновь расцветет, но не для света, а для могилы.
Селима (с ужасом). О, Аллах! Ты вдруг двух твоих созданий прекратишь жизнь!
(Бледная, обращает печальные, слезами наполненные глаза, на Победоносцева, который, не спуская своих с нее, старался вслушаться в ее разговор с Бразином).
Победоносцев. Успокойтесь, прелестнейшая княжна! Я лучше знаю Бразина свое положение и уверяю вас, что я, к несчастью, выздоровею, хотя бы желал сию же минуту умереть пред вашими взорами; ибо, потеряв все надежды на будущее блаженство, я точно недолго проживу: ужасная тоска и отчаянье откроют мне гроб!
Селима. Какие ужасные слова! Какие неприличные желания такому герою, как ты! Если ты уже потерял свое блаженство в отечестве твоем, то мы постараемся вновь доставить его тебе здесь, если только душа твоя столько же прекрасна, как и лицо твое, и если сердце свободно от известной страсти. Нет, мы не дадим тебе умереть в стране нашей: ты увидишь своих родных н соотечественников, и может быть, если последуешь моим советам, то еще и не один.
