Вадим Полуян - Юрий Звенигородский
Юрий глядел исподлобья. Отчего ему не везет? Васильев дядька — герой героем. Одно слово — поединщик. А тут — отпрыск одного из окупных князьков, что остаются в своих бывших владениях, пользуясь кое-какими выгодами, да еще норовят снова присвоить проданное. Короче, достался оберегатель, на коего полагаться — смех! От кого-то слышано, кем-то сказано ни к тому ни к сему: у Бориса есть младший брат Федор, растет в доме отца, в Звенигороде. Должно быть, Юрию однолеток.
— Не хочу с тобою трапезовать, — объявил уж не младший, а второй по старшинству великокняжеский сын. — Удались. Да скажи, чтоб еду сюда не носили. Я буду спать.
Борис Галицкий миг-другой постоял в растерянности, потом покорно кивнул:
— Как изволишь, господин князь. Коль понадоблюсь, моя комната рядом с мыленкой.
Открыл дверь спиной и прикрыл с поклоном.
Юрий сам разобрал постель. Плохо без Домникеи! Сам разделся, никем на сон грядущий не приголубленный. Загасил на поставце свечку. Душная тьма, как густая сажа, облепила его. Стало страшно. Пожалел даже, что спровадил новоиспеченного дядьку. Хотел встать, пошарить огниво. Да это еще страшнее! Обмер, заслышав, как с тихим скрипом отворяется дверь. Вспыхнул свет в тонкой нежной руке, озарил окатный лик Домникеи. Юрий резво вскочил, охватил руками лебединую шею, утонул ликом в теплой, мягкой груди.
— Не оставляй меня, мамка!
Ласковые горячие губы поочередно прижались к каждой его щеке.
— Да разве я в силах оставить тебя, мой любимый? Отняли от груди, как дитя родное! Никого ведь у меня нет, кроме моего света единственного. Мне ли отдаляться? Ни за что! Пока сам не скажешь: уйди!
— Даже когда вырасту, не скажу, — пообещал Юрий искренне.
Домникея, крадучись, отошла лишь тогда, когда в сладком сне он, не чуя, выпустил ее руку.
3По отъезде великого князя из Москвы, все пошло наопакиш, как выразился Борис Галицкий, то есть шиворот-навыворот. Оставленный начальствовать Федор Андреевич Кошка собрал в Передней бояр, но, как видно, потерял у них первый голос. Соборованием стал заправлять Федор Андреевич Свибл. Это происходило на глазах Юрия, которого новоиспеченный дядька привел с собой. Мало того, что думцы к приходу Бориса Галицкого отнеслись как к должному, появление его пестунчика тоже не вызвало нареканий. Брат Свибла Михайло Андреевич Челядня позволил себе погладить второго по старшинству великокняжеского сына по голове и сказать: «Приучайся, княже, с боярами думу думати».
От споров в палате пошел, что называется, дым коромыслом. Федор Андреевич Кошка призвал готовиться к долгой осаде: выжечь посад, удалить из крепости лишних, дабы голод не так скоро допек сидельцев. Надежда была на толстые стены и военное новшество: огнестрельные орудия — пушки и тюфяки.
Свибл сказал встречно, что основные пороки даже каменные стены пробьют, пусть не скоро, но продырявят. Что ж до пушек и тюфяков, так эти бочонки, склепанные из кованых железных полос и скрепленные железными же обручами, зачастую, не выстрелив, разрываются: не выдерживают давления газов от загорающегося в них зелья.
Бояре стали склоняться в сторону Свибла. «Оставим упрямство, — призывал Челядня. — Да не погибнем от злобы!» И, кажется, большинство соглашалось, ибо времени на споры не много было отпущено: вчера ночной вестоноша объявил, перед новым ордынским царем пал Серпухов.
Юрий нетерпеливо ущипнул руку своего дядьки:
— Выведи, не могу тут. Ушам тошно.
Борис Галицкий прижал ладонью его плечо:
— Тотчас, тотчас. Потерпи чуть-чуть. Вот скажут решение…
Решение было вынесено не спорящими, а неожиданно явившимся дьяком Внуком.
— Вы тут сидите, затворясь, — пробасил с порога старик, — а сполоха по-над Москвой не слышите? Словно встарь, или как еще ныне в Новгороде Великом, вечевой колокол у нас звонит. Все спешат на сход. Сами решают свою судьбу. Про бояр позабыли!
На том дума и кончилась. Дядька Борис хотел отправить княжича на материну половину, но тот заупрямился, хотя мог бы встретить Домникею. Она теперь — при младшем братце Андрее. Однако Юрий неожиданно для себя решил:
— Пойду к Василию. Ты, дядька, коли что сведаешь, загляни к нему.
Василия в спальне не оказалось. Брат нашел его на огороде по сказу дворского Трофима Волка. Там княжич под руководством поединщика Осея осваивал кулачный бой. Вот наставник замахнулся, — сейчас расплющит ученика! Не даром говорят: «У него в кулаке пуд!» Однако извернулся Василий с завидной ловкостью так, что знатный кулачник, не удержав равновесия, пал на землю. Свои наставления продолжил, не смущаясь оплошиной:
— Лежачего не бьют. Мазку, то есть на ком кровь, тоже не бьют.
— А лежачий в драку не ходит! — бойко дополнил ловкий воспитанник.
Юрий подал голос:
— Будущему государю биться на кулачках негоже.
Василий оборотился, Осей вскочил.
— Нынче такое время, — промолвил дядька, — у кого кулаки бойчее, тот и государь.
— Плохое время, — согласился Василий. — Бояре поменяли честь и стыд на страх перед сильнейшим. К чему такие, как скверный Свибл? Что они решат? — совсем осерчал престолонаследник.
— Нынче вече властвует над Москвой, — раздался голос позади Юрия: это Борис Галицкий воротился и продолжил: — Народ распался надвое. Смелые хотят умереть в осаде, робкие — спастись бегством. Первые залезли на стены и башни, мечут камнями в тех, кто уходит из города. В воротах стоят копейщики, мечники, отбирают у беглецов имущество. В домах начались грабежи. Там и сям возникает слух о насилиях и убийствах. Одно слово — беспорядок!
Осей мрачно почесал за ухом:
— Пойду, окольчужусь, вооружусь. Да еще надобно поглядеть: надежна ли дворцовая стража.
Опасения дядьки тут же стал подкреплять грозный бунтарский шум за дубовым тыном. Неразборчивые выкрики, лязг оружия разбавлялись бабьими взвизгами и плачем. Вот первый камень стукнул… Заплот — не крепостная стена!
Юрий живо прильнул к Василию:
— Братец, братец, не подняться ли нам к матуньке?
Как бы в ответ ему растворилось оконце в верхнем прясле терема[10]. Выглянула Домникея, позвала:
— Осей! Веди княжичей к матушке великой княгине!
При переходе в женскую половину их встретила постельница Степанида:
— Государыня с митрополитом в Крестовой. Подите к ней.
Осей остался в передней, полной дворцовой челяди. Борис Галицкий с княжичами вошел.
Евдокия Дмитриевна стояла у иконы Божьей Матери «Троеручица». Тоже держала младенца на руках: новорожденного Андрея. Перед ней высился в белом клобуке Киприан. Чуть поодаль перебирал лествицу[11] духовник великокняжеской семьи, Симоновский игумен Феодор. С великой княгиней были золовка Анна Ивановна, жена Боброка-Волынского, и Елена Ольгердовна, княгиня Серпуховская.
— Дочь моя! — увещевал митрополит. — Свирепый Тохтамыш со дня на день окружит Москву. Серпухов вырезан и сожжен. Такая же участь ожидает Звенигород, Можайск, Дмитров. Вражеские отряды рассыпались по всему великому княжеству. Его обескровила дорогая победа, одержанная два года назад. Сегодня Русь не в силах сопротивляться Орде. Это поняли Михаил Тверской, Олег Рязанский и твой отец, Дмитрий Суздальский и Нижегородский. Тебе тоже надо понять: хочешь спасти семью, уезжай. Я решил уехать. Мои люди договорились с мятежниками, что шумят на вече: нас выпустят, не обидят и не ограбят. Решайся!
Великая княгиня нахмурилась:
— Покинуть Москву? — Огляделась, как бы ища возражения владыке, себе поддержке. Не слыша ни того ни другого, спросила: — Где Федор Кошка?
— Гм! — затруднилась с ответом Елена Ольгердовна.
Тетка Анна вздохнула.
Борис Галицкий, стоявший у порога, сказал:
— Боярин Кошка только что отъехал из города.
Евдокия Дмитриевна еще более помрачнела:
— Где Даниил Феофанович?
— Его уже нет на Москве, — отвечал Борис.
Великая княгиня, помолчав, как бы с последней надеждой спросила:
— Где Владимир Данилович Красный-Снабдя?
Об этом участнике Донского побоища, потомке муромских князей, было сказано, как и о предыдущих:
— Отбыл.
Государыня подозвала старших княжичей и попросила владыку:
— Благослови, богомолец наш, меня и детей. Мы едем.
Пока дядьки вели подопечных в их покои для скорых сборов, Осей ворчал:
— Жаль, не дал ты мне, княже, испытать плеч со смутьяном Свиблом. Из-за таких бояр ныне безначалие на Москве, смута и враг знает что!
Василий возразил так:
— Я против поединков. А про Свибла запомню.
Галицкий шепнул Юрию:
— Я на миг отлучусь, мой маленький господин. Не взыщи. Брат Федор остался в Звенигороде у одра умирающего родителя. Надо послать верного человека, чтобы их вывез.
Один взошел Юрий в свой неухоженный без Домникеи покой. Что взять с собой, что оставить? Сложил крашеные бабки в холстяной мешок, к ним же присовокупил кубики, любимые с малых лет. Пришла матунькина постельница Степанида, всплеснула полными руками:
