Мари-Бернадетт Дюпюи - Лики ревности
Изора сошла с поезда и с тоской посмотрела по сторонам. Все вокруг было мокрым от дождя. Голые деревья, казалось, тянулись своими истощенными ветвями к серому небу. Девушка поежилась, напуганная тишиной, царившей в этом краю лесов и ухоженных полей, где, помимо работы на земле, люди уже порядка сотни лет добывали уголь.
– Здравствуйте, мадемуазель Мийе! – крикнул ей один из вокзальных служащих.
– Здравствуйте! – ответила девушка, даже не удостоив его взглядом.
– Слышали, наверное, что случилось на шахте! – продолжал железнодорожник, который не мог упустить случая поделиться дурными новостями. – Взрыв рудничного газа, да еще какой сильный! Народу понаехало, и журналистов! Оно и понятно – есть погибшие.
– Я знаю подробности, – заверила его Изора. – Углекопов, которые оставались под землей, спасли?
– Нет, насколько я слышал, – резко ответил собеседник.
Потеряв к нему интерес, Изора побежала по платформе в сторону поселка. Дорога плавно поднималась вверх, к расположившимся на вершине холма домам, над которыми высилась воздушного вида постройка – конструкция из металлических балок и досок, увенчанная застекленной будкой. Внутри располагался вход в шахту Пюи-дю-Сантр – одну из самых продуктивных разработок горнорудной компании.
Сердце стучало в груди, как сумасшедшее. Изора побежала через луг, чтобы поскорее добраться до домов, выстроившихся ровными рядами на околице поселка, – в квартале Ба-де-Суа[9].
Когда она, будучи еще школьницей, бродила по этим улицам, название казалось ей романтическим. Позже одноклассница рассказала Изоре, что в Ба-де-Суа дома более удобные и лучше обустроены, и живут в них только семьи бригадиров и инженеров. Дети у них опрятнее, а супруги следят за модой, отсюда и название. Такая планировка шахтерских поселков на протяжении многих десятилетий была традиционной и для других регионов, включая север Франции.
Вскоре девушка оказалась на площади, перед импозантным, сурового вида зданием, именовавшимся «Отель-де-Мин». В комнатах верхних этажей располагалась контора горнорудной компании, на первом этаже – ресторан и магазин. На площади было пусто, но уже слышался глухой гул, словно сотканный из шепота и приглушенных возгласов. Перед фасадом стекольного завода Изора свернула и ускорила шаг. Скоро она увидела большую толпу, собравшуюся перед бараком, возле входа в шахту.
Напрасно девушка искала глазами кого-нибудь из семьи Маро. Ей пришлось поработать локтями, чтобы пробраться сквозь толпу людей, собравшихся здесь из чувства солидарности. Она ощущала волнение людской массы, гнев и страх.
– Что здесь происходит? – обратилась она к седовласой женщине, перебиравшей четки сухонькими пальцами.
– Там, в забое, работает спасательная бригада. Пытаются разобрать груду камней, которыми завалило младшего Маро и маленького Амброжи. Несчастье случилось еще в четверг после обеда, но, говорят, из-под завала слышен стук, так что есть надежда, что парни живы.
Побелев как мел, Изора кивнула. Она вглядывалась в лица окружающих, ища среди них Онорину – мать Тома – или его брата Жерома. Взгляд наткнулся на корону белокурых волос, венчавшую восхитительный женский профиль. Йоланта Амброжи… Юная полька утирала щеки носовым платочком, в то время как губы ее беззвучно шевелились. Она молилась.
Став свидетельницей горя соперницы, Изора ощутила, как угасает в душе ревность, становясь почти неощутимой. «Если Тома останется жив, если я смогу его еще увидеть и говорить с ним, плевать, что он любит другую!» – подумала она.
Должно быть, Йоланта почувствовала ее настойчивый взгляд. Молодая полька обернулась и посмотрела на нее. В ту же секунду лицо ее приняло расстроенное выражение и она стала пробираться к Изоре.
– Такое горе, Изора, такое ужасное горе! – начала она срывающимся голосом. – Мой брат Пйотр и Тома попали под обвал и теперь заживо похоронены в шахте! Я знаю, что вы с Тома дружите, и решила сама тебе все рассказать.
Девушка отлично говорила по-французски, однако у нее остался легкий акцент – по мнению Тома, очень мелодичный, напоминающий воркование горлинки. Изора прекрасно помнила, сколько ей пришлось выстрадать, слушая бесконечные похвалы в адрес Йоланты. Вот и сейчас, в блеклом свете безрадостного ноябрьского дня, она с горечью вглядывалась в лицо девушки, которая вот-вот отнимет ее единственную любовь.
Сколько раз Изора Мийе повторяла про себя три слова – «моя единственная любовь»! Она одна это знала. А началось все много лет назад, в тот день, когда взбудораженный Тома рассказал ей, что заприметил среди сортировщиц угля красивую блондинку с глазами цвета незабудки. В то время Изоре было тринадцать с половиной, но ее душу уже тогда переполняла всеобъемлющая любовь к младшему сыну семейства Маро, ее обожаемому Тома, мечты о котором она хранила в глубине своего юного сердечка.
– Мне так страшно! – продолжала Йоланта, прижимая руки к груди. – Мой отец тоже там, разбирает завал.
Изора и хотела бы ответить, но не смогла. Только качнула головой.
– Их обязательно спасут, не сомневайся! – добавила Йоланта, решив, что ее молчание – признак сильнейшего волнения.
Подошла еще одна женщина – среднего роста, с круглым лицом, в синем платке, прикрывающем каштановые волосы с серебристыми нитями седины. Ее щеки розовели румянцем, а темно-зеленые, с золотыми искорками глаза блестели от слез. Это была Онорина Маро, мать Тома, его брата и троих сестер. В свои сорок шесть она выглядела довольно моложавой. Адель и Зильда, ее старшие девочки, постриглись в монахини. Младший сын Жером прежде работал углекопом в шахте, но с войны вернулся слепым. Самая младшая, Анна, болела туберкулезом, и ее пришлось отдать в санаторий Сен-Жиль-Круа-де-Ви на атлантическом побережье.
– Здравствуй, Изора! – шепнула она и ласково потрепала девушку по плечу. – И до тебя дошли дурные вести?
– Да, прочитала в газете, еще там, в городе. И приехала первым же поездом.
Онорина знала о сильной привязанности Изоры к ее сыну. Жалея ее, она сказала убежденно:
– Нельзя терять надежду. Мой муж в шахте, и он доведет дело до конца. Вчера они подняли наверх тела бригадира – несчастного Альфреда Букара – и нашего славного Пас-Труя. Боже милосердный! Сердце разрывалось, когда я смотрела на них, накрытых покрывалом! Но наш Тома жив! Он дает о себе знать ударами кайла. Много часов подряд слышен его стук. Никто не бросит копать, никто! Если понадобится, мужчины в шахте готовы разбирать завал сутки напролет. Они вызволят моего сына и маленького Пьера!
Директор компании распорядился, чтобы рабочих вытащили из-под завала, чего бы это ни стоило.
– Мы их вызволим, даю вам слово! – торжественно заявил он, дабы журналист, спешно присланный из редакции за новостями, мог засвидетельствовать его добрую волю.
Онорина погладила Йоланту по щеке. Изора почувствовала, что женщин связывает особое взаимопонимание, свойственное близким людям, хотя еще прошлым летом ни на что подобное не было и намека. От этой мысли кровь застыла у нее в жилах.
– От нас тут никакого проку, – тихо проговорила Онорина. – Будет лучше, мои хорошие, если мы все втроем пойдем в церковь и помолимся. Господь милостив, он сжалится над нами.
– Лучше я останусь ждать тут, – возразила юная полька. – Если они поднимут Тома и Пьера…
– Раньше ночи этого не случится, Йоланта. Идем, дитя мое. А ты, Изора?
– Да, конечно, я иду с вами! – согласилась девушка.
Тома жив! Его обязательно спасут. Его не достали немецкие пули, и он просто не может погибнуть здесь, в недрах родной Вандеи!
В тот же день, суббота, 13 ноября 1920 г.Тома ненадолго впал в забытье. Из дремоты его вырвал хриплый стон юного поляка. Парень встряхнулся, упрекая себя за то, что поддался усталости.
– Очень больно, малыш? – спросил он. – Черт подери, да ты весь горишь!
Они лежали рядом. Со вчерашнего дня Тома время от времени трогал лоб мальчика, чтобы удостовериться, что у того нет жара.
– Мне плохо, Тома, не могу больше! – задыхаясь, проговорил Пьер. – Я скоро умру, никогда больше не увижу солнца, никогда!
– Не говори так. Слышишь, как стучат кирками наши товарищи? Они работают, разбирают камни и ни за что они не оставят нас умирать в подземной темнице. Мой отец сказал бы тебе то же самое. «Чернолицые»[10] – они все как одна большая семья.
Тома схватил обушок и в очередной раз ударил по ближнему валуну. С тех пор, как они оказались пленниками каверны, образовавшейся в результате обвала, Тома давал знать, что они живы, ритмичными сильными ударами. Им с Пьером тоже было слышно, как неподалеку рубят и отворачивают камни, но работы по расчистке забоя затянулись. Надежда не покидала Тома, однако участь несчастного мальчика беспокоила его до такой степени, что он забыл о собственных страданиях – о мучительном голоде и об усталости.
