Виктор Московкин - Тугова гора
Утром он велел позвать боярина Дедковича. Ему сказали, что он уже отбыл обратно во Владимир,
7
— Дозволь говорить, князь?
— Говори.
Гонец, молодой дружинник, откашлялся, стал чеканить:
— Константин, князь ростовский, велик грех переступать заповедь отца своего. Дошло, что преуспеваешь в непослушании своем. Повелеваю прибыть ко мне, не медля ни часу.
Сказав это, посланец низко поклонился. В словах великого князя Всеволода Юрьевича, переданных через него, слышалась откровенная угроза. Как на грех, в палате оказалась Анна Мстиславна. Ее глухой стон вывел из оцепенения Константина Всеволодовича. Досадливо махнув гонцу рукой, чтобы уходил, князь бережно поддержал обессилевшую Анну Мстиславну.
— Не надо так пугаться, перестань, — уговаривал он, сердясь на себя, что позволил посланцу отца говорить при ней. — Нет у меня вины перед батюшкой.
— Да как же! Гневны слова его. Боюсь за тебя!
— Ну вот еще… С чего взяла? Иди к детям.
— Наговор на тебя, не иначе, — не унималась Анна Мстиславна. — Чует мое сердце — злой наговор. И не поехал ты по его первому зову, огневил…
— Честность мою признает батюшка. Он справедлив…
Быстры кони. Не отдыхая, не останавливаясь, князь мчался во Владимир на повторный, сердитый зов отца. Взял с собой воеводу Поповича и двух дружинников. В пути пересаживались на запасных коней, которых прихватили с собой.
Майское солнце жаркое, лесной воздух густой, запашистый. Дорога подсохла после весенней ростепели, но еще не стала пыльной. В иное время дышалось бы легко, радость была на сердце, а сейчас не отпускала тревога, lie представлял, чем вызван гнев отца, догадывался только — начало его связано с внезапным появлением зимой в Ростове боярина Матвея Дедковича, Константин Всеволодович по какому-то упрямству не поехал тогда. А зря…
На княжьем дворе Константин Всеволодович бросил поводья подбежавшему конюху, поднялся уже на ступеньки крыльца, но задержался, увидел брата Юрия. Стоял тот возле белого жеребца, любовно оглаживал его, приговарил что-то. «Получил, видимо, от кого-то в подарок», — подумал Константин Всеволодович, вспоминая, что не было среди княжеских коней такого красавца.
Юрий тоже заметил его, передал коня стоявшему рядом дружиннику.
С того раза, как неловко простились они перед отъездом Константина Всеволодовича в Ростов, будто легла меж ними невидимая преграда. И сейчас — не обнялись, обрадовавшись встрече, не улыбнулись приветливо.
— Явился все же? Только мог не спешить, все одно поздно.
Юрий был в алом княжеском плаще, в мягких сафьяновых сапожках, прошитых по голенищу золотой строчкой, без шапки — длинные светлые волосы ложились на плечи. Был он чуть не на голову ниже Константина Всеволодовича, но гораздо плотнее. Сильными коротковатыми ногами твердо ступал по выложенному плитняком двору.
— Неведомо что говоришь, брат. Отчего поздно-то?
— То от батюшки узнаешь, — уклонился Юрий.
— Гонец сказывал: плох батюшка. Как он?
— Почти не выходит из терема. Увидишь…
Пошли вместе.
Великий князь Всеволод Юрьевич сидел в кресле с высокой прямой спинкой. Кресло было придвинуто к открытому окну, за которым слабо шелестели листвой недавно распустившиеся деревья. Солнечный свет, бьющий сквозь ветви, ложился на изможденное лицо.
У Константина Всеволодовича сжалось сердце от боли: никак не ожидал, что так перевернет отца, — когда он последний раз был во Владимире, постаревший отец был бодр, весел. Сейчас особенно бросалась в глаза мертвенная желтизна на запавших висках.
Константин Всеволодович припал к ногам князя, едва удерживая себя от рыданий, плечи его вздрагивали.
Как ни гневен был князь на старшего сына, он не мог не отметить искреннего порыва, проявления любви к себе, хмурый взгляд, с каким он встретил появление в палате Константина Всеволодовича, заметно потеплел, на суровом, замкнутом лице появилась смягченная улыбка.
— Встань! — Всеволод Юрьевич легонько толкнул в плечо сына.
Константин Всеволодович поднялся и отошел к лавке, сел рядом с Юрием. Отец в упор, молчаливо разглядывал его. Он уже прогнал минутную слабость и опять был тверд и подозрителен.
— Константин, князь ростовский, — сухо начал он, — в свое время повелевал быть тебе во Владимире, слал боярина Матвея Дедковича. Ты пренебрег моим велением, не приехал. Подобает ли дерзить великому князю, отмахиваться от его слов?
Константин Всеволодович резко вскочил, щеки его запылали:
— Отец! — крикнул он с негодованием. — Кого ты прислал? Слышал бы ты, какие речи вел твой посыльный боярин! Спеши, мол, не то отдаст батюшка великое княжение меньшому брату твоему Юрию. Час твой настал. Какой час? Твоя воля, батюшка, — как ни решишь, подчинюсь. Но лезть на рожон, лезть в драку? Он же звал пойти на тебя, бояр переполошил. Оттого и не поехал, рассудил: не годится княжичу идти на отца, на великого князя.
— Так, по-твоему, — вмешался Юрий, — не кричали бояре, чтобы ты в смуте захватил батюшкин стол? Ростов-де всегда наперед был, владимирцы наши холопи? Владимир подчиним Ростову, сделаем Ростов стольным градом Северо-Восточной Руси? Не так разве?
— Кричали такое бояре, было, — согласился Константин Всеволодович. — Но что с того? Те же бояре рты запечатали, когда я прикрикнул на них. Выгнал я их, батюшка, из своего терема.
Юрий недоверчиво засмеялся.
— И ты веришь, отец? Рты запечатали… Непохоже! — Глаза у него стали злыми. — Сил было у тебя маловато, потому решил пока выждать. Теперь у тебя по городу темные людишки шатаются, плачутся об обидах, отца твоего, великого князя, порочат, к великой смуте зовут! Милостивый же князь Константин только что дары им не шлет за это, любо ему!
— За глаза про кого худа не говорят! — У Константина Всеволодовича от облыжных обвинений дрожал голос. — Знаю, кем эта лжа грязная придумана. Выслушай меня, отец, повели привести боярина Дедковича.
— Оседлали тебя ростовские бояре, под их дуду пляшешь, — не унимался Юрий.
Давняя неутихшая ненависть была у Всеволода Юрьевича к кичливым ростовским боярам, что в несбыточных мечтах видели свой город, подобным Новгороду, хотели слабого князя и самим ведать всеми делами. Что им земля русская, крепкая, единая? Своя вотчина, вот она, ближе! Знал Юрий эту затаенную ненависть отцовскую и хотел растравить его, вызвать необузданный гнев. Поглядывал на него с надеждой, ждал. Всеволод Юрьевич сидел, полуприкрыв глаза, лицо казалось безжизненным.
— Что же ты, батюшка, молчишь? — не выдержав, обидчиво спросил Юрий.
— Да, да… — Князь выпрямился, зорко оглядел сыновей. Пока Константин был вдали, верил всему, что о нем доносили, гневался, но вот он перед ним, пылает возмущением, — нет в нем притворства, и князь чувствует к нему нежную отцовскую любовь, хотя еще и не хочет признаться, что поддался наговорам лукавых людей. — Скажи там, — сухо приказал Юрию. — Пусть кликнут сюда боярина Матвея.
— Батюшка! — Юрий смущенно развел руками, лицо стало покрываться пятнами. — Батюшка! Велел ты снарядить с княжичем Владимиром умудренного человека, помочь княжичу освоиться на новом месте. Я и послал с ним боярина Матвея. В Юрьеве он сейчас.
После такого объяснения брата смутная догадка мелькнула у Константина Всеволодовича, а потом уже стала уверенностью: по братниной указке раздразнил ростовских бояр Матвей Дедкович, устроил шумство, чтобы потом опорочить его перед отцом. И как обдуманно Юрий устроил: «Узнал, что меня ждет разгневанный отец, поверивший недоброй молве, побоялся, что могу уличить боярина во лжи, всплывет правда, — немедля отправил того с глаз долой».
— Напрасно поторопился, сын, отослать боярина, — хмуро сказал Всеволод Юрьевич. — Нешто иного дядьки для княжича не нашлось? — Князь быстро вскинул взгляд на Константина, тот напряженно опирался ладонями в края лавки, на которой сидел, будто готовился к прыжку, лицо было недоброе. — Напрасно поторопился. Пошлешь за боярином в Юрьев. Хочу еще раз выслушать его.
— Хотел, батюшка, взять я боярина Матвея в железа и отправить к тебе, — глухо проговорил Константин. — Но он, как уж, ускользнул, сбежал той же ночью.
— Не забывай, брат, чей боярин Матвей, — с угрозой заметил Юрий. — В железа заковать! Привез бы ты в железах ростовского боярина Никиту Голеню. Нужнее был бы он батюшке.
— Ложь ходит рядом с тобой! — не выдержал Константин Всеволодович.
— Перестаньте! — Всеволод Юрьевич поднялся с кресла— все еще высокий, прямой, как и в былые времена; взор его был грозен. — Стыдно мне за вас, княжичи! О чем вы думаете? Что терзаете друг друга? Вы дети одного отца, одной матери. Имейте в себе любовь меж собою. А будете жить в распрях — погибнете сами и потеряете землю дедов и отцов своих. Того ли вы хотите?
