Степан Суздальцев - Угрюмое гостеприимство Петербурга
Как же сильно он ее ревновал…
Николай внимательно посмотрел на Варвару Аркадьевну. Она была все та же Варвара, любящая и нежная подруга. Теперь он понимал, что все ее сношения с графом имели одну лишь цель — возбудить в нем ревность, заставить его вернуться.
И вот он здесь, в ее постели.
Но правильно ли он поступает? Этот вопрос уже давно не тревожил Николая. С тех пор как Шарлотта родила Михаила — пять лет назад, — врачи запретили ему иметь с нею связи. Николай имел увлечения, однако никогда не забывал о своей любимой жене — он никогда не влюблялся во фрейлин.
С Варварой Аркадьевной же дела обстояли иначе. Ею он не просто интересовался, им не просто хорошо было вместе проводить время. К ней он имел чувства, и от этого ощущал себя предателем по отношению к императрице. Потому-то он и оставил Нелидову.
Но теперь, когда снова сошелся с ней, он впервые за долгое время ощутил счастье. И он знал, что не должен более ее оставить. Николай надел мундир и нежно посмотрел на Варвару. Она ответила ему поцелуем и сама застегнула золотистые пуговицы его мундира: она знала, что Николай это любит.
Император посмотрел на часы: он провел с нею сорок минут — непростительная задержка, ранее он не позволял свиданиям длиться более получаса.
Было восемь часов. Он шел по Фельдмаршальскому залу, когда почувствовал запах гари.
— Что это? — обратился он к бывшему здесь поручику. — Вы чувствуете?
— Так точно, — отозвался поручик, вытянувшись по струнке.
— И как прикажете это понимать? — осведомился император.
— Не могу знать, ваше величество!
— Зовите пожарных, — коротко приказал император.
Запах был сильным, и определенно что-то горело.
Николай прошелся по залу. Запах шел со стороны Министерского коридора. Он вышел туда и подошел к полотну, висевшему на стене. Запах усилился. Когда прибыли пожарные, он приказал им снять картину. Из щели в стене, которую закрывало полотно, шел легкий, едва заметный дымок. Пожарные немедленно залили водой щель, однако запах доносился и из других помещений, о чем немедленно сообщили придворные. Пожарные вместе с Николаем долго ходили по залам, пытаясь установить источник запаха, пока, проходя мимо фальшивой двери, Николай не вспомнил о наличии за нею комнаты. Он немедленно приказал сломать зеркало.
— Так примета плохая — зеркало разбивать, ваше величество, — замялся один из пожарных.
— Делайте, что вам велено, — властно сказал государь.
Пожарный взял в руки лом и со всего размаху угодил им в самый центр большого зеркала. Стекло разбилось, и Николай увидел огонь, ростом более трех аршинов. Пламя, вдохнув дворцового воздуха, стремительно стало расти, и сколько бы пожарные ни пытались его потушить, у них ничего не выходило.
Император распорядился о том, чтобы императрице и детям немедленно передали уехать в Михайловский дворец, а сам тем временем отправился к Варваре Аркадьевне. Как он позже узнал, она была не у себя, а с императрицей и, едва услышала о пожаре, немедленно отправилась к своим родственникам Клейнмихелям.
Николай сделал все возможное, чтобы эвакуировать из дворца всех, до последнего повара. Когда ему доложили, что кроме него остались только пожарные, он был в Георгиевском зале.
Как же это так? Пожар во дворце. Как могли это допустить?
Николай со злобой на собственную опрометчивость вспомнил сказанные старому князю Суздальскому в пылу гнева слова: «Скорее Зимний дворец сгорит в огне, нежели я позволю вам вести себя подобным образом». Что же, Зимний горит в огне. Но не может быть, чтобы это из-за того…
В зал вошел Александр Христофорович:
— Ваше величество, оставаться здесь никак нельзя.
— Как прикажете это понимать, Александр Христофорович? — строго спросил император.
— Огонь распространяется по всему дворцу. Пожарные не успевают потушить пламя.
— Вы знали об этом?
— Как можно было, ваше величество?
— Вы, командующий главной моей квартирой, — Николай вспомнил о связи графа с Варварой Аркадьевной и сделался зол на него за это, — как могли допустить это?
— Виноват, ваше величество, — сконфуженно произнес граф.
— Виноваты, — кивнул император. — Вы были так заняты ссорой Шаховского и Суздальского, так радели за своего друга, что забыли о своих прямых обязанностях. Или, быть может, это вы подожгли Зимний, чтобы мои слова оказались правдой?
— Ваше величество ко мне несправедливы, — медленно произнес граф.
— Подите вон, — раздраженно ответил государь. — Я останусь.
Граф Александр Христофорович поклонился и вышел, а император тем временем взошел по ступеням и сел на трон, наблюдая, как пламя врывается в Гербовый зал. Он, российский император, наблюдал падение своей резиденции, которая была побеждена — в этом уже не было сомнения — не вражеской армией, не гражданской войной, не революцией, не заговором против царской фамилии, но огнем величественным и беспощадным, огнем, который безжалостно уничтожал один зал за другим и уже почти достиг сердца Зимнего дворца — Георгиевского зала.
Но что стало причиной пожара?
Неужели безрассудно брошенные им слова?
Неужели Андрей Петрович настолько могуществен, что даже огонь благоволит его неуязвимости?
«А что, — подумал Николай, — сделал бы Суздальский, окажись он на моем месте? Уж он бы, несомненно, в своем возрасте остался бы здесь, во дворце, и своим поступком побудил бы пожарных совершить невозможное или же принял бы смерть от огня. Стало быть, мне, коль скоро уж я решил состязаться со старым князем в упрямстве и гордости, нельзя вставать с трона, пока пожар не будет потушен. Но это же безрассудство. Я здесь погибну, а Александру всего девятнадцать лет — он еще слишком молод, чтобы принять державу. Так что же, я сейчас уйду и уступлю Суздальскому?» Николай улыбнулся. Безумие — погибнуть здесь только из принципа, только из глупого желания противостоять непреклонности Суздальского, который и не ведает о пожаре. Николай усмехнулся. Несмотря на весь свой скептицизм, на весь свой рационализм, свою немецкую педантичность, он с типично русским упрямством совершал один из глупейших поступков в своей жизни.
«А потом в „Современнике“ напишут: „Русский император погиб во время пожара в Зимнем дворце, поскольку из принципа остался в Георгиевском зале“, — подумал Николай. — После такого никто не будет уважать монархию в России».
Император встал со своего трона и вышел в центр зала.
— Гори оно все синем пламенем! — громко произнес он и направился к выходу.
По Невскому проспекту ехала черная карета. Внутри сидели два человека: один — уже средних лет, величественный и спокойный; другой — повеса в возрасте около двадцати лет.
Герцог Глостер угрюмо смотрел из окна кареты, наблюдая Санкт-Петербург — он в последний раз ехал по этой улице. Он знал, что больше никогда не вернется — не сможет найти в себе сил и отваги. И это не было ему в тягость. Он ненавидел Россию, ненавидел ее гордый и безудержный нрав, ненавидел этот беспечный фатализм, присущий русскому человеку, но более всего он ненавидел упрямую русскую стойкость. «Эти люди смогли победить Наполеона не потому, что не взирали на его сан и величие, но потому, что в своей упертости и твердолобости они не способны признать своей неправоты, если за ними стоит хоть одно слово правды». Он сидел спиной к движению и смотрел в окно на северную сторону улицы.
Напротив сидел его сын, который с тоской наблюдал южную сторону проспекта. За эти четыре месяца Ричард успел полюбить Россию, ее гостеприимство и отчаянное безумие, ее покорность судьбе и мятежную душу, пламенную ее страсть, способную согреть сердце даже в лютый мороз. Ричард любил Анастасию. Однако он был сыном герцога Глостера, его отец Демидову был враг, а стало быть, все было решено. Ричард не был Ромео и никогда не пошел бы против отца ради любви. Это вовсе не означает, что любовь его была слаба или что сам он был человеком слабым — нет, он лишь был твердо уверен, что отеческое слово есть закон. Как и отец, он сознавал, что никогда более не вернется в эту азиатскую, далекую, дикую, северную страну.
Если бы он знал, что произошло с Демидовым в последние несколько часов, он, вполне возможно, и смог бы добиться своей любимой. Но герцог Глостер боялся, и Ричард тоже боялся. И страх в нем оказался сильнее безудержной безумной любви, которая не знает преград, — потому что это была не такая любовь. Ричард не был готов биться за эту любовь, как бился ради него князь Андрей Петрович; он опустил руки и предоставил судьбе самой распорядиться его счастьем. Увы, большинство из нас сдаются именно в тот момент, когда мы так близки к достижению желаемого результата.
Черная карета словно тень скользила по Невскому проспекту с запада на восток — туда, где на горизонте вставало солнце, которое никогда не заходит над Британской империей.
