Николай Коробков - Скиф
Вдруг она отстранилась осторожным и стыдливым движением.
— Теперь я пойду. Сегодня я шла и ждала, что увижу тебя. Думала: увижу и остановлюсь. А когда встретила, захотелось убежать… и не могла... А теперь я пойду.
Ее голос показался Орику похожим на звон жаворонка над степью, и слова были, как песня.
Она сделала несколько шагов. Никогда он не видел ее такой легкой. Она могла пройти над цветами, не помяв их.
Он хотел что-то спросить, но показалось, что это не нужно. У поворота тропинки она обернулась, не улыбаясь и не кивая ему. Но в ее лице была такая радость, что она почти ослепила его, словно он взглянул на солнце.
Она ушла.
Орик оглянулся. Море блестело, темная зелень деревьев на высоком берегу казалась насыщенной жизненною силой земли, хрустальное излучение тепла поднималось над нагретыми солнцем камнями.
Внезапно он почувствовал прилив радости, новой, непохожей на только что пережитую. Он сильно и глубоко вздохнул, расширяя грудную клетку; горячий поток крови согрел еще казавшиеся холодными пальцы. Переполненный силой и торжеством, он побежал, нарочно минуя дорогу, чтобы взбираться по камням, перескакивая и хватаясь за пучки травы, за каменистые выступы, осыпавшиеся под его руками. Взобрался наверх и остановился на самом краю обрыва, лицом к морю. Радость и сила все еще переполняли его, и он не знал, что ему делать.
Вдруг вспомнил, что уже давно время быть на работе, и побежал в поле.
Вместе с другими невольниками он должен был заниматься починкой изгороди. Пользуясь отсутствием надсмотрщика, рабы прятались за кустами и отдыхали в густой, прохладной тени. Один из них раздраженно спросил Орика, где он был, и добавил:
— Мы не жаловались, но не исполнять же нам и твою долю работы!
Один из друзей Скифа вступился.
— Ну, мы сегодня и своей-то работы не сделаем.
Но первый продолжал сердиться.
— Что он, раб или нет? Мы ложимся спать — он уходит, идем на дело — его нет. А Главк ему готовит особенную порцию пищи за обедом. Должно быть, у него есть причины любить Скифа.
Угрюмый сириец, работавший у изгороди, подошел с молотком в руке и, не вынимая торчавших изо рта гвоздей, сказал презрительно:
— Не ворчи, старая обезьяна. Тебе же хуже будет. Сам все утро провалялся в тени, а к другим пристаешь.
Но тот не мог успокоиться.
— Если у него любовь какая-нибудь завелась, так для этого есть ночь. Ушел — и вернулся. А он начинает прямо с рассвета.
Кто-то засмеялся.
Не обращая внимания на придирки и совсем не чувствуя раздражения, Орик взял жердь и начал прилаживать ко вбитым в землю кольям, но несколько донесшихся до него фраз вызвали в нем, желание отмахнуться, и он крикнул через плечо:
— Замолчи, Бат. Я добр сегодня, а то ты уже давно попробовал бы моих кулаков.
Бат не унимался.
— Мои кулаки не хуже твоих! Вот если ты еще будешь опаздывать на работу, я пожалуюсь хозяину, — пусть следит за тем, чтобы его невольницы не плодили скифских щенят.
Орик вдруг почувствовал острый прилив гнева, повернулся и медленно подошел. Думая, что он набросится на него, Бат вскочил, схватив лежавший на земле тяжелый молоток.
— Подойди, варвар, я размозжу твою дурацкую башку!
Непривычный к драке, он держал молоток около плеча. Орик, не дав ему времени замахнуться, схватил его за руку, вывернул, заставил уронить орудие и ударом кулака в подбородок опрокинул противника. Оглушенный, тот пытался встать, но Орик схватил и сжал его голову.
— Ты тут мечтаешь о поцелуях, так давай я покажу тебе, как здешние девушки целуют «горшком». Они берут голову за уши, как горшок, и целуют в губы, но я тебя только возьму за уши. И он стал неистово тереть уши тщетно защищавшегося Бата. Под общий хохот стукнул его еще раз по голове и отошел.
— Теперь ты, видишь, что твои кулаки хуже моих, поэтому будь осторожен: в следующий раз я возьму тебя уже не за уши, а за горло.
Появился Главк.
— Опять вы тут спрятались за кустами! Беритесь за дело. Если изгородь не будет готова к полудню, вы будете лишены вашей порции хлеба. А ты, Скиф, сегодня куда-то скрылся перед отправлением на работу, — смотри, чтобы это не повторялось.
Он, очевидно, слышал разговор, закончившийся дракой.
— Ну, живо! Или я приставлю надсмотрщика, чтобы он подгонял вас ременной плетью.
Он постоял, наблюдая за начавшейся работой.
— Ты, Бат, опять пьян? Еле стоишь на ногах... Ты уже раз сидел в домашней тюрьме, теперь я доложу господину, чтобы тебя отправили в городскую тюрьму, а потом на рынок для продажи.
Невольники молча вколачивали бревна и толстыми гвоздями прибивали к ним длинные слеги. Некоторые сбросили с себя платье, и солнце пекло их потные обожженные спины, покрытые оставшимися после плетей рубцами.
Главк некоторое время молчал, потом спросил:
— Кто здесь у вас самый сильный? Ну, хоть ты, Скиф, — возьми-ка это бревно и иди за мной.
Когда они отошли, Главк тихо сказал:
— Будь осторожен с Батом: он негодяй и доносчик и может пожаловаться не только хозяину. Он одно время служил сыщиком в городской полиции. Я знаю, он и теперь интересуется вещами, которые его не касаются.
— Орик, — неожиданно закончил он, — брось это бревно, я сам не знаю, зачем мы его тащим. Мне нужно было только предупредить тебя. — Его голос сделался отечески ласковым. — Не мое дело разузнавать то, что ты не хочешь мне говорить, и не мне давать тебе советы. Но я был бы рад, если бы ты согласился попросить хозяина об освобождении. Он сейчас же это сделает, и ты уедешь к себе домой, в степи. Ну, что — гордость? Я знаю, ты думаешь сам себе добыть свободу, потому что и рабом себя не считаешь. Только зачем это? И для чего рисковать?
Орик сбросил с плеча тяжелое бревно и откинул назад длинные соломенно-желтые волосы.
— Спасибо за совет, — искренно сказал он, — но сейчас я еще не хочу уходить отсюда. Мне хорошо. Главк, очень хорошо. А свобода… я в ней уверен. Конечно, я уйду в степи, но лишь тогда, когда сам этого пожелаю.
II
Эксандр проводил гостей и посмотрел на удалявшуюся великолепную процессию празднично одетых клиентов и рабов, следовавших за носилками. Он вернулся в дом и прошел в комнату, где его ожидал Никиас. Эксандр был взволнован.
— Этого я никак не ожидал, — начал он. — Знаешь ли ты, зачем эти люди приходили сюда? Если ты видел их, ты, может быть, догадался?
— Я пришел в то время, когда они были у тебя и, чтобы не мешать, удалился в сад. Они явились, кажется, по какому-то особенно важному случаю?
— Да. И совсем неожиданно. Между ними был друг Адриана — Сервий Теренций. От имени Адриана он явился, чтобы просить отдать тому в жены мою дочь.
Лицо Никиаса выразило удивление; потом он улыбнулся спокойно.
— Что же, Ия одна из прекраснейших девушек нашего города. Почему бы Адриану и не пожелать жениться на ней?
Он хотел спросить, что ответил на предложение Эксандр, но нашел это неудобным и промолчал.
— Адриан не принадлежит к числу людей, способных любить, — продолжал Эксандр. — В то же время он, конечно, не считает такой брак равным. Поэтому возможность подобного предложения никогда не приходила мне в голову.
— Ия сделается теперь одной из самых богатых женщин мира, — осторожно сказал Никиас. — И она сможет оказать немало услуг своему родному городу.
Эксандр быстро взглянул на него.
— Я не пожелал бы принести ее в жертву интересам республики. Но может ли такая жертва оказаться действительно полезной?
Он помолчал и, не получив ответа, продолжал:
— Честолюбие чуждо и мне, и ей. Богатство и власть, — хотя я и не забываю, что Адриан ни с кем не захочет поделиться ими, — не могут сделать Ию счастливой. А быть женой такого человека, как он, — злобного, черствого, ограниченного, распущенного и грубого — уже само по себе составляет несчастье. Поэтому я не колебался бы ответить отказом. Но я подумал так же, как ты. Быть может, городу удастся получить заем у Адриана. Он мог бы много сделать и для того, чтобы настоять в Риме на необходимости военной помощи Херсонесу против Палака.
— Мне кажется, что Адриан — друг Люция и благодаря своему богатству может иметь большой вес в правящих римских кругах, — неопределенно сказал Никиас.
— Да, конечно. Но ведь при всей своей расточительности он прежде всего расчетливый делец. Как иначе мог бы он собрать себе такое состояние? Кто может утверждать, что, женившись на Ие, он пожелает оказать бескорыстные услуги ее родному городу? Если же они могли быть выгодны для него, то не нужна была бы и ее помощь.
— Может быть, она могла бы оказывать на него определенное воздействие. Но для этого надо допустить, что он умеет любить.
— Чтобы воздействовать на Адриана, Ия должна была бы быть совершенно другой. Кроме того, получив ее, он сохранит по отношению к нам все свое высокомерие. Он сумел сделать так, что даже это сватовство носило оскорбительный характер, — может быть, намеренно, чтобы я почувствовал свое полное ничтожество по сравнению с ним. По форме он как будто прислал просить, чтобы я отдал ему мою дочь, а по сущности лишь извещал о том, что оказывает мне незаслуженную честь, желая взять Ию в жены.
