Валерий Кормилицын - Разомкнутый круг
Рубанов подарил своему дядьке последние пятьдесят рублей. Оболенский и Нарышкин – по такой же сумме.
– На обзаведенье по первости хватит! – радостно наложила руку на деньги вновь испеченная Шалфеева.
– Что, брат! – ржали гвардейцы. – Самого главного командёра на шею себе посадил…
После свадьбы эстандарт-юнкера стряхнули пыль с уставов и принялись вспоминать, что они когда-то читали.
– Братцы, а я кроме названия ничего не помню! – затосковал Оболенский. – Похоже, не бывать мне корнетом…
– Полагаю, тебе сразу подпоручика дадут! – успокаивал его Рубанов.
– До вахмистра бы дослужиться! – безнадежно вздыхал князь.
Нарышкин не отвлекался на пустые разговоры и усердно грыз военную науку.
Через несколько дней юнкера сдавали один из главнейших в своей жизни экзаменов.
«Ротмистр в ужасном настроении – не сдадим!» – паниковали они.
Будто случайно за день до экзамена в Красном появился папà Оболенского и о чем-то долго совещался с бароном. Отпрыска в этот приезд он игнорировал и денег не дал ни гроша, чтобы любимый сынуля хоть на экзамен явился трезвым.
Рубанова догнало письмо от княгини – с курьером привезли из Стрельны. В письме она настоятельно просила посетить в Петербурге ее дом. «Зачем? – недоумевал Максим. – Может, собирается пораньше из деревни приехать?»
На экзамене решили присутствовать сам командир Конного полка Янкович, весь прошлый год воевавший со шведами в армии Буксгевдена, исполнявший обязанности командира Арсеньев и какой-то штабной чин.
– Все! Крышка! Тут даже моему ангелу-хранителю не совладать… – опустил руки Оболенский.
– Конечно не совладает, потому как вечно с похмелья у тебя! Прости господи мою душу грешную, – перекрестился Максим.
Оболенский неожиданно обиделся за своего ангела, а Нарышкин, напротив, развеселился, представив страждущего херувима.
Но княжеский ангел, как всегда, оказался на высоте… Вечером к юнкерам зашел Вайцман и, строго настроив их на завтрашний экзамен, подал Оболенскому листок с тремя вопросами и ответами на них.
– Чтобы к утру знали, как «Отче наш», – уходя, распорядился он, – а то опять опозоримся перед командирами.
На следующий день полковник Арсеньев до седьмого пота гонял Рубанова и Нарышкина по уставам, проверяя их знания, и выдохся вместе с ними, не задав князю ни единого вопроса.
Григорий Оболенский бодро ответил на три заданных ротмистром вопроса, заслужив благосклонную улыбку полковника, и теория на этом закончилась. В практических же вопросах – скачке, рубке, стрельбе и прочем – князь не уступал своим друзьям, а может, был и лучше их. Молодые кирасиры стали уже бравыми вояками на втором году царской службы!
Словом, 19 августа приказом по полку эстандарт-юнкерам присвоили первое офицерское звание – стали они корнетами русской гвардии! Прослезившийся папа Оболенского не пожалел денег, и по приезде в Петербург целую неделю корнеты ныряли из кабака в кабак, обмывая офицерские погоны, пришитые дядьками на их юнкерские колеты.
В «Храбром гренадере» встретились с такими же счастливыми кавалергардами, тоже в офицерских погонах.
– Господа офицеры! – орали они. – Пьем за ваше здоровье!..
Из кабаков шли в рестораны, после них в гости к Оболенскому, благо всем им до середины ноября предоставили отпуска. Через неделю приехавший из Москвы отец Нарышкина, с помощью слуг погрузив сына в возок, увез его домой. Папа Оболенского, тоже с помощью слуг, взгромоздил наследника на вместительный дормез, запряженный шестериком, и отправил похмеляться в деревню. Кавалергарды разъехались по своей родне, а оставшийся в одиночестве Максим решил отправиться в Рубановку. Перед отъездом наведался в голицынский дом.
Княгини там, разумеется, не оказалось, но старый хромой, слепой и глухой лакей, щеголявший в барском парчовом халате, подал ему еще одно письмо и сто рублей от князя Петра. В письме княгиня поздравляла с офицерским чином и просила посетить указанный адрес, чтобы снять мерку для новой офицерской формы, которую к ноябрю и пошьют. После этого приглашала к себе в имение. Кликнув недовольного лакея, слава Богу, он находился в соседней комнате, Максим велел принести перо и бумагу. Быстро написав княгине благодарственное письмо, сообщил о своем отъезде в Рубановку. Снять мерку у француза портного он все же не поленился и затем направился в канцелярию лейб-гвардии Конного полка, где получил подорожную и деньги.
16
На следующее утро почтовая тройка миновала Поцелуев мост и мимо Морского собора и Никольского рынка повезла Максима к заставе. Проезжая рынок, он внимательно поглядел, нет ли у ворот знакомой ведьмы…
Когда неспешно тряслись по набережной Фонтанки, почтовому ямщику надоело молчать, и он стал занимать корнета рассказами, что тоже не лыком шит и в свое время скакал с экстрапочтой в Москву и Киев с саблей и рожком на боку. Поведал, что имеет медаль за то, что отбился от лихих разбойничков в лесу под Москвой.
– Деньжищ в запечатанных мешках везли – страсть! И, кабы не кони, валяться бы мне в овраге с пробитой башкой… И брат мой почтарем был, – рассказывал он, – сейчас пенсию получает за двадцать лет непорочной службы и увечье, на оной нажитое, – двенадцать рублев в треть, то есть трешницу в месяц. Не больно-то, господин офицер, разживесси с такими деньгами…
Максим охлопал свои карманы, набитые ассигнациями.
Пока проехали половину прогона, он досконально знал, сколько взыскивают на почте за каждый лот веса посылки и чем отличается легкая почта от тяжелой.
Погода стояла прекрасная – конец августа радовал теплом и солнцем. Максим любовался желтеющими деревьями и ясной голубой далью с его Рубановкой где-то там, в необъятном просторе. Возок подскакивал на ухабах и рытвинах, поскрипывая плохо смазанными колесами. В пол-уха слушая ямщика, Рубанов попытался насвистывать марш Конного полка, задумавшись, что ждет его там, впереди… и не только в деревне, а еще дальше…
Пыльная дорога, цепляясь за колеса кочками и ухабами, все же уходила назад. Лошади плелись кое-как, временами фыркая, прядая ушами и тряся головами, казалось, что они тоже слушают хозяйские байки и иногда соглашаются с ними, иногда нет.
Проезжая какую-то деревушку, ямщик остановился у избы с подслеповатыми окошками и долго переругивался с вышедшим босым бородатым мужиком. Потом они поили лошадей и пригласили Максима отобедать чем бог послал. Бородатый оказался кумом ямщика. Рубанов дал им полтину, и кум помчался за водкой.
В соседнем дворе раздавался звук топора, тешущего дерево, и слышался мужской голос, негромко напевающий песню. Пить Максим не стал, а, быстро пообедав, вышел во двор и, устроившись в тенечке, задремал.
Запрягли лошадей лишь под вечер и по прохладе тронулись дальше. «Не скоро я эдак-то домой попаду!» – рассуждал Максим, поторапливая ямщика.
– Не сумлевайтесь! – клевал тот после выпивки носом. – Довезем куды следоват…
Закатившееся солнце сменила жирная наглая луна. Приятный вечерний ветерок нежно охлаждал разгоряченную за день дорогу и усталых путешественников. Поздно ночью, проделав один прогон, подъехали к дому смотрителя.
– Какие лошади!..– отчаянно замахал руками вышедший на крыльцо станционный смотритель, плутоватым глазом кося на карман Рубанова. – Какие лошади, ваше благородие? – вопил он. – Вчерась важный енерал в Москву проехать изволили, раз! – Стал загибать пальцы. – Днем трех уполковников в Петербурх отправил, да у меня некоторые – вторые сутки сидят – и ничего… молчат! А вы – лошадей!.. – Опять хитро поглядел на рубановский карман.
Вздохнув и ничего не сказав смотрителю, Максим пошел в дом, заметив несколько незаложенных дорожных экипажей, стоящих в просторном дворе с распахнутыми настежь воротами. В доме Максим сделал еще одну слабую попытку раздобыть лошадей, сунув в руки смотрителю свернутую подорожную. Не поняв, тот обрадовался, но разглядев, что это не деньги, сурово произнес, уходя в другую комнату:
– Нет лошадей! И не скоро будут.
Аккуратно убрав бумагу в карман, Максим огляделся, поняв, что ночевать придется здесь. Станционный дом был вместительный, деревянный и старый. Из сеней Максим прошел в залу, где около десятка проезжих ели, пили, курили и разговаривали. Огромный самовар стоял на внушительном, крепко сколоченном столе. На потертых диванах спало несколько человек. Комната была заставлена баулами, чемоданами и корзинами. Растерявшись, Рубанов остановился посредине, не зная, куда пойти. Внимания на него никто не обратил. Из соседней комнаты появился смотритель и, лавируя между поклажами, направился к нему и взял под руку.
– Ваше благородие в «генеральскую» приглашают! – произнес он, подталкивая Максима к облупленной двери. – Лошадей-то все равно нет, – на всякий случай добавил он, с поклоном отворяя дверь.
