М. Роуз - Феникс в огне
Джош надеялся на то, что Малахай правильно объяснял эти вещи, и все же не мог до конца поверить ему. Именно это, а также усталость, вызванная долгим перелетом и сменой часовых поясов, давили на него в то утро. Ему не хотелось сидеть в своем кабинете и ждать. Он жаждал немедленно увидеть Габриэллу, выяснить все насчет ограблений в Риме и в Нью-Хейвене, убедиться в том, что с ней действительно все в порядке. Однако когда Райдер позвонил ей, ему снова ответил автоответчик.
К десяти часам у него разболелась голова. Он проглотил две таблетки и принялся растирать виски. В кабинете было тихо, даже слишком. Перед тем как Джош получил травму головы при взрыве бомбы, его повсюду сопровождала музыка — джазовые певцы, старики классики, которых он слушал в детстве, или заводной рок. Однако то, что раньше было лишь увлечением, за последние шестнадцать месяцев превратилось в настоятельную потребность. Тишина усугубляла провалы в прошлое.
Джош достал наушники, которые всегда держал под рукой, но было уже слишком поздно. В воздухе чувствовался аромат жасмина и сандалового дерева, предшествующий очередному провалу. Знакомая сила неудержимо затягивала его в водоворот, увлекала к мерцающему огоньку свечи. В нем бурлили восторг и возбуждение.
Затем к ним добавился страх. Настоящее исчезло. Он провалился в прошлое, больше чем на сто лет назад.
Женщины в платьях с глубокими вырезами и мужчины во фраках расхаживали по залу, беседовали друг с другом, потягивали пунш из бокалов и шампанское из высоких фужеров, которыми их обносили официанты в белых перчатках. Сознание Джоша заполнила старинная музыка. Вдоль стены стоял длинный стол, уставленный пирамидами устриц, вазочками с блестящей черной икрой, тарелками с оливками, блюдами с жареным мясом и дичью.
Перси Талмэдж отказался от шампанского, попросил официанта принести бокал портвейна и направился через зал, прислушиваясь к обрывкам фривольных разговоров и сплетен. Похоже, лишь его дядя Дэвенпорт и Стивен Кавендиш, стоявшие в углу, были поглощены серьезной беседой. Перси осторожно приблизился к ним, следя за тем, чтобы не привлекать к себе внимания.
Он в совершенстве освоил искусство быть невидимым и поднаторел в умении следить за своим дядей. Всего несколько лет назад Перси даже предположить не мог, что окажется способен на тот обман, которым теперь занимался ежедневно. Он успел познакомиться с тайными проходами, устроенными в особняке по прихоти его отца, так же хорошо, как со своей собственной спальней, а магические науки, которые они с отцом изучали ради развлечения, стали теперь его незаменимым орудием.
Забавлять гостей подобными трюками было модно. Отец Перси в этом преуспел, но сейчас он несказанно удивился бы, узнав, как их использует его сын. К горлу Талмэджа подступил клубок. Он до сих пор не мог свыкнуться с тем, что отца больше нет, хотя со дня его смерти прошло уже восемь лет.
Однако сейчас было не время для горя. Досье с обличительными материалами, накопленными Перси, становилось все более пухлым. Он сам не понимал, что происходит, но чувствовал, что приближается к цели. Надо собрать последние элементы мозаики, и можно будет…
— Дэвенпорт, черт возьми, ну как только вы могли подумать, что какая-то девятнадцатилетняя девчонка сможет защитить наши инвестиции? — проворчал Кавендиш. — Я ожидал от вас большего.
— Вы совершаете большую ошибку, недооценивая мой план. В его простоте кроется гениальность.
— Это не план, это безумие. Блэки очень опасный человек.
— Однако у этого человека есть одна слабость. Именно на ней я и собираюсь сыграть.
— Ваша жена догадывается о том, что вы ради нашего блага бросили ее дочь на растерзание волкам, точнее, одному волку?
Дэвенпорт подался вперед и пробормотал ответ, который Перси не расслышал. Однако вслед за этим прозвучал такой зловещий хохот, что у него мурашки по спине пробежали.
Речь шла об Эсме, младшей сестре Перси. Несколько недель назад она отправилась в Европу, чтобы на протяжении шести месяцев изучать в Риме живопись у частного наставника. Все это устроил Дэвенпорт. Он даже нанял виллу и нашел компаньонку, которой предстояло играть роль его сестры, старой девы. Этот проныра даже заверил мать Эсме в том, что за девушкой присмотрит Титус Блэкуэлл, который как раз будет находиться в Риме, чтобы наблюдать за археологическими раскопками, предпринятыми клубом «Феникс».
Что означала эта новая информация? Как она соотносилась со всем тем, что уже успел выяснить Перси? Когда ответ наконец дошел до него, он почувствовал себя полным дураком.
«Почему я до сих пор не связал присутствие Блэкуэлла в Риме с поездкой сестры? Я ведь не раз видел, как финансист на вечерах и приемах беседовал с Эсме, хотя с ней любили поговорить все. Она такая жизнерадостная и веселая. Да, Эсме была не прочь немного пофлиртовать, но лишь совершенно безобидно. Ведь так? Не может быть и речи о том, чтобы у Эсме что-то было с Титусом. Он ведь женатый мужчина.
Однако выражение лица Дэвенпорта говорит совсем о другом. Неужели Эсме влюблена в Титуса?
На что намекают загадочные ссылки в ее письме? Ей, конечно же, хорошо в Риме, а она всегда выступала против традиционных предрассудков».
Перси осторожно попятился назад. Он понял, что необходимо во что бы то ни стало вернуть сестру домой, даже если ради этого ему самому придется отправиться в Рим. Дэвенпорт Талмэдж оплел густой сетью коварных интриг семью своего родного брата, его наследие и дом.
Еще в молодости, в тысяча восемьсот сорок седьмом году, Тревор Талмэдж основал клуб «Феникс». Его членами были Генри Дэвид Торо, Уолт Уитмен, Фредерик Лоу Олмстед и другие известные личности, последователи теории перевоплощения. Однако после смерти Тревора его брат Дэвенпорт прибрал к рукам все, в том числе и супружеское ложе. Первоначальная задача клуба, состоящая в поисках дороги к знаниям, к просвещению, была забыта. Ее заменило стремление к богатству и власти.
Теперь Дэвенпорт бесцеремонно использовал племянницу, втянув ее в свои нечистоплотные замыслы.
«Какая опасность угрожает Эсме?»
Перси отпил глоток портвейна, любимого напитка отца. Теперь во всем доме лишь он прикасался к бутылкам с янтарной жидкостью, привезенным отцом из Испании. Дядя Дэвенпорт смеялся над вкусами племянника, недоумевая, как тот может пить этот сладкий сироп. Перси ничего не имел против. Он даже был рад тому, что дядя не притрагивался к священным запасам. Эта партия была особой. До сих пор от нее оставались по крайней мере еще три бутылки.
Еще один глоток, и тотчас же — пронзительная боль. Та самая мучительная резь в желудке, уже не в первый раз терзающая Перси за последние несколько дней. Его лоб покрылся капельками пота. Он почувствовал, что ему необходимо как можно скорее лечь у себя в комнате, подальше от толпы и музыки.
Покидая зал, Перси поймал на себе пристальный, проницательный, любопытный взгляд черных искрящихся глаз дяди Дэвенпорта. Конечно же, тот видел, что Перси плохо, но он даже не подумал прийти на помощь племяннику.
Перси согнулся пополам от боли.
Открыв глаза, он обнаружил, что лежит в кровати, судорожно клацая зубами. Лоб у него горел, внутренности раздирала такая невыносимая боль, что ему хотелось скулить, как собака.
У изголовья кровати сидела мать, бледная, будто высеченная из мрамора. Она не обращала внимания на слезы, текущие по щекам, и вытирала лицо сына влажным полотенцем.
Перси попытался выдавить из себя хоть несколько слов. Ему надо было только выкроить минутку между мучительными приступами, перевести дух, чтобы можно было рассказать матери о том, что он выяснил.
— Дэвенпорт, он пытается что-то сказать, — обратилась к дяде мать.
Ей на плечо легла мужская рука. Перси увидел костлявые пальцы и сверкающее обручальное кольцо.
— Бедный, бедный мальчик, — пробормотал Дэвенпорт.
Мать склонилась к самым губам сына.
— В чем дело, Перси?
Он попробовал было заговорить, но у него вырвался лишь стон, проникнутый болью. Глаза юноши закрылись сами собой.
— Ему становится хуже. Мы его теряем.
Перси сделал над собой усилие и открыл глаза, чтобы предупредить мать хотя бы взглядом. Однако он увидел перед собой лицо не матери, а дяди, внимательно наблюдающего за ним. Стальные глаза Дэвенпорта светились торжеством.
— Мама… — выдавил Перси.
Мать снова склонилась и положила ему на лоб холодное мокрое полотенце. Она плакала.
— Джош?
Он протянул руку, чтобы прикоснуться к щеке матери, смахнуть слезы.
— Джош?
Подобно растянутой резине, рывком вернувшейся к своей первоначальной форме, Райдер вынырнул в настоящее. Однако еще несколько мгновений он оставался переполнен горем, вызванным страданиями своей матери.
