Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов
— Покажи пропуск, — велел Оча.
Фёдор, с трудом сдерживая усмешку, извлёк из заветного тайника квадратик некогда плотной, вощёной бумаги с собственноручной подписью главнокомандующего. Оча приблизился. В высоту воевода Абубакара едва достигал Фёдорова плеча. Зато в ширину превосходил и Фёдора, и Мажита вместе взятых. Босое лицо его и голый череп, несмотря на прохладную погоду, покрывали бисеринки пота:
Оча вертел и мял пухлыми пальцами растрёпанную бумагу.
— Поосторожней лапай, — буркнул Фёдор. — Не можешь прочесть — не кобенься...
— Это рука самого Ярмула, — вставил Мажит.
— Я признал тебя, аккинец, — изрёк Оча, возвращая пропуск казаку. — Твой род уважают в этих местах. Если ты готов поручиться за мирные намерения своего спутника...
— Готов...
— Владетель Коби приглашает посланцев Ярмула к своему столу! — провозгласил Оча.
* * *
Дверь отворилась. В лицо Фёдору дохнуло уютным теплом. Они вступили в каменный зал. На серых стенах, украшенных медвежьими и волчьими шкурами, чадно горели факелы, освещая большой дубовый стол, огромное кресло красного дерева, оббитое воловьей кожей. Высокий старец с узким, суровым лицом, владетель Коби — Абубакар восседал на нём. В углу зала в огромном очаге под котлом на прокопчённой треноге трещал бойкий огонь. Слуга в стёганом халате, перепоясанном широким кожаным поясом, большой ложкой на длинной ручке помешивал варево. Абубакар смотрел прямо перед собой на чистую столешницу. Крупная, красивая кисть его руки теребила длинные седые локоны, скреплённые на затылке шёлковой лентой. Плечи и спину Абубакара закрывала белоснежная бурка. Фёдор признал и суровый лик, и золотую ладанку в вырезе синей шёлковой рубахи.
— Посмотри, Абубукар, кто пожаловал к нам! — возглас Очи многоголосым эхом отразился от тёмных сводов зала.
— Кто это? — хмуро спросил старец.
— Посмотри, Абубакар, после стольких дней лишений радость пожаловала в наш дом! — радостно повторил Оча. — Это же Мажит, сын Мухаммада, достойный потомок великого Салтана-мурзы, который...
— Я услышал тебя, Оча, — прервал его Абубакар. — Кто с ним? Русский человек?
— Да, — ответил Фёдор. — Я — служилый казак Терского казачьего войска.
— Бежал из плена?
— Дозволь подойти, почтеннейший.
— Подойди.
Фёдор прошёл в глубину зала. Возле очага ему стало и вовсе жарко, но Абубакар, судя по всему, замерзал, кутаясь в белый мех бурки. Фёдор достал из-за пазухи бережно пронесённый через все невзгоды пропуск, протянул владетелю Коби. Абубакар бережно принял измятый и испачканный кровью клочок бумаги. Прочёл:
— «Не тронь его. Ермолов». Друг шлёт нам весть... откуда?
— Из Грозной крепости, — сказал Фёдор.
— Из Грозной крепости... — хмуро повторил Абубакар. — Твоё имя?
— Фёдор сын Романов Туроверов.
— Садись, Фёдор Романович, со мной за стол, — сказал Абубакар по-русски. — Я ждал твоего прихода. Долго ждал.
— И ты садись, Мажит сын Мухаммада, потомок славного Салтана-мурзы, — продолжил он на языке нахчи. — А ты, Оча, почему стал в стороне? Иль не желаешь отведать мяса любимой газели Этэри-ханум? Эй, Олхазур, готово ли мясо?
— Да, хозяин. Мясо готово, — отозвался Олхазур.
— Подай на серебре. У нас гости, они голодны, вымокли, замёрзли.
Послушный Олхазур черпал варево из котла. Жидкая чечевичная похлёбка с тонкими ломтями жилистого мяса была подана гостям в большой, украшенной изящной чеканкой серебряной пиале.
— Отнеси котёл на стену, Олхазур. Воины должны есть как следует, иначе не углядят крадущегося в ночи врага.
Пожилая прислужница в чёрной чадре принесла стопку кукурузных лепёшек.
— А что, женщина, нет ли настоящего хлеба? — капризно спросил хозяин. — Не видишь, у нас гости!
— Пшеница закончилась неделю назад. Остались лишь кукуруза и чечевица. Вам ли не знать об этом, хозяин? — ответила прислужница.
Другая женщина, в платке, скрывавшем нижнюю половину лица, принесла воду в большом глиняном кувшине и чашу. Фёдор и Мажит умылись. Им помогли снять вымокшую одежду, подали бешметы и рубахи, чистые и сухие.
На дубовый стол перед гостями поставили серебряные приборы. Сам хозяин и Оча черпали варево кукурузными лепёшками, а когда хлеб закончился принялись есть руками. Зверский голод помешал Фёдору задуматься о приличиях. Он схватил серебряную ложку и одним духом уничтожил содержимое своей тарелки.
— Ты видишь, мой народ воюет, — утолив голод, владетель Коби снова заговорил на русском языке. — Нас убивают вражеские пули и чума. Настали чёрные дни. Теперь голод угрожает нам. Стены моей крепости осаждены бандами врагов. Мои владения опустошены чумой. Ярмул, мой друг и родственник, послал мне на помощь войска. Но они погибли, едва достигнув стен Коби. Ты слышал, вчера здесь шёл бой... В нём погибли те русские солдаты, что не умерли в дороге от чумы. А ты выжил, ты дошёл. И теперь...
Абубакар умолк. Сотрапезников придавила чугунная плита молчания. Из полумрака залы появилась бесшумная фигура служанки. Женщина поставила на стол высокий кувшин и кубки.
— Хвала Аллаху! — Оча решился нарушить тяжёлое молчание. — Запасы вина ещё не иссякли в твоих подвалах, Абубакар!
— Нам осталось лишь перепиться с горя. — Владетель Коби горько усмехнулся. — Но нет! Не бывать тому! Достославный предок Мажита, великолепный Салтан-мурза, воспетый в наших преданиях, не падал духом. И в дни тяжёлых испытаний не предавался унынию и пьянству. Выстоим и мы! Наполни кубки, Оча! Выпьем за победу — надёжную спутницу отважных! А завтра я должен решиться... Решиться отпустить единственную дочь с этим иноверцем в чужие края, во власть неизвестной судьбы.
* * *
— Как чудесно, Педар-ага! — причитал Мажит. — Я вспоминаю Лорс и его доброго хозяина, уютный дом, хорошую еду. Сколько дней минуло с той поры? А сколько нам довелось пережить за это время! Наслаждайся, Педар-ага! Получай удовольствие в предвкушении больших радостей — завтра нас представят Этэри-ханум и Сюйду.
— Эк тебя разобрало-то! — усмехнулся Фёдор. — А ведь я заметил — ты-то вовсе вина не пил в отличие от хозяина и его воеводы. Эк, трезвость-то прославляли громогласно, а сами... Три кувшина опустошили! А воевода-то, воевода!
— Аллах не велит нам вкушать...
— Да ладно! Оставь! — Фёдор вскочил с кровати.
Владетель Коби разместил их с отменным удобством, в покоях достойных княжеских персон. Тут была и огромная кровать под балдахином из старинной парчи, и персидские ковры, и груды вышитых шёлком подушек. Весёлый огонь в очаге хорошо прогрел сравнительно небольшую опочивальню.
— Не пристало приличному человеку хулить хозяев, ночуя под их кровом, — назидательно молвил Мажит.
Но казак не унимался.
— А воевода-то — ни дать ни взять главный евнух в серале Кюринского хана! Ишь кольчуга-то — звяк, а сабля-то — бряк! Диву даюся, как одышливому толстяку сил достаёт этакую тяжесть на себе таскать! Жирный боров! Бурдюк с топлёным салом!
— Зачем ругаться, Педар-ага? Посмотри: добрые хозяева тебя, христианина, на мягкой перине спать уложили... — сонно лепетал Мажит.
— Да что мне эти перины! Я солдат. С малолетства приучен ночевать в степи среди ковыля иль под камнем придорожным. И не надо мне постели уютней, чем копна прошлогодней соломы! Эй, аккинец!..
Но Мажит уже спал. Грамотей свернулся калачиком на тёплой перине, укрывшись шёлкотканым хозяйским одеялом с головой.
Фёдору не спалось. Казак метался между огненным чревом очага и забранным слюдой, узким оконцем. Странная тоска давила его, предчувствие скорой беды терзало душу. Он то хватал в руки кувшин из начищенной меди, стараясь рассмотреть в его полированной поверхности своё отражение. Нет ли признаков чумной лихорадки? Не болезненный ли бред терзает его? Фёдор укладывался на ковёр перед очагом. Надеялся, что жар пылающих поленьев изгонит из тела зябкую усталость, поможет заснуть. Но благодать сна снизошла на него только под утро.
Фёдор заснул на ковре, перед потухшим очагом. Спал крепко без сновидений и не проснулся б до вечера, если бы не пронзительные звуки боевого рога — то Оча созывал на стены воинство княжества Коби.
* * *
— Я не решалась будить тебя, — сказала женщина по-русски. Она сидела в кресле, бросив красивые руки на резные подлокотники кресла. Её змеящиеся по груди косы, миндалевидные глаза, тёмно-синий с золотом бархат наряда, блестящие каменья колец и серёг в обрамлении красновато-жёлтого металла, витой серебряный обруч на лбу, украшенный причудливыми подвесками, — всё это великолепие казак смог бы рассматривать вечно, но женщина вновь заговорила.
