Юрий Хазанов - Мир и война
Чувствуя, будто родился заново, он нетвердыми шагами отправился разыскивать товарищей. Наутро болей не было, но совсем не хотелось есть, а на мясо, которое сварила хозяйка дома, где заночевали, просто смотреть не мог. К середине дня кто-то обратил внимание, что у него совсем желтые белки глаз, и зеркало подтвердило диагноз. Желтыми стали и ногти, лишь на лице, под загаром, желтизны не было видно. Он вспомнил, как то же самое случилось с ним в Тобольске, когда он удирал из школы всего каких-нибудь четыре года назад, но тогда этому не предшествовали такие боли, тогда, несмотря на слабость, он все-таки сумел героически пройти по ледяному Иртышу больше двадцати километров, а сейчас каждый шаг давался с трудом, даже говорить приходилось с усилием.
Ему посоветовали лечь в госпиталь, и с первой же попутной машиной он отправился в Махачкалу…
Да, как заметил какой-то германский кинематографист, «Россия — страна чудес», а как добавил писатель Шолохов (и я повторяю не в первый раз) — «российский человек всё выдюжит». Выдюжил и Юрий и, как ни странно, не только не подцепил в инфекционном отделении госпиталя, где койки прижимались друг к другу, а в туалеты нельзя было войти, сами догадываетесь, почему, никакой другой инфекции, но даже стал довольно быстро поправляться. И заметим, что больше — тьфу, тьфу, тьфу — эта болезнь к нему не прицеплялась. Видимо, кроме вышеупомянутых немца и россиянина прав был и тот римлянин, кто сказал, что «в здоровом теле здоровый дух». Этот дух переборол невозможный дух палат и коридоров госпиталя и вывел Юрия на свежий воздух.
(Ладно — война, ладно — прифронтовая Махачкала. Но лет десять спустя в курортной Гагре Юрий попал в городскую больницу с непонятной инфекцией и очень высокой температурой. Так вот, в туалет больничного отделения можно было попасть только по настилу из, простите, затвердевших экскрементов, обильно политых мочой, и по степени затвердения части из них становилось понятно, что они вообще не убираются здесь, а существуют как данность — как полы и стены…)
После махачкалинского госпиталя Юрий оказался и вовсе не у дел; в штабе 44-й Армии сказали: в батальон возвращаться не надо, но другой работы не предложили. Это было жутко обидно: неужели он уже нигде не нужен? Война-то ведь в самом разгаре. Пришлось снять квартиру, пока суд да дело, на окраине города в домике, до беленого потолка которого даже он мог без особого труда дотянуться рукой. «Снять квартиру» — конечно, выражение книжное, оставшееся в наследство с давних времен: место за печкой или занавеской никак не соответствовало этому значению.
Спасибо еще, что его не сняли с довольствия, он продолжал получать паек — какие-то концентраты, сахар, табак «Давид Сасунский», а раз в день мог по-прежнему обедать в столовой штаба Армии и пить крепленое вино, после которого, по сложившейся доброй традиции, начинало тянуть к плотским наслаждениям. Однако милые актрисы со своими сыновьями отбыли дальше на восток, и Юрию пришлось искать замену, найти которую в ту пору голодухи и всеобщей неуверенности в завтрашнем дне было не так уж трудно.
Нет, больше терпеть этого безделья Юрий не мог! Что же получается? Во время войны, в Советском Союзе, настоящая безработица — прямо как в странах капитализма?! На свой страх и риск решил он отправиться в Тбилиси, в штаб Закфронта. В конце концов, сюда его направили именно оттуда.
В Штабе не были ни удивлены, ни возмущены его появлением. Только сказали: должности для него пока нет. Пускай ждет. А лучше, если отправится в район Навтлуга, на другой конец города, где офицерский резерв. Там ночевать можно, питаться, и включат в списки на какую-нибудь должность. Юрий слышал об этом резерве и боялся его хуже тюрьмы. Ходили слухи, что те, кто туда попадали, оставались там по несколько месяцев, если не больше, и не имели права никуда отлучаться и сами искать работу.
Там же, в Штабе, он узнал, что его знакомый Аркадий Тюрин, с кем вместе приехал из Москвы, куда-то исчез. Никто толком не знает куда. Ходили слухи, он оказался просто мошенником, который подделал документы на военинженера и таким образом скрывался от правосудия. Другие говорили, что его арестовали, скорее всего, за шпионаж. Юрий вспомнил этого приятного вежливого человека, который переписывался с самим поэтом Симоновым и цитировал его стихи («Жди меня, и я вернусь», «Убей его!»), вспомнил странную историю с золотым колечком в Ростове (чем не золотое ситечко, что стащил Остап Бендер у вдовы Грицацуевой?) и твердо решил: никакой Аркадий не шпион, в худшем случае просто жулик с хорошими манерами. Вроде того же Остапа…
Снова Юрий жил в доме у старой суровой армянки, где оставались кое-какие его вещи: шинель, зимняя шапка, габардиновая гимнастерка. Шинель было уже впору надевать — становилось прохладно, начались дожди; что касается гимнастерки, Юрий, скрепя сердце, решил с ней расстаться, потому как нужны были деньги — на еду и чтобы платить за квартиру. Ему сказали, продать лучше всего на вещевой барахолке, и как-то утром он отправился туда. Уже на подступах понял, что осуществить задуманное не так просто: военнослужащим не разрешалось торговать обмундированием. Если комендантский патруль засечет, могут быть большие неприятности. Что же делать?.. Доброхоты подсказали: отдай кому-нибудь из гражданских — тот продаст и возьмет какую-то часть выручки. Юрия вполне устраивало решение, оставалось только найти человека, внешность которого вызывала бы относительное доверие. Хотя, с другой стороны, он не мог и предположить, что кто-нибудь захочет или посмеет обмануть его, защитника отечества!
После недолгих поисков он остановил взгляд на невысоком пожилом торговце подержанной одеждой, кому и передал гимнастерку, вытащив ее из-под шинели. Покупатели не слишком торопились ее приобрести, хотя вещь была малоношенная и приятная на ощупь. Продавец медленно продвигался в толпе, держа гимнастерку на весу, Юрий неотступно следовал за ним.
Как вдруг — Юрий не понял, как получилось: ведь только что их не было — вдруг рядом с продавцом оказалось два красноармейца и с ними лейтенант, все с красными повязками. Патруль! Направленный сюда самим полковником Цкитишвили, грозою города Тбилиси, комендантом гарнизона.
— Почему продаете военное имущество? — гаркнул лейтенант.
— Я… нет… — залепетал торговец.
— Откуда взяли? Ваше?
Юрию бы повернуться и скрыться в толпе, но не сразу сообразил, что здесь он не просто наблюдатель, а когда осознал, было поздно.
— Вон… он мне дал, — сказал торговец, показывая на Юрия. — Продать просил. Нельзя, что ли?
— Пройдемте, товарищ старший лейтенант, — сказал лейтенант с красной повязкой.
— Куда? Зачем? — растерянно спросил Юрий.
— В комендатуру. Согласно приказу. Там разберутся… И вы тоже. — Это относилось к пожилому сообщнику.
Их повели через весь рынок — вот позор-то! Юрий старался изо всех сил делать вид, что идет по собственной воле — и погрузили (слава Богу, его не подталкивали!) в крытую брезентом машину, где уже находилось несколько нарушителей, военных и гражданских. Но в звании старшего лейтенанта и совершенно трезвый был один Юрий.
На Казначейской, дом 3 (адрес запомнился!) Юрия сразу препроводили в комнату, где сидел тоже старший лейтенант. Хорошо, что не выше по званию, а то начал бы выкобениваться… Это было первое, что подумал Юрий, а второе, что пришло в голову: надо отпираться! Не моя — и всё! Да разве я стал бы торговать? Да посмотрите на мое честное интеллигентное лицо! Да зачем мне? Я же в штабе работал. В Иране недавно был… В Академии учился… Нет, про Академию не надо… Да что я совсем, что ли, чтобы вещи с себя продавать?.. Ну, сам подумай, старшуй!..
Так он, примерно, и начал говорить.
Мелькнула мысль (мелькнула все-таки): что же я делаю? Гроблю того человека! А если его посадят?.. Но так же мгновенно успокоил себя: кажется, говорили… да, определенно говорили, что гражданским за это ничего не бывает — это ведь только по военной линии. А у гражданских просто отбирают — и наше вам с кисточкой…
Юрий продолжал убеждать старшего лейтенанта, что не имеет к гимнастерке никакого отношения, а на рынок пошел от нечего делать… Ну, и так — купить чего. (Очередная отъявленная ложь: денег в карманах у Юрия почти не было.) Но старший лейтенант смотрел на своего собрата без всякого подозрения и, как тому казалось, с пониманием, даже сочувствием. Он что-то писал на листе бумаги (ордер на арест?), а потом хитровато поглядел и сказал:
— Ладно. Иди по-добру по-здорову, старшой. Кончим на этом.
Юрий небрежно кивнул, как бы давая понять, что не сомневался в подобно исходе, и уже от двери невзначай спросил:
— А грузину чего будет? Которого со мной?
— Отберут вещь, а самого пошлют куда подальше. Будь здрав…
Об этой истории Юрий никому не рассказывал: как-то не хотелось.
