Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
XXVII
ТАЮЩИЙ ОСТРОВ
Утром Амос Грин проснулся от прикосновения чьей-то руки к его лицу. Он вскочил на ноги, пред ним стоял де Катина. Оставшийся в живых экипаж спал тяжким сном, сгруппировавшись вокруг опрокинутой лодки. Красная каемка солнечного диска только что показалась над морем; небо пылало пурпуровым и оранжевым цветами, переходившими постепенно от ослепительно-золотого на горизонте до нежно-розового в зените. Первые солнечные лучи, упав прямо в пещеру, блестели и отражались в ледяных кристаллах, наполняя грот ярким теплым светом. Вряд ли какой волшебный дворец мог сравниться красотой с этим плавучим убежищем, ниспосланным беглецам природой.
Но ни американец, ни француз не были в состоянии наслаждаться созерцанием новизны и красоты этого очаровательно-волшебного вида. Лицо де Катина было серьезно, и Грин прочел в его глазах, что им угрожает какая-то опасность.
— Что случилось?
— Гора разваливается.
— Вздор, мой милый. Она прочна, как настоящий остров.
— Я наблюдал за ней. Видите трещину, идущую в глубь от конца нашего грота? Два часа тому назад я еще мог просунуть туда руку. Теперь я весь свободно войду в нее. Говорю вам, гора расползается.
Амос Грин, дойдя до конца воронкообразного углубления, убедился, что его друг говорит сущую правду: по телу айсберга шла зеленоватая извилистая трещина, образовавшаяся или от прибоя волн, или от страшного удара корабля. Он поспешил разбудить капитана Эфраима и указал тому на угрожающую всем опасность.
— Ну, если айсберг даст течь, мы погибли, — проговорил капитан. — Быстро же, однако, он тает.
Теперь было видно, что ледяные стены, казавшиеся столь гладкими при лунном свете, были исчерчены и изборождены, словно лицо старика, струйками растаявшей воды, беспрерывно сбегавшей вниз. Вся громадная масса айсберга подтаяла и стала до чрезвычайности хрупкой. Кругом беглецов уже слышалось зловещее капанье и журчанье бесчисленных ручейков, стекавших в океан.
— Эй! Это что? — крикнул Амос Грин.
— Что такое?
— Вы ничего не слышали?
— Нет.
— Я готов поклясться, что расслышал чей-то голос.
— Невозможно. Мы все в сборе.
— Значит, это послышалось мне.
Капитан Эфраим прошел к упирающемуся в море краю пещеры и обвел глазами океан. Ветер совершенно стих, и море тянулось на запад, гладкое и пустынное. Только вблизи того места, где затонул "Золотой Жезл", виднелся какой-то длинный брус.
— Мы, должны быть, находимся на пути каких-нибудь кораблей, — задумчиво проговорил капитан. — Тут могут быть охотники за треской и сельдями. Впрочем, пожалуй, здесь слишком южно для них. Но мы милях в двухстах от "Королевского порта" в Аркадии, как раз на линии, по которой идет торговля из Бухты св. Лаврентия. Будь у меня три горные сосны. Амос, да сотня аршки крепкой парусины, я взобрался бы на верхушку этой штуки и закатил бы такие мачты с парусами, что мы с льдиной внеслись бы прямо в Бостонский залив. Там я, разломав остатки горы, продал бы, да еще и нажил бы кое-что. Она — тяжелая, старая посудина, а все же если бы подогнать ее ураганом, могла бы сделать в час узел-другой. Но что это с тобой, Амос?
Молодой охотник стоял нагнув голову и смотря вбок с видом человека, напряженно прислушивающегося к чему-то. Он только что хотел ответить, как Де Катина вскрикнул, указывая в глубину пещеры.
— Посмотрите на трещину.
Она стала шире еще на фут с тех пор, как ее осматривали, и являлась уже не трещиной, а целой расселиной или проходом.
— Пройдем туда, — предложил капитан.
— Да ведь только и будет, что выйдем на другую сторону горы.
— Посмотрим, что за вид оттуда.
Капитан пошел вперед; остальные шли следом. Между высокими ледяными стенами, с которых журча бежали струйки, было очень темно; над головами виднелась только узкая извилистая полоска голубого неба. Ощупью, спотыкаясь, они медленно подвигались вперед. Внезапно проход стал шире, и они очутились на большой ледяной площадке. Здесь в центре гора образовывала ровную впадину в виде площадки, с краев которой поднимались высокие ледяные утесы, ее окаймлявшие.
С трех сторон ледяные стены были достаточно круты, но с четвертой подымались покато и благодаря постоянному таянию изборождены были тысячами неровностей, по которым отважному человеку нетрудно взобраться наверх.
Все трое сейчас же начали карабкаться на гору и минуту спустя стояли недалеко от ее вершины в семидесяти футах от уровня моря, откуда открывается вид на добрых пятьдесят миль. На всем этом пространстве не было признака какого-либо судна, только солнце сверкало, отражаясь в волнах.
Капитан Эфраим свистнул.
— Не везет нам, — заметил он.
Амос Грин с изумлением оглядывался вокруг.
— Не понимаю, — проговорил он. — Я готов был поклясться… Боже мой. Слышите?
В утреннем воздухе ясно раздались звуки военной трубы. С криком удивления все трое взобрались наверх и заглянули через край.
У самой горы стоял большой корабль. Они увидели перед собой белоснежную палубу, окаймленную медными пушками и усеянную матросами. На корме небольшой отряд солдат занимался военным обучением; оттуда и раздавались звуки трубы, так неожиданно поразившие слух беглецов. Пока они не очутились на краю горы, им не только не были видны верхушки мачт корабля, но и желанные соседи не могли в свою очередь их увидеть.
Теперь же по восклицаниям и крикам ясно было видно, что их заметили с корабля.
Беглецы не стали медлить ни минуты. Скользя и спотыкаясь, спустились они по мокрому ледяному склону и с криками добежали через расселину до пещеры, где товарищи их также были изумлены звуками трубы, раздавшимися во время их невеселого завтрака. Несколько торопливых слов — и пробитый баркас спустили на воду, сбросили в него все имущество и снова поплыли. Обогнув ледяной выступ горы, путешественники очутились у кормы прекрасного корвета, с бортов которого глядели на них приветливые лица, а вверху развевался громадный белый флаг, украшенный золотыми лилиями Франции. В несколько минут лодку их втянули на палубу "Св. Христофора", военного корабля, везшего маркиза де Денонвиля, нового генерал-губернатора Канады, к месту его службы.
XXVIII
КВЕБЕКСКАЯ ГАВАНЬ
На корабле потерпевшие крушение очутились в довольно странном обществе. "Св. Христофор" отплыл на Ла-Рошель три недели тому назад в сопровождении четырех маленьких судов с находившимися на них пятьюстами солдатами, отправляемыми на помощь переселенцам на реке Св. Лаврентия. Но в океане суда отбились друг от друга, и губернатор продолжал плыть один, надеясь встретиться с остальными в устье реки. С ним были рота Керсийского полка, его штаб, Сен-Валлье, новый епископ Канады, три монаха, пять иезуитов, отправлявшихся в опасную миссию к ирокезам, с полдюжины дам, ехавших к своим мужьям, две монахини-урсулинки, десять или двенадцать авантюристов, надеявшихся поправить свое состояние за морем, и двадцать анжуйских крестьянских девушек, рассчитывавших найти себе там женихов, могущих польститься на их приданое в виде простынь, горшка, оловянных тарелок и котла, которыми король снабжал своих смиренных опекаемых. Присоединить к такому обществу кучку новоанглийских индепендентов[6], пуританина из Бостона и трех гугенотов значило приложить горящую головню к бочонку с порохом. Но на корабле все были так заняты своими делами, что предоставили беглецов самим себе. Среди солдат тридцать человек страдали лихорадкой или цингой, и все монахи и монахини были заняты уходом за больными. Губернатор Денодвиль, благочестивый драгун, весь день расхаживал по палубе, читая псалмы Давида, или сидел далеко за полночь, обложенный картами и планами, обдумывая, как истребить ирокезов, опустошавших вверенный ему край. Кавалеры и дамы флиртовали, девушки из Анжу делали глазки солдатам, а епископ Сен-Валлье справлял богослужения, поучая свою паству. Эфраим Сэведж целыми днями простаивал на палубе, сердито глядя на добряка и его требник с красным обрезом и ворча про "мерзость запустения". Но никто не обращал на это внимания, объясняя странности моряка пребыванием на айсберге, и, кроме того, играло роль свойственное французам убеждение, что люди англо-саксонской расы не ответственны за свои поступки.
В данное время отношения между Англией и Францией были вполне мирные, хотя в Канаде и Нью-Йорке чувствовалось взаимное недовольство. Французы подозревали — и не без основания — английских колонистов в подстрекательстве нападавших на них индейцев. Поэтому Эфраима и остальных приняли гостеприимно, но на корабле было довольно тесно, и им пришлось разместиться где попало. Семье де Катина был оказан еще более любезный прием; слабость старика и красота дочери обратили на них внимание самого губернатора. Во время путешествия де Катина сменил свой гвардейский мундир на простое темное платье, и за исключением военной выправки он ничем не походил на дезертира. Старик Катина оказался настолько слабым, что не в состоянии был даже отвечать на вопросы, а дочь находилась постоянно при нем. Муж ее, достаточно привыкший к придворной жизни, умел много болтать, ничего по существу не высказывая, и таким образом окружившая беглецов тайна, казалось, оставалась вполне сохраненной. Де Катина отлично знал положение гугенотов в Канаде еще до отмены Нантского эдикта и вовсе не желал испытывать его на собственной персоне.