Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
Купец покачал головой, но вдруг внезапно в голове блеснула какая-то мысль, и он с радостным лицом подбежал к Амосу Грину, шепнув ему на ухо несколько слов. Тот засмеялся и подошел к капитану.
— И давно пора, — сурово заметил Эфраим Сэведж.
Пошептавшись, они пошли к де Катина. Он привскочил от радости, и глаза его засверкали восторгом. Потом они спустились вниз в каюту к Адели; та вздрогнула и покраснела, отвернув свое милое личико, и начала растерянно приглаживать руками волосы, как обычно всякая женщина в момент радостного смущения. Но нужно было спешить, так как даже тут, в пустынном море, каждое мгновение мог появиться великий некто, помешавший бы исполнению их намерения. Через несколько минут этот благородный человек и чистая девушка уже стояли на коленях рука в руку перед умирающим священником, благословлявшим их слабым движением исхудалой руки и шептавшим слова, соединявшие сердца новобрачных навеки.
Как перед каждой молодой девушкой, перед Аделью рисовалась не раз ее будущая свадьба. Часто в мечтах она видела себя рядом с Амори коленопреклоненною перед алтарем храма св. Мартина. Иногда воображение переносило ее в небольшую провинциальную церковь — одно из тех маленьких убежищ, куда собиралась горстка верующих, и тут мысленно совершался над ней величайший обряд в жизни женщины. Но никогда ей и в голову не могла прийти мысль о подобного рода свадьбе: под ногами новобрачных качалась белая палуба, над их головами гудели снасти, вокруг раздавались крики чаек, а вместо свадебного гимна рокотали волны, певшие свою песнь, старую как мир. В силах ли она когда-нибудь забыть эту сцену? Желтые мачты и надутые паруса, землистое серое изможденное лицо священника с потрескавшимися губами, исхудалый облик отца, стоявшего на коленях и поддерживающего умиравшего, де Катина в голубом мундире, уже достаточно облезлом, капитан Сэведж с его деревянным лицом, обращенным к небу, и, наконец, Амос Грин с руками, засунутыми в карманы, и со спокойным сиянием голубых глаз. А позади — сухощавый шкипер и небольшая группа новоанглийских моряков в соломенных шляпах, с серьезными лицами.
Так окончилось это венчание; затем новобрачных приветствовали поздравлениями на грубом чужом языке, и начались пожатия жестких рук, огрубелых от канатов и весел. Де Катина с женой, опершись на ванты, радостно смотрели вдоль черного борта корабля, то вздымавшегося в голубую высь, то опускавшегося в пену зеленых волн, катившихся мимо.
— Все это и странно и ново, — произнесла Адель. — Наше будущее рисуется мне таким же неясным и темным, как вон та гряда облаков, собирающихся впереди нас на горизонте.
— Насколько зависит от меня, твоя судьба, дорогая, будет так же ясна и светла, как солнечные лучи, играющие на гребнях волн. Страна, изгнавшая нас, уже далеко, но перед нами другая, более прекрасная, и каждый порыв ветра приближает нас к ней. Там нас ожидает свобода, с собой мы несем юность и любовь. Чего же еще больше нужно человеку?
Так стояли они и ласково, бодро беседовали, пока не наступили сумерки и на потемневшем небе не появились первые бледные звезды. Но прежде чем они побледнели снова, на "Золотом Жезле" успокоилась одна усталая душа.
XXVI
ПОСЛЕДНЯЯ ПРИСТАНЬ
В продолжение трех недель дул свежий ост или норд-ост, переходивший иногда почти в бурю. "Золотой Жезл" весело несся вперед на всех парусах, и к концу третьей недели Амос и Эфраим Сэведж стали высчитывать часы, оставшиеся до той поры, когда они увидят свою родину. Для старого моряка, привыкшего и к встречам, и к расставанью, это было не так важно, но Амос даже закурил, сидя на мачте, вглядываясь в линию горизонта и надеясь, что его приятель обманулся в расчете и родной берег может показаться каждую минуту. — Напрасно, мальчик, — проговорил капитан, кладя ему на плечо свою большую красную руку. — Тем, кто плавает на кораблях, надо иметь много терпения, и нечего терзаться из-за того, чего нет.
— А все-таки в воздухе чувствуется уже что-то родное, — ответил Амос. — Ветер дует так, как он никогда не дул в чужой стране. Ах, чтоб мне окончательно прийти в себя, надо будет еще прожить месяца три в долинах.
— Ну, — отвечал приятель, засовывая за щеку щепотку тринидадского табаку. — Я плаваю по морю с тех пор, как у меня пробились усы, большей частью в каботаже, ну и по океану, конечно, когда это позволяют кавигйционные законы. За исключением двух лет, что я провел на суше по делу короля Филиппа, когда на счету была каждая пушка на борту, я никогда не бывал далеко от соленой воды н, скажу откровенно, не запомню лучшего плавания, как это.
— Да, мы летели, словно буйвол от лесного пожара. Но мне очень чудно, как это вы находите дорогу без отметок и следов. Я затруднился бы найти и целую Америку, Эфраим, а не то что Нью-Йоркский Пролив.
— Я слишком отклонился на север, Амос. Мы были на пятидесятом градусе или около того, с тех пор как увидели мыс Ла-Хог. Завтра, по моему расчету, мы должны увидеть и землю.
— Ах, только завтра. А что это будет? Гора Пустыни, мыс Код? Длинный остров?
— Нет, парень, мы на широте Св. Лаврентия и скорее увидим берега Аркадии. При этом ветре мы проплывем на юг еще денек, самое большое — два. Еще несколько таких прогулок — и я куплю себе хороший кирпичный дом в северной части Бостона, в Грин-Лэне, и буду смотреть из окон на залив, на уходящие и прибывающие корабли. Так и кончу свою жизнь в мире и в покое.
Целый день Амос Грин, несмотря на уверения приятеля, напрягал зрение в бесплодных поисках земли. Когда стало темнеть, он сошел вниз, в каюту, и достал охотничью куртку, кожаные штиблеты и енотовую шапку. Эта одежда была ему гораздо больше по сердцу, чем тонкое сукно, в которое нарядил его голландский портной в Нью-Йорке. Де Катина тоже переоделся в темное штатское платье и вместе с Аделью хлопотал, собирая вещи старика, ослабевшего настолько, что он был не в состоянии что-либо сам сделать для себя. На баке визжала скрипка, и далеко за полночь хриплые возгласы грубых песен смешивались с рокотом волн и шумом ветра. Так серьезные новоангличане по-своему веселились и радовались возращению на родину.
Штурман должен был стоять на вахте от полуночи до четырех часов утра. Вначале луна сияла ярко, но к утру облака заволокли ее, и "Золотой Жезл" погрузился в один из густых, непроницаемых туманов, встречающихся во всей этой части океана. Он был настолько силен, что с кормы еле можно было разобрать неясные паруса. Дул резкий норд-ост, и легкая бригантина ложилась на бок, почти касаясь воды подветренными снастями. Внезапно настал холод — такой холод, что штурман переминался на корме с ноги на ногу, а его четыре подручных матроса дрожали, укрываясь под бортовой загородкой.
Вдруг один из них, громко крикнув, вскочил на ноги, тыкая пальцем в воздух. Из мрака у самого бушприта вынырнула громадная белая стена, о которую корабль с разбегу ударился так сильно, что мачты повалились, словно сухой тростник от порыва ветра, а сам он в одно мгновение превратился в бесформенную груду щеп и обломков.
От толчка штурман пролетел вдоль всей кормы и еле спасся от удара падавших мачт, двое из матросов провалились в огромную дыру, образовавшуюся на носу, а третьему раздробило голову якорным штоком. Томлинсон, с трудом поднявшись на ноги, увидел, Что вся передняя часть корабля была вдавлена внутрь, а единственный уцелевший матрос, совершенно оглушенный, сидел среди обломков щеп, хлопающих парусов и извивающихся спутанных канатов. Стояла абсолютная тьма, и за бортом корабля виднелся только белый гребень вздымавшейся волны. Штурман в отчаянии от внезапно нагрянувшей беды взволнованно озирался вокруг, как вдруг заметил возле себя капитана Эфраима Сэведжа, полуодетого, но такого же деревянно невозмутимого, как всегда.
— Айсберг, — проговорил он, втягивая носом холодный воздух. — Разве вы не почуяли его, друг Томлинсон?
— Правда, я почувствовал, что стало холодно, капитан Сэведж, но приписывал это туману.
— Вокруг него всегда бывает туман. Судно быстро погружается, Томлинсон, нос уже в воде.
На палубу выбежала следующая вахта. Один из матросов бросил лот-линь в трюм.
— Три фута, — выкрикнул он, — а на закате солнца было выкачано все досуха.
— Гирам Джефферсон и Джон Моретон, к помпам! — командовал капитан. — М-р Томлинсон, спустите баркас. Посмотрим, нельзя ли как-нибудь исправить беду, хотя боюсь, что это безнадежно.
— У баркаса пробиты две доски, — указал один из моряков.
— Ну, так четверку…
— Она разлетелась в щепки.
Штурман рвал на себе волосы, а Эфраим Сэведж улыбался, словно был нисколько не заинтересован тем, что может произойти при данных обстоятельствах.
— Где Амос Грин?
— Здесь, капитан Сэведж. Жду приказаний.
— Я тоже, — живо присоединился де Катина. Адель и ее отца, завернув в плащи, поместили в наиболее защищенное место с подветренной стороны рубки.
