Артур Конан Дойл - Изгнанники (без указания переводчика)
На другой день после своего спасения путешественники увидели на юге мыс Бретон и, подгоняемые восточным ветром, быстро прошли мимо видневшегося неясными очертаниями восточного края Антикости. Потом они поплыли вверх по громадной реке, с середины которой еле можно было различить очертания ее берегов. Когда река сузилась, справа они увидели дикое ущелье реки Сагеней; над соснами подымался дым из хижин маленькой рыбачьей и торговой станции Тадуслка. Голые индейцы с медно-красными лицами, алгонкины и абенаки в берестовых челноках окружили корабль, предлагая плоды и овощи, которые должны были влить новую жизнь в погибавших от цинги солдат. Затем корабль прошел мимо залива Маль, обрыва Обвалов и залива Св. Павла с его широкой долиной и лесистыми горами, сверкавшими великолепным осенним убором — пурпуром и золотом кленов, ясеней, молодых дубов и березовых побегов. Амос Грин, опершись на борт, жадно смотрел на эти громадные пространства девственных лесов, куда лишь изредка заходил дикарь или отважный "лесной бродяга". Потом перед ними появились смелые очертания мыса Бурь, но они проплыли мимо лугов Бопрэ, поместья Лаваля, мимо поселков Орлеанского острова и наконец увидели перед собой широкий затон, водопады Монморанси, высокие частоколы мыса Леви, группу кораблей и, наконец, направо дивную скалу, увенчанную башнями, с городом у подошвы, являвшимся центром и главным оплотом французского могущества в Америке. Сверху из крепости загремели пушки, корабль отсалютовал, взвились флаги, взлетели в воздух шляпы, и флотилия судов и лодок устремились навстречу вновь прибывшим, чтобы приветствовать нового губернатора и перевезти на берег солдат и пассажиров.
Со времени отъезда из Франции старый купец увядал, подобно растению, вырванному с корнем из родной почвы. Испуг во время кораблекрушения и ночь, проведенная в холодном убежище айсберга, оказались ему не под силу. С тех пор как его приняли на военный корабль, он лежал среди больных цингой солдат почти без признаков жизни, за исключением слабого дыхания и судорожного подергивания исхудалой шеи. При громе пушек и приветствий народа он открыл глаза и медленно, с усилием приподнялся на подушках.
— Что с вами, батюшка? Чем можно помочь вам? — восклицала Адель. — Мы в Америке… вот Амори и я. ваши дети.
Но старик только покачал головой.
— Господь довел меня земли обетованной, но не судил мне вступить в нее, — тихо проговорил он.
Да будет воля его и да благословенно имя его вовеки. Но, как Моисей, я хотел бы по крайней мере взглянуть на эту землю, если мне уже не суждено ступить на нее. Амори, не можешь ли ты взять меня под руку и вывести на палубу?
— Если кто-нибудь поможет мне, — промолвил де Катина. Он быстро поднялся наверх и вернулся с Амосом.
— Ну, батюшка, если вы положите руки нам на плечи, то вам почти не придется касаться пола.
Минуту спустя старый купец оказался на палубе. Молодые люди усадили его на груду канатов, прислонив спиною к мачте и устроив его в стороне от сутолоки. Солдаты толпою спускались в лодки, были так заняты своим делом, что не обращали внимания на маленькую группу беглецов, собравшуюся вокруг больного. Тот с трудом поворачивал голову из стороны в сторону; но глаза его просияли при виде обширного синего водного пространства, блеска и шума отдельных водопадов, высокого замка и длинной цепи багряных гор, тянувшихся на северо-запад.
Голова его склонялась все ниже и ниже на грудь, слипались глаза, было устремленные мимо Пуан-Леви, на леса и далекие горы.
С криком отчаяния Адель обвила руками шею отца.
— Он кончается, Амори, он отходит! — вскрикнула она.
Угрюмый францисканец, молившийся, перебирая четки, невдалеке от них, услыхав это восклицание, тотчас же подошел.
— Он действительно умирает, — проговорил он, взглянув на мертвенно-бледное лицо старика. — Совершены ли над ним таинства церкви?
— Не думаю, чтобы он уже нуждался в них, — уклончиво ответил де Катина.
— Кому могут быть они лишними, молодой человек, — сурово ответил монах. — А как может человек надеяться на спасение души, помимо принятия таинств святых даров? Я сам немедленно причащу его.
Но старый гугенот открыл глаза и, собрав последние остатки сил, оттолкнул нагнувшуюся было над ним фигуру в сером капюшоне.
— Я покинул все, для себя дорогое, чтоб не пойти на компромиссы с совестью! — крикнул он. — А вы думаете, что можете легко одолеть меня теперь. Прочь!
Францисканец отскочил при этих словах, устремив жесткий, подозрительный взгляд на де Катина и плачущую молодую женщину. — Вот как. Так, значит, вы гугеноты?
— Тс! Не подымайте споров в присутствии умирающего, — ответил де Катина таким же резким тоном.
— В присутствии умершего, — торжественно проговорил Амос Грин.
В то время как он произносил эти слова, лицо старика прояснилось; тысячи морщин разгладились, словно от прикосновения невидимой руки, а голова откинулась назад к мачте. Адель оставалась неподвижной, продолжая обвивать шею отца руками, прижавшись щекой к его плечу. Она была в обмороке. Де Катина поднял жену и отнес ее в каюту одной дамы, выказывавшей и раньше им сочувствие. Смерть не являлась особым событием в жизни корабля. Во время переезда умерли десять солдат, а теперь, среди радостной суеты прибытия, мало кто и подумал об умершем переселенце; тем более, как шепотом передавали друг другу, это был гугенот. Отдано было краткое приказание спустить тело в реку в ту же ночь, и таким образом были покончены все заботы людей о Теофиле Катина. Но с оставшимися в живых дело обстояло иначе. Когда окончилась высадка солдат, их собрали на палубе в ожидании решения офицера из свиты губернатора. Это был дородный, добродушный мужчина с румяным лицом, но де Катина со страхом заметил, что рядом с ним терся францисканец, шепотом обменивавшийся с ним какими-то словами. На темном лице монаха играла злобная улыбка, не предвещавшая ничего доброго еретикам.
— Будет принято во внимание, отец мой, да, да! — нетерпеливо отвечал офицер в ответ на нашептываемые ему внушения, — Я такой же ревностный слуга святой церкви, как и вы.
— Надеюсь, г-н де Бонвиль. При таком набожном губернаторе, как г-н де Денонвиль, офицерам его штаба даже на этом свете невыгодно быть равнодушными к религии.
Офицер сердито взглянул на собеседника, хорошо поняв угрозу, скрывавшуюся в его словах.
— Позвольте напомнить вам, отец мой, что если вера есть добродетель, то и милосердие также. Кто здесь капитан Сэведж? — спросил он по-английски.
— Я — Эфраим Сэведж из Бостона.
— А Амос Грин?
— Я — Амос Грин из Нью-Йорка.
— Томлинсон?
— Я Джон Томлинсон из Салема.
— Матросы: Гирам Джефферсон, Джозеф Купер, Сикгрэс Спаулдинт и Пол Кушинг — все из Массачусетса?
— Мы здесь.
— По приказанию губернатора все вы должны быть немедленно доставлены на коммерческий бриг "Надежда" — вот тот корабль, что стоит неподалеку, с белой полосой на борту. Через час он отправляется в английские провинции.
Гул радости пробежал среди матросов при мысля о столь быстром возвращении домой. Они бросились собирать свои небольшие пожитки, которые им удалось спасти во время кораблекрушения. Офицер положил бумагу в карман и подошел к де Катина, стоявшему с мрачным видом, прислонившись к перилам.
— Вы, вероятно, помните меня, — произнес он. — Я узнал вас, несмотря на перемену голубого мундира на штатское платье.
Де Катина схватил протянутую руку.
— Я хорошо помню вас, де Боивиль, и наше путешествие в форт Фронтенак, но теперь, раз мои дела сложились отвратительно, мне неловко было напомнить вам о нашей дружбе.
— Напрасно. Для меня друг всегда остается другом.
— К тому же я боялся знакомством со мной повредить вам в глазах мрачного, закутанного в капюшон монаха, неотвязно шествующего следом за вами.
— Ну, вы ведь знаете, как здесь обстоит дело. Фронтенак умел держать их в руках, а этот новый вряд ли обещает идти по его стопам. Между сульпициандами в Монреале и здешними иезуитами — мы, несчастные, словно между двумя жерновами. Но я огорчен до глубины души, что приходится так встречать своего старого сослуживца, да еще с молодой женой.
— Что же дальше?
— Вы останетесь на корабле до его отплытия сроком самое большее на неделю.
— А потом?
— Вас доставят во Францию и передадут губернатору Ла-Рошели для переотправки в Париж. Таков приказ г-на де Денонвиля, а неисполнением его мы навлечем на себя все осиное гнездо.
Де Катина застонал, услышав эти слова. После всех перенесенных мук и бедствий вернуться снова в Париж, оказаться предметом презрения со стороны врагов и выслушивать сожаления друзей… о, это унижение было чрезмерным. При одной мысли румянец стыда вспыхнул на его щеках. Быть возвращенным назад, как дезертир-крестьянин, скучающий по дому. Уж лучше прямо кинуться в широкую голубую реку… Но что станется тогда с бедной Аделью, не имеющей, кроме мужа, никого на свете? Все это понятно, но унизительно. А между тем как найти способ вырваться из этой тюрьмы с женщиной, судьба которой связана с его собственной?
