Ульрих Бехер - Охота на сурков
Внезапно над нами в развалинах башни «Спаньола» подала голос сова, издала первый, ошеломляюще близкий вопль, прозвучавший прологом к многокрылому шороху, не к легким хлопкам совиных крыльев, а к лихорадочно-мятущемуся, беспорядочному лету неясных силуэтов под оранжевым серпом, мелькавших то и дело над нашими головами. Пина откинула голову.
— Pipistrelli, — прошептала она. — Летучи мышь.
— Ты боишься летучих мышей, Пина?
— Не боишься. В деревне, дома, nella Valtellinaci sono anche molti pipistrelli durante le notti di luna[126]. Не боишься.
Альберто, только б волосы не цеплять. Санта Мадонна, так много, так очень много летучая мышь…
Она ловко приподняла волосы руками. И тут же не шепотом, а очень деловито сказала:
— Мне чуточка холодно.
— Poverina![127]
Я держал ее в объятиях, ощущая, как остывает горячий гладкий мрамор, шершавится гусиной кожей, и, отметив про себя, что с восходом луны повеяло прохладой, стал быстро одевать Пину, а она опять украдкой мне помогала. Поднял ее пальтецо. Она закутала в него голову и плечи и в медно-оранжевом свете луны казалась юной тосканской крестьянкой, идущей в церковь. Черт побери, и зачем я привел ее именно сюда, к этой башне, где обитают целые скопища летучих мышей? В глубине моего сознания таился ответ: потому что эти стены укрывали меня надежнее, чем ствол дерева… Плюнь на укрытия, уведи Пину из этого пристанища летучих мышей, иди с ней в кедровую рощу, ляг с ней… Но я знал, волшебные мгновения, воспользоваться которыми я не сумел, ушли безвозвратно. Холодно.
Когда мы возвращались средь мелькающих в лесу огней Джарсуна и спускались по тропе, по которой шли наверх, я сказал:
— А теперь Пина, la bella, пойдет в «Горный козел» и наверстает упущенные танцы, которые я, негодяй, у нее отнял.
Она прижалась ко мне на ходу и опять зашептала:
— Нет, не танцевать в «Горный козел». Ты нет негодяй, Альберто. С тобой мне хорошо.
— Пина… а нельзя ли пойти к тебе?
— К мне?
— Нам с тобой пробраться в твою комнату?
— Сейчас?
— Да.
— Никак нельзя.
— Исключено?
— Исключено. Анжелина с кухни спит рядом.
— Та… что работает на кухне.
— Слушай, Альберто…
— Да?
— А нельзя…
— Да?
— А нельзя нам к тебе?
— Исключено.
— Из-за сестра?
— Нет, из-за мадам Фауш.
— Ага, конечно, — согласилась Пина. — Ага, конечно. — После небольшой паузы: — Суббота Анжелина уехать в Бьянцоне, ее деревня. Суббота ночь, двенадцать, ты приходить ко мне, Альберто.
— В субботу! Стало быть, послезавтра, нет, завтра, сегодня уже пятница. В субботу, в двенадцать, точно в полночь.
Я поцеловал Пииу в закутанную голову.
— Ты меня ждать у фонтанчика.
— У фонтанчика перед «Мортерачем»?
— Ессо.
— На его краю дня два-три назад сидела синьорина Пина, а за ней вовсю ухаживали господа Крайнер и Мостни.
— Geloso?[128] Да ты, Альберто, ревнивый Отелло? Не надо. Скучные giovanetti biondi[129] из Вена. Вчера уехать.
— Уехали? Куда?
— Недалеко. На курорт Санкт-Мориц.
— Хм… А ты их адрес случайно не знаешь?
— Кажется… да, кажется, на виллу… на виллу «Муонджа».
Перед кафе «Штефания» я встретил владельца типографии Цуана.
— Добрый день. Извините… как мне лучше всего добраться до виллы «Муонджа»?
Цуан, правда, остановился, но глянул вначале куда-то в пустоту. На его фиолетовый костюм кое-где налипли кедровые иголки, точно он пробирался по лесу. Он подергал себя за бороду, рассеянно пощипал ее и теперь только перевел на меня помрачневшие глаза, в которых я, как мне показалось, прочел беспомощно-отчаянную растерянность, но он тотчас сменил ее на выражение отчужденности и, поморгав, сказал:
— Вилла «Муонджа»… что вам там нужно?
— О… навестить знакомых.
— Знакомых, так-так. Что ж, садитесь в автобус до водолечебницы. Автобус до водолечебницы, автобус до водолечебницы. Минуете манеж. Потом пойдете по берегу озера в сторону Сур-Пунта.
— Сур-Пупта.
— А виллу «Акла-Сильва» вы знаете. Ведь вы знакомы с господином тен Бройкой?
— Да.
— Сур-Пунт лежит как раз напротив «Акла-Сильвы». В юго-восточном конце озера, — продолжал с угрюмой мрачностью объяснять Цуан. — Держитесь озера. Пересечете мостик. И окажетесь перед виллой «Муонджа». — В его траурно-черной бороде словно притаился слабый сметок. — Но будьте начеку. На-а-ачеку! Чтобы не свалиться с этого мостика. У нас тут озеро глубокое. Не то, что Кампферское… — Цуан разглядывал меня словно бы с неприязнью, даже злобой, более того, с язвительной насмешкой и неожиданно добавил: — Вам известно, что я испытываю затруднения в делах?
— Нет, — солгал я. — Откуда мне это может быть известно?
— Он же вам наверняка рассказал.
— Кто?
— Ваш собутыльник. Адвокат Гав-Гав, царство ему небесное. — Он нервно подергал бороду. — По пьянке мог выболтать профессиональные тайны. Да, это он мог. Я и сам однажды ему в лицо сказал, э-э: «Вы себя своей болтовней подвергаете б-а-а-лыной опасности, господин адвокат»… Э-э, вот как, а нынче его отвезут на кладбище. Если… Если до того времени уладится спор.
— Какой спор?
— Спор, который разразился после вскрытия завещания. Вы ничего не слышали?
— Нет.
— Приходите в пять на Шульхаусплац, коль вас это занимает. Там, думаю, вы увидите зрелище, какого вам в жизни видеть не приходилось. Вот какое вы увидите там зрелище.
Владелец типографии сделал шаг, другой и обернулся; сказал, сделав неопределенный жест:
— Ну и поганец же он… — Имя застряло в его бороде. — Верно? Давит на тебя и давит…
— Как, простите?
— Давит сверху на тебя, негодяй этакий.
— Какой негодяй?
Его длинный указательный палец ткнул в сторону горы; вся в расселинах и трещинах она спускалась к Морицкому озеру.
— Да этот Розач.
Вот и крытый мостик. Похож на тот, что ведет к воротам «Акла-Сильвы», только длиннее, ведь он перекинут не через ров, а через небольшой заливчик. А он, хоть стоял безоблачный день, поблескивал хмурой, как и сам Розач, который он отражал, чернотой с зеленоватым отливом. (В отличие от усадьбы тен Б ройки здесь мостик был перекинут над глубоким местом.) Переходя мостик, я мимоходом глянул вниз через сбитые из тонких кедровых жердей перила.
В сторону озера скользнула тень — гигантская щука? Или плотно сбившаяся стая форелей?
Тень стремительно скользила вниз, в озеро, и растворилась в зеленовато-русалочьей бездне, мне она показалась — может, одурачил меня мой слабовидящий глаз, который я не успел вооружить моноклем, — мне она показалась чуть ли не акулой, но тупорылой, как сом.
ВИЛЛА «МУОНДЖА» — было выведено на оштукатуренной стойке ворот. Под надписью виднелись многочисленные, нацарапанные карандашом знаки различной величины. И хоть кто-то постарался соскрести их ножом, но разобрать можно было: свастики. От ворот вниз спускались сходни.
Тут я услышал легкий неравномерный перестук: «так-так», определил его как удары пинг-понгных шариков. Я осторожно прошел по гравию. Короткая рябиновая аллея скрывала от меня дом. На лужайке перед домом — стол для пинг-понга, играли две пары. Одна команда состояла из Крайнера и Мостни — по «египетским» свитерам я их узнал при первом же взгляде сквозь заросли низкорослых, усыпанных желтовато-незрелыми ягодами деревьев. Они играли против двух совсем молодых людей: один с ярко-рыжей, другой с черной курчавой бородой, оба с пейсами, в свободно болтающихся кафтанах; похоже, ученики раввина.
ЕВРЕЙСКИЙ СЕМЕЙНЫЙ ПАНСИОН
МОРДАХАЙ КАЦБЕЙН-БРИАЛОШИНСКИЙ (владелец)
КОФЕ, ЧАЙ, ДОМАШНЕЕ ПЕЧЕНЬЕ. КОШЕРНАЯ КУХНЯ. ФИРМЕННОЕ БЛЮДО — ФАРШИРОВАННАЯ РЫБА
— Господи, стена-то над камином голая… куда же подевался ваш «Спаги»?
— Йооп позавчера вечером сдал его в свой банковский сейф в Санкт-Морице.
— Извини, уважаемая, но ведь там ему еще скучнее будет.
— Кому? Где?
— «Спаги». В сейфе.
— Оставь, пожалуйста, свои шуточки и не называй меня «уважаемая», когда Йоопа нету, — обиженно заявила Полари. — Целая куча каменщиков, слесарей и электриков заполнила наш сад и дом, по субботам за сверхурочные они зашибают хорошие денежки, с ума сойти. А кто во всем виноват? Тыыы.
— Почему же я, уважаемая?
— Сказала тебе, прекрати твердить «уважаемая». А все оттого, что ты внушил ему, будто «Спаги» стащат воры. Поначалу он считал, да и тебе прямо в глаза говорил, что ты не в своем уме. Но вот когда ты потащил его в среду ночью к этому жуткому «свету в озере», а на следующий день он прочел в газете, что этот, ну, красавец солдат, которого мы встретили у Пьяцагалли, он еще вырвал для Ксаны пучок волос с груди…
