Милий Езерский - Марий и Сулла
И он поехал впереди.
Лицо его было мрачно. Оглядывая народ, он не отвечал на приветствия оптиматов, и бардиэи сбивали их с ног и рубили мечами.
Ужас охватил толпу. Она побежала.
— Стойте, квириты, — закричал Марий, — я расправляюсь не с плебсом и не с рабами, а с вашими врагами! Стойте!..
Толпа остановилась.
А он ехал, и бардиэи убивали даже женщин и детей.
Марий догнал Цинну недалеко от форума. Кругом происходила резня, Цинна тоже мстил своим политическим противникам: его воины врывались в дома, убивали хозяев и грабили имущество, а обезглавленные трупы выбрасывали на улицу.
— Злодеи, — бормотал Марий, оглядывая исподлобья народ, — ответите за все: и за Марсийскую войну, когда я был унижен, и за мои скитания и беды…
Он подъехал к Цинне и спросил:
— Неужели пощадим проклятого Октавия? Цинна смутился:
— Мы поклялись в его безопасности.
— Ну и что же? Приверженец палача Суллы не должен жить!
И, подозвав Сертория, повелел:
— Разослать соглядатаев по всем улицам, на дороги, в виллы, в окрестные деревни! Пусть ловят беглецов и убивают их!
Коллега Мария по консульству Лутаций Катул, лучший друг Суллы, ожидал в своем таблинуме приговора.
Он ходил взад и вперед, бросая рассеянные взгляды на папирус и пергамент: он прекратил работу над XII книгой своей истории и думал, что Марий непременно отомстит ему за дружбу с Суллой и за триумф над кимбрами.
Молодая эфиопка, любовница его, вошла в таблинум:
— Господин мой, некто желает тебя видеть. Катул вышел в атриум. Незнакомый человек, бледный, взволнованный, прерывисто зашептал:
— Марий сказал так: «Он должен умереть».
— Кто ты?
— Ойней, вольноотпущенник Суллы.
— Пусть боги воздадут злодею за кровь! И повернулся к эфиопке:
— Вели отнести в кубикулюм вина и разожги побольше угольев…
Эфиопка растерялась и, вдруг поняв, заголосила, бросилась к его ногам:
— Мы упросим Мария, мы спасем тебя… Беги, господин!
— Нет, я устал от этой борьбы.
Прошел в таблинум, собрал свои манускрипты и отнес в кубикулюм; потом хлопнул в ладоши.
— Что еще прикажет господин? — молвила эфиопка, входя с жаровнею в руке.
Синеватое пламя мигало неровными огоньками, и через несколько минут тяжелый запах угара распространился в кубикулюме.
— Налей вина в фиалы и уходи, — вымолвил Катул, вдыхая полной грудью удушливый чад, — манускрипты отдашь консулу Люцию Корнелию Сулле. Помнишь его?
— Господин мой, умоляю тебя…
— Возьми мои книги… Постой…
Он задыхался. Сделав, по обычаю самоубийц, возлияние Меркурию, он опорожнил фиал и, обняв любовницу, тотчас же оттолкнул ее:
— Уходи!
Улегся на ложе. Надвигалась тяжелая дремота. Грудь отяжелела, он с трудом дышал, кружилась голова. Хотел привстать, чтобы взять второй фиал, но мозг как будто сжался в сверлящий болью комок, мысли, казалось, иссякли, и только обрывки пролетали так быстро, что он едва мог уловить их: «Сулла… легионы… медный бык..: кимбры…» Сердце прыгало, как бы подбираясь к горлу, а в ушах стоял звенящий шум: Катул засыпал.
XXII
Марий с сыном, Цинна, Фимбрия и Карбон находились всё время на улицах и натравливали воинов на подозрительных граждан.
Пять дней и пять ночей в Риме происходила страшная резня; затем она перекинулась на италийские города, виллы и деревни и несколько месяцев не утихала..
Мульвий нашел Мария на форуме. Полководец смотрел, как бардиэи, поймав двух сенаторов, били их гибкими прутьями. Старики надрывно вопили.
Подбежал Гай Флавий Фимбрия. Это был молодой щеголь, жестокий, заносчивый, корыстолюбивый. Ои мечтал о богатстве и власти, и жертвами его были преимущественно состоятельные люди.
— Друзья Суллы перебиты, — воскликнул он, — консул Октавий умерщвлен! Поверив окружающим его халдеям, что ничего дурного с ним не случится, он остался в городе и удалился на Яникул: рабы несли его на консульском кресле, и патриции из знаменитых фамилий окружали его. Октавию отрубили голову… Что прикажешь сделать с нею?
— Прикрепить к ростре… А скажи, все ли приверженцы Суллы уничтожены?
— Увы, большинство бежало! Но не сердись, мы их выловим…
— А Квинт Лутаций Катул? — вспомнил Марий, и медвежьи глаза его злобно сверкнули. — Убит?
— Не знаю, — сказал Фимбрия.
— Идем поскорее, иначе он залезет, как клоп, в какую-нибудь щель! — крикнул Марий.
Они пошли в сопровождении нескольких плебеев. По пути к ним присоединился сын Мария. Его одежда была испачкана кровью.
— Дом Суллы разрушен, — сказал он, — имущество расхищено, а Метелла с детьми бежала… Пусть гибнут все!
— Верно! — воскликнул Мульвий. — Пора, наконец, чтоб нобили уступили место плебеям! Помнишь, вождь, Мерулу, консулярного мужа и жреца Юпитера? Мои воины, преследуя его, загнали в храм, и.там он вскрыл себе жилы… А Марка Антония Оратора мы убили… Жаль, что сын его скрылся у понтифика!
— Не напасть ли нам на Метелла? — предложил Марий.
— Нет, нет! — испугался. Мульвий. — Народ не потерпит оскорбления верховного жреца!
Они остановились у дома Катула и постучали. Ннкго не ответил.
— Мульвий, зови людей! — крикнул Марий. — Взломаем дверь…
— Он обезумел от страха и забился под тунику не вольницы! — засмеялся молодой Марий. — Но мы вытащим его оттуда…
— Тем более, — засмеялся Фимбрия, — что медный бык, захваченный им у кимбров, не сможет укрыть его в своей утробе!
Когда через взломанную дверь они проникли в атриум, их охватил запах угара. Они остановились в недоумении, а вождь, зажимая нос, вошел в кубикулюм и громко крикнул:
— Ко мне! Тут темно. Огня!
Люди бросились на его зов. Смоляной факел шипел, потрескивая в руке Мульвия. Серый чад заполнял кубикулюм. На ложе находилось распростертое тело Катула с посиневшим лицом и выпученными глазами. Перед ним на круглом столе стояли фиалы с вином, на треножнике лежал зарезанный петух, чуть подальше дымилась жаровня.
— Злодей предупредил наш замысел! — заскрежетал зубами Марий. — О, проклятый…
— Предусмотрительный муж, — усмехнулся сын, — он по примеру Сократа, посвятил Эскулапу петуха, а затем совершил возлияние, должно быть, Юпитеру-освободителю…
Задыхаясь от дыма, они выбежали на улицу.
XXIII
Сформировав из рабов и разорившихся земледельцев отряд Немезиды, Мульвий приказал нарисовать на знамени головы Гракхов и принялся истреблять нобилей.
Он обладал особенным чутьем и хитростью: никто не мог от него укрыться, и головы каждый день выставлялись на рострах; иногда они там не помещались, и их приходилось ставить одна на другую. А тела казненных разлагались на улицах, заражая город трупным запахом.
Мульвий ожесточился. Он мстил за годы бесправия, нищеты и голода, за годы обманутых надежд, за развал семьи и убийство брата. Он не жалел матрон и детей, принадлежавших к знатным фамилиям, и ему казалось, что сама Немезида направляет его руку против злодеев.
Видя неистовство Цинны, холодную жестокость обоих Мариев и суровость Гнея Папирия Карбона, Мульвий неодобрительно посматривал на Сертория. Кривой на левый глаз, потерянный в Союзническую войну, с лицом женственным, несколько грустным, Серторий был гуманнее своих коллег: он не участвовал в избиениях и насилиях над гражданами и неоднократно обвинял Мария в чрезмерной жестокости.
Недоброжелательство Мульвия зародилось после того, как Серторий, проходя однажды по улице, остановился перед домом, который грабили воины Мульвия. Серторий молча смотрел на расхищение. Но когда увидел рабов, насиловавших малолетних детей, — не выдержал: выхватил меч и двоих уложил на месте. Остальные разбежались.
Мульвий, бледный от гнева, готов был броситься на Сертория, по тот, не дав ему выговорить ни слова, спросил:
— Ты начальник? Ты? Так почему же допускаешь бесчинства?
— Это не бесчинства, — хмуро ответил Мульвий. — Элодеи должны быть уничтожены…
— Злодеи — да, но ты воюешь с женщинами и детьми! Стыдись!
Мульвий побагровел.
— Не тебе меня учить, — сдавленным шепотом вымолвил он. — Милосердие — удел женоподобных…
Серторий спокойно поднял меч.
— Еще одно слово — и я уложу тебя на месте, клянусь Минервой!
Это было неожиданно, и Мульвий смущенно опустил голову.
— Я как-нибудь проверю твоих людей. И если захвачу на месте преступления — пощады не будет!
Мульвий скрепя сердце подчинился, но недоброжелательство осталось. Он избегал Сертория, а когда тот однажды сказал: «Консул Цинна передал твой отряд и отряд бардиэев в мое распоряжение», Мульвий, вспыхнув, побежал к Марию.
