Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование
Добродушно перебраниваясь и подталкивая друг друга, солдаты выстроились в густую очередь; извиваясь, она заполнила всю площадь.
— А ты что же? — удивился Хасан, заметив, что его новый знакомый держится в стороне и не торопится занять место в очереди. — Может, тебе не нужны деньги? Так отдай их мне.
— Не в том дело, приятель, — одними губами улыбнулся тот. — Меня вряд ли найдут в этих ваших списках. Нас, гератцев, здесь за солдат не считают. Да, впрочем, мы не о деньгах сперва должны думать, а о том, чтобы мужества не терять.
— Чудной какой-то, — начал тираду Хасан, но закончить ее не успел. Его внимание было отвлечено криками, доносившимися со стороны крыльца.
— Собачьи сыны! Перерезать их надо! Перестрелять! Повесить! Сидят на нашем горбу, свесив ноги, а тут… Правильно говорят в народе: «Верблюд тащит на себе тяжелый груз, а сам ест колючки».
— Да в чем дело? — посыпались вопросы.
— Как же! Обещали заплатить за три месяца, а дают лишь за один…
Толпа словно взорвалась от негодования. В поднявшемся шуме нелегко было разобрать отдельные слова. Солдаты хватались за ножи, потрясали кулаками. Неожиданно на стременах приподнялся Дауд Шах и взмахнул рукой. Шум стих.
— Чего разорались, мерзавцы! — рявкнул генерал. — Дармоеды! Казна пуста. За что вам платить, за какие славные битвы? Вот пришлют инглизи деньги, получите еще. А хотите — можете сейчас потребовать их у Камнари. Я бы вам вообще ничего не дал. Кроме палок, конечно.
Площадь загудела от ярости. Несколько человек бросились к сипахсалару. Испуганная лошадь шарахнулась в сторону, и Дауд Шах, покачнувшись, упал на землю. Над ним взметнулись кулаки. На выручку главнокомандующему кинулись Карим-хан и несколько офицеров. Они не спасли бы генерала от увесистых тумаков, если бы не солдат, назвавшийся гератцем. Он вскочил на бугорок и закричал звонким голосом:
— Братья! Остановитесь! Хотя Дауд Шах тоже повинен в том, что страна в беде, а инглизи взяли нас за горло, с ним мы посчитаемся потом. Сейчас все мы в ответе за родину. Если бы мы были настоящими мужчинами, то инглизи не сидели бы здесь и не командовали бы нами…
Сипахсалар встал и, отряхивая мундир, взглянул на вступившегося за него солдата. «Накажи меня Аллах, если это не исчезнувший кефтан Файз Мухаммад! Но что за наряд на нем и как он сюда попал?..» — пробормотал генерал.
А гератец продолжал:
— Наш враг коварен и силен. Чтобы одолеть его, надо поднять весь народ. Избавимся от инглизи, тогда и с эмира спросим, если он будет торговать родиной!
— Он верно говорит! — откликнулись солдаты. — Правильно! Справедливо!
Дауд Шах между тем уже полностью овладел собой и прошептал на ухо Карим-хану:
— Это смутьян. Хотя он меня выручил, его надо задержать. Не то выйдет, что мы заодно с бунтовщиками…
Офицеры начали проталкиваться к Файз Мухаммаду, однако пробить плотное кольцо окруживших его людей не смогли. Вместе с группой солдат бывший кефтан покинул площадь. Остальные тем временем продолжали получать месячное жалованье и уходили, чертыхаясь и проклиная начальство: ведь их снова обрекали на полуголодное существование.
Солдатские казармы находились в Шерпурском лагере, более чем в двух милях от места, где выдавали деньги. Путь к ним пролегал мимо усадьбы британского резидентства. Ее окружал довольно высокий дувал — стена из затвердевшей на солнце до плотности камня глины. Железные ворота были на запоре, а вдоль дувала разъезжали конные патрули гидов. Из-за стены доносились слова команды, вслед за которой слышалось лязганье ружейных затворов или топот ног.
Афганцы замедлили шаг. Они с ненавистью смотрели на сытые лица патрульных, надменно глядевших прямо перед собой. Они вглядывались через железную решетку ворот в перестроения чужеземцев, силой навязавших им свое присутствие. Да еще где — в Бала-Хиссаре, древней крепости афганских правителей! Толпа все увеличивалась. Послышались выкрики: «Что вам здесь надо?», «Мы не станем вашими рабами!» Некоторые, наиболее горячие, начали швырять камни на территорию миссии, стараясь попасть в кого-либо из ее обитателей.
Услышав шум, Каваньяри подошел к окну своего кабинета. Он изрядно устал, только что завершив вместе с Дженкинсом подготовку очередной сводки для вице-короля. Не все вести были приятными. «Загадочный сфинкс» в Герате — Аюб-хан все явственнее проявлял к англичанам неприязненное отношение. И даже прислал в помощь брату, несмотря на размолвку из-за Гандамака, два полка. Распространялись слухи, что он готовит войска к походу на Кабул, направив вместе с полками доверенных людей для сплочения всех недовольных этим договором. В самой столице также ощущалась напряженность: почти весь многочисленный штат британской прислуги на улицах, на базаре подвергался непрерывным нападениям. Эмир, подумал посланник, ни рыба ни мясо: делает вид, что соглашается со всеми его рекомендациями и требованиями, а по существу ничего не выполняет. Он, Каваньяри, еще выждет какой-то срок, но, если ничего не изменится, придется менять правителя. Тем более что Якуб-хан игнорирует настоятельные советы беспощадно расправиться с генералом Мухаммад Джан-ханом и муллой Мушки Аламом, которые собирают силы и явно подстрекают народ на новую войну с Англией…
Словом, оснований для особенной радости не было. Наоборот, следовало признать, что господином положения он еще не стал.
Картина, которую Каваньяри увидел из окна, еще более ухудшила его настроение. У ворот собралась густая толпа так называемых эмирских воинов. Мало того что они производили невообразимый шум, мешающий сосредоточиться, эти наглецы распоясались до такой степени, что стали бросать камни в подданных ее величества. Не помня себя от негодования, Каваньяри чуть не скатился по лестнице, выхватил ружье у часового и, почти не глядя, разрядил его в ненавистные лица.
Промахнуться он не мог: уж слишком плотно стояли люди… Выстрел прозвучал не очень громко. Зато сразу после него, перекрывая шум, раздался пронзительный стон раненого человека. Немедленно воцарилась глубокая тишина. Словно не было криков, ругани, перебранки. Стало слышно щебетанье птиц в кронах немногочисленных деревьев этого уголка Бала-Хиссара.
И еще — афганские воины начали отходить от стены и ворот британской миссии. Кто — медленно, кто — поспешно. Одна из групп несла пострадавшего товарища. Эти шли торжественно и скорбно.
Каваньяри вернулся в кабинет. Он находился в состоянии нервного возбуждения и чувствовал, что ему требовалась какая-то разрядка.
— Видели? — обратился он к Дженкинсу, стоявшему с побледневшим лицом у окна.
— И видел, сэр, и слышал. Зачем вы это сделали?
— Дикари и собаки понимают лишь тогда, когда им показывают палку. Сила и решительность в ее применении — единственный язык, на котором следует разговаривать с туземцами. Здесь, в Афганистане, так же как и в Индии, Бирме, Китае, везде на Востоке, черт побери!
— Но, сэр…
— Никаких «но»! Так создавалась империя, и на том она стоит. Давайте, однако, поговорим о другом. Эти болваны вывели меня из равновесия. Чтобы его восстановить, я готов, пожалуй, выслушать историю вашей жизни. Интересно в конце концов выяснить, откуда к нам приходят мягкотелые слюнтяи, простите за прямоту. Итак, чем интересно ваше прошлое?
Дженкинс прекрасно сознавал всю нелепость обращения к своей биографии в столь острой ситуации. Но он видел, как побагровело лицо начальника, отражая бушевавшую в его душе ярость. Следовало подчиниться.
— Жизнь моя не столь уж интересна, сэр, — начал секретарь. — Десять дней назад мне исполнилось тридцать два года. Я — старший сын инспектора строений города Абердина. Там окончил школу, а в 1868 году университет.
Каваньяри в упор глядел на своего помощника, но было видно, что мысли майора где-то далеко. Неожиданно прервав Дженкинса, он воскликнул:
— А вы заметили, что все они шарахнулись от одного-единственного выстрела?! Будто стая воробьев, на которых пала тень орла. Впрочем, продолжайте. Когда же вы покинули свой Абердин?
— Через месяц исполнится девять лет, как я был зачислен в штаты Индийской гражданской службы и приехал в Бомбей. Служил помощником комиссара в Мултане, затем — в Дера-Исмаил-Хане, где к тому же был инспектором школ. Потом меня перевели в Мианвали. Во время службы за Индом изучил язык афганских племен — пушту и белуджи, на котором говорят племена Белуджистана. Кроме того, знаю персидский и арабский. В 1876 году был, как вам известно, переводчиком и секретарем на переговорах сэра Льюиса Пелли с афганцами во время Пешаварской конференции.
— Да, я это знаю, — подтвердил Каваньяри. — Как и то, что вы были политическим агентом в Ладаке, а уж затем стали помощником комиссара в Пешаваре, где мы с вами и встретились. Я не знаю другого: почему у вас всегда такая хмурая физиономия? Чем вы недовольны? Что вам не нравится?
