Нафтула Халфин - Победные трубы Майванда. Историческое повествование
По счастью, день 4 сентября 1879 года оказался сравнительно легким. Робертс рано вернулся к себе. За ужином жена сообщила ему последние новости Симлы. Дочь военного, капитана Джона Бьюса, и жена военного, Нора казалась Фредерику идеальной спутницей жизни офицера. Она была легка на подъем, не очень болтлива, и уж если рассказывала что-либо, то старалась касаться тех тем, которые интересовали ее супруга. Впрочем, генерал так устал за последнее время, что лег спать пораньше, не успев выслушать всех соображений Норы о намеченных перемещениях в войсках и о том, в каком направлении следует развивать деятельность Армейской комиссии.
Робертс быстро уснул, и сразу нахлынули давно не посещавшие его сны. Один из них унес Фредерика в далекую юность, в Итонский колледж. Он видел себя загнанным в угол класса, а сбоку на него наскакивал, выставив вперед правую руку, словно таран, старый противник «Фист», «Кулак», прозванный так за мощь своих кулачищ. Все попытки закрыться были тщетны, «Фист» колотил его, приговаривая: «Ах ты сукин сын, Бобе!».
Потом «Фист» куда-то провалился. Его место заняла Нора, но и она дразнила его «Бобе, Бобе» и сдергивала неизвестно как оказавшееся на нем одеяло. Тут Фредерик очнулся и увидел склонившуюся над ним жену. Нора действительно откинула одеяло и тормошила его. Он перепугался:
— Что случилось? Который час?
— Половина второго. Выгляни в окно. Кто-то там зовет тебя.
Робертс подошел к окну и сквозь неплотно задернутые шторы не столько разглядел, сколько угадал во тьме южной ночи силуэт человека, размахивавшего руками, и уловил его приглушенные возгласы. Фредерик зажег лампу и, накинув плед, вышел на крыльцо. К нему подскочил кругленький человек в мундире почтово-телеграфного ведомства.
— Тысяча извинений, сэр! Тысяча извинений… Здесь, в Индии, как вы знаете, в отличие от нашей старой, доброй Англии нет ни звонков, ни дверных молотков. Я бы не стал вас беспокоить в эту пору, сэр, но срочная телеграмма…
И он протянул генералу узенький бланк. Фредерик вошел в дом и, поставив лампу на стол, развернул телеграмму. Она была послана капитаном Конолли, политическим офицером в землях племени алихель, и датирована 4 сентября. Прочитав текст, генерал вскричал:
— Нора, скорее иди сюда!
— Плохие известия из Кабула? — с тревогой спросила жена.
— Да еще какие! Слушай, что тут говорится: «Некий Джалаледдин-гильзай, утверждающий, что состоит на секретной службе у сэра Луи Каваньяри, в огромной спешке прибыл из Кабула и категорически заявляет, что вчера утром резидентство было атаковано тремя полками, взбунтовавшимися из-за невыплаты жалованья; они располагают пушками, и к ним присоединилась часть шести других полков. Миссия и ее охрана защищались, когда он уехал вчера примерно в полдень. Надеюсь на получение дальнейших вестей».
Робертс растолкал своего адъютанта, спавшего безмятежным сном в комнатке у входа, и послал его к лорду Литтону: телеграмма прежде всего касалась вице-короля. Но вице-королю все было уже известно, ибо не успел генерал одеться, как к нему почти вбежал взволнованный Лайелл. Обсудив с ним создавшуюся ситуацию, Робертс протелеграфировал капитану Конолли: «Не теряйте времени и не жалейте денег, чтобы получить достоверную информацию о происшедшем в Кабуле, и держите меня постоянно в курсе дела срочными телеграммами. Я надеюсь, что рассказ Джалаледдина окажется чрезвычайно преувеличенным, если не лживым. Если, однако, его сведения обоснованны и распространятся, породив возбуждение, предупредите генерала Мэсси и мистера Кристи, чтобы они были начеку».
Передав таким образом сигнал тревоги британским руководителям — военному и политическому — в Куррамской долине, Робертс с Лайеллом направились к вице-королю. Несмотря на предрассветный час, у того уже собрался весь Совет. Никаких дополнительных сведений еще не было, но собравшиеся решили двинуть войска в афганскую столицу: отомстить за членов миссии, если подтвердятся худшие предположения, или оказать им содействие, если они еще держатся. Поскольку отряд Брауна был фактически расформирован, а солдаты генерала Стюарта находились в далеком от Кабула Кандагаре, основная роль возлагалась на силы, расположенные в Курраме, и Робертсу было предложено немедленно вернуться туда.
Что же было между двумя телеграммами — вполне благополучной от 2 сентября и драматической от 4 сентября? Между ними было 3 сентября 1879 года…
* * *День начинался как обычно. Перевалив через окружающие Кабул горы, солнце растопило предутренний туман и согрело остывшую за ночь котловину. С приближением осени в афганской столице становилось заметно прохладнее. Это особенно ощущали индийские пехотинцы и всадники, охранявшие резидентство. Ранним утром их командир лейтенант Гамильтон и доктор Келли отправились верхом в соседнюю долину, чтобы определить место, где можно было заготовить сено для лошадей. Вернувшись, лейтенант пошел на плац, где гиды тренировались в обращении с холодным оружием. Доктор посетил госпиталь: в Кабуле было отмечено несколько случаев заболевания холерой, что вызвало серьезные опасения среди англичан.
Уже отправился в свой кабинет на втором этаже Каваньяри. Дженкинс размышлял над донесениями агентов о последних событиях. Их следовало обобщить перед докладом посланнику; по его указанию наиболее интересное без промедления передавалось в Симлу.
В это время здесь же, в Бала-Хиссаре, в каких-нибудь ста метрах от британской миссии, стали собираться афганские солдаты. Оторванные на протяжении ряда лет от привычных занятий, они на военной службе получали мизерное содержание. К тому же казнокрадство высокопоставленных армейских чинов нередко приводило к тому, что солдатам длительное время вообще не выплачивали жалованья. Регулярная армия в стране лишь начинала формироваться; до сих пор ее роль выполняли вооруженные отряды племен во главе с вождями. Экипировка и содержание рекрутов возлагались чаще всего на их родные общины, и при общей бедности основной массы городского и сельского населения войско выглядело как сборище полунищих и полуголодных людей.
Подписанный в Гандамаке договор предусматривал выплату новому правителю крупной денежной суммы. Однако англичане не торопились с ее доставкой, да и использование этих денег для раздачи жалованья воинам-афганцам, люто ненавидевшим непрошеных пришельцев, выглядело как подкуп и задевало их патриотические чувства…
И вот сентябрьским утром у небольшого здания, принадлежавшего военному министерству, столпилось несколько сот человек из трех полков. Одеты они были в обычные для афганцев домотканые, заправленные в шаровары белые рубахи, поверх которых у большинства были безрукавки. Огнестрельного оружия у них не было, зато ножи, скромные или богато украшенные, имелись у каждого.
На площади царил невообразимый шум. Сарбазы обменивались приветственными возгласами, хлопали друг друга по плечу, рассказывали новости. Вскоре этот гам стих: к зданию приблизились два всадника в расшитых золотом генеральских мундирах. Один, огромный, толстый, с седеющей густой бородой, проехал, не глядя по сторонам, сквозь почтительно расступившуюся перед ним толпу. Это был сипахсалар Дауд Шах. Другой генерал, значительно моложе, с узкими, слегка раскосыми глазами, следовал за своим начальником, приветливо кивая собравшимся.
— Это кто такой? — толкнул соседа высокий немолодой солдат, державшийся особняком и не принимавший участия в общих разговорах.
— А ты кто такой? — ответил тот вопросом на вопрос. — Как тебя зовут? Что-то я тебя не встречал среди наших…
— Такой же солдат. Прибыл сюда из Герата с подкреплением, присланным Аюб-ханом.
— То-то! — удовлетворенно хмыкнул собеседник. — До седин дожил, а не знаешь джарнейля Карим-хана. Самая главная птица: деньги выдает… Ну а меня зовут Хасан. Сейчас получим монеты и погуляем.
Генералов сопровождало около двух десятков офицеров и унтер-офицеров на лошадях, мулах и ослах. В центре этой процессии под охраной четырех солдат с обнаженными саблями вели мула; через его спину были перекинуты два мешка с деньгами.
Из здания вынесли и поставили прямо на крыльце столик: за ним уселись генерал Карим-хан и казначей, державший в руках списки. Остальные прибывшие расположились поблизости от них — все, кроме Дауд Шаха. Он даже не спешился и возвышался, будто монумент, возле крыльца, едва удостаивая происходящее презрительным взглядом.
Добродушно перебраниваясь и подталкивая друг друга, солдаты выстроились в густую очередь; извиваясь, она заполнила всю площадь.
— А ты что же? — удивился Хасан, заметив, что его новый знакомый держится в стороне и не торопится занять место в очереди. — Может, тебе не нужны деньги? Так отдай их мне.
