Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
— Как полдень?!
В одно мгновение она оказалась на ногах.
— Скорее, скорее, нам нельзя терять ни минуты. Сейчас придет гость Лауры.
— Немного подождет.
— О! Нет, я бы предпочла, чтобы он не ждал. Но вы!.. Вы не можете здесь оставаться.
— Да почему? Ты что, стыдишься меня? — сказал он, повалив ее на кровать.
— Перестань дурачиться. Это очень серьезно. Где моя юбка?.. Я нашла только один чулок… атуфли… Помоги мне.
— Смотри-ка, что я нашел!
Она вырвала у него из рук свою комбинацию.
— Скорее приводи себя в порядок; я пойду переоденусь и зайду за тобой.
Франсуа попытался обнять ее, но Леа ловко ускользнула.
Вскоре Леа вернулась в комнату; на ней было короткое голубое шерстяное платье матери, перешитое Руфью, волосы высоко зачесаны. Тавернье уже побрился и завязывал галстук.
— Как ты красива! — восхищенно глядя на Леа, сказал Франсуа. Продолжая смотреть на нее, он надел пиджак.
— Как вы элегантны!.. — отметила в свою очередь Леа. — Еще немного, и можно было бы подумать, что вы одеваетесь в Лондоне.
— Ну, на такое я бы не решился. Однако в Париже еще остались превосходные портные, надо только хорошо заплатить… Расскажи-ка мне о госте, визит которого приводит тебя в такое волнение.
Леа коротко пересказала ему то, что узнала от дяди и что слышала о компании Мориса Фьо; поделилась сомнениями по поводу визита Рафаэля Маля и поведения Матиаса.
— Рафаэль еще жив? — прервал ее Франсуа.
— Живее быть не может… Но Морис Фьо, гость Лауры, хуже всех. Вот почему я считаю, что вам с ним лучше не встречаться. Ты понимаешь?
— Прежде всего, Леа, давайте решим: вы будете говорить мне «ты» или ты будешь говорить мне «вы».
— Мне нравится говорить тебе «вы», — сказала она, подставляя ему губы.
Им помешали топот и крики на лестнице. Леа приоткрыла дверь.
— Я уже иду! Камилла, скажи Лауре, чтобы она поставила еще один прибор.
— Но…
— Делайте, что я говорю.
— Лаура!.. — позвала Камилла.
— Да?
— Ты догадалась поставить еще один прибор для месье Тавернье?
— Ну конечно!
Леа закрыла дверь.
— А если Морис поймет? — тихо спросила Леа у Франсуа.
— Что поймет?
— Что вы участвуете в Сопротивлении…
— Ну и что?
Леа топнула ногой.
— Прекратите надо мной издеваться! Как я должна вас представить?
— Скажите, что я парижский коммерсант, приехал к бордоскому коллеге и решил заехать к вам повидаться.
— Но когда он встретится с Рафаэлем…
— Да Бог с ним, с этим Рафаэлем, больше всего он опасен для себя самого. Идемте, душа моя, мне не терпится увидеть, на что похож французский гестаповец из Бордо.
На лестнице они столкнулись с Лаурой.
— Он только что пришел!.. Леа, я поверить не могу в то, что ты мне рассказала, — делая круглые глаза, прошептала Лаура.
— Это правда, сестричка. Не забудь, что от твоего поведения зависит наша и твоя жизнь.
— Да, — вздохнула она. — А где Люсьен? Камилла сказала, что вчера вечером он уехал.
— Не знаю, за ним пришли его друзья. Пойдем к твоему гостю… А, совсем забыла: позволь представить тебе моего парижского друга: Франсуа Тавернье.
— Здравствуйте, мадемуазель.
— Здравствуйте, месье.
Вместе они вошли в гостиную, где уже собрались Бернадетта Бушардо, Камилла и Руфь, разливавшая по бокалам сладкое белое вино Монтийяка.
— Ну, вот наконец и вы! — с деланной непринужденностью воскликнула Бернадетта. — А мы уже собирались выпить без вас.
— Франсуа, разрешите представить вам одного из друзей Лауры, месье Фьо. Морис… вы позволите мне называть вас по имени?.. Представляю вам месье Тавернье, своего давнего парижского друга, удостоившего нас своим визитом по случаю деловой поездки в Бордо.
— Здравствуйте, месье. Так это вашу машину я видел во дворе?
— Да… если можно так сказать… мой партнер в Бордо одолжил мне автомобиль для поездки в Монтийяк.
— Вы занимаетесь винами, месье?
— Я занимаюсь всем, что можно продать: винами и металлами, тканями и продовольственными товарами.
— У вас не возникает трудностей с поставками товара?
— Нет, у меня есть определенные связи в правительственных кругах. В Виши я иногда ужинаю с Пьером Лавалем, а в Париже… у меня тоже есть компаньоны. Ну, вы понимаете, о чем я говорю… Сейчас можно проворачивать неплохие дела.
Морис Фьо с задумчивым видом опустошил свой бокал.
Франсуа весело заметил, что вино Монтийяка в самом Монтийяке гораздо лучше, чем в Париже.
— Прошу за стол, — с радостным видом пригласила всех Лаура, — а то мое суфле остынет.
Ах, этот обед!.. Леа казалось, что он никогда не кончится. Кусок не лез ей в горло, и перед ней так и осталась стоять полная тарелка. Зато она много пила. Морис Фьо тоже.
Тавернье искусно подвел гостя к разговору о себе, о том, чем он занимается. Вначале он осторожничал, но затем, разгоряченный вином, разоткровенничался и рассказал кое-что о своей работе в префектуре.
— Я, например, проверяю, чтобы адреса евреев, подлежащих аресту, были точными… чтобы в нужный момент все члены семьи оказались на месте. Это очень ответственная работа, потому что полицейские, которым это было поручено раньше, упустили несколько человек, — хвастливо сказал он.
Леа чуть не закричала, когда почувствовала, как под столом чье-то колено коснулось ее ноги. Это был Франсуа. С улыбкой он произнес:
— Такой профессионализм делает вам честь. Ах! Если бы все молодые люди были такими же, как вы!.. Франция с помощью Германии превратилась бы в великую страну!
— Количество не имеет значения. Для того чтобы уничтожить еврейскую нечисть, достаточно горстки.
— А вы знаете, куда их увозят? — нежным голоском спросила Лаура.
— Кажется, в Дранси, а потом в трудовые лагеря в Германии. Впрочем, с таким же успехом их могли бы отправить хоть в ад, мне это совершенно безразлично.
— А дети? Они тоже там работают? — прошептала Камилла.
— Да, мадам, из соображений гуманности их не разлучают с матерями.
Когда он заговорил о «еврейской нечисти», перед глазами Леа возникло обожженное лицо и истерзанное тело Сары; ей показалось, что она слышит хрипловатый, с легким акцентом голос подруги: «Нацисты хотят всех нас уничтожить… включая женщин и детей».
Она с облегчением увидела, что гость собирается откланяться.
— Прошу прощения, но я должен ехать. Меня ждут… дела, — сказал он с едва заметной ухмылкой.
Морис церемонно поклонился. Лаура проводила его до машины. Никто не обменялся ни словом. Вернувшись, Лаура со слезами бросилась в объятия Руфи.
— Я не хочу его больше видеть… Я не хочу его больше видеть! — всхлипывала она.
Камилла, Леа и Франсуа вышли на террасу, надеясь, что влажный и свежий апрельский ветер развеет их мрачные мысли.
Вечером появился доктор Бланшар и принес известия о Люсьене. У юноши все было хорошо, насколько это возможно в его положении. Доктор отозвал Леа в сторону.
— Рауль и Жан Лефевры просили меня передать тебе письмо.
Прекрасное личико осветилось радостью.
— Рауль и Жан?.. Вы их видели?
— Да.
— Как у них дела?
— Прекрасно. Если хочешь увидеться с ними, завтра приходи ко мне в приемные часы.
Леа вскрыла конверт и прочитала:
«Властительница наших сердец, думы о тебе помогают нам жить. Мы приходим в безумие от мысли, что ты совсем рядом, и страстно желаем видеть тебя. Приходи скорее, мы ждем тебя с нетерпением и надеждой. Твои преданные рабы
Ж. и Р.»
Она улыбнулась.
— Хорошие новости? — спросил Франсуа Тавернье.
— Помните молодого человека, который ждал меня в церкви Сент-Эсташ с «Маленькой Жирондой» под мышкой?
— Жан Лефевр?
— Да; это письмо от него и его брата. Я так рада!.. Я очень боялась, что Рауль будет ранен или убит во время своего бегства.
— Вы уверены, что это его почерк?
— Уверена; более того, доктор Бланшар сказал, что они у него и что завтра я могу их увидеть.
— Не ходите туда!
— Почему?
— Не знаю. Что-то здесь не так.
— Но это же вполне естественно, что они хотят увидеться со мной!.. Вероятно, после общения с вашими парижскими друзьями вам везде и всюду мерещатся предатели и негодяи.
— Наверное, вы правы. Пойдемте, прогуляемся по знаменитому холму, где вы играли в детстве.
Леа покраснела, вспомнив о совсем не детской игре, которой они с Матиасом занимались в одной из часовен.
Франсуа заметил это.
— Признавайся, плутовка, ты играла там вовсе не в прятки?
— Пойдем через пихтовый лес, так мы минуем Бельвю.
Оказавшись под укрытием деревьев, вдали от людских взглядов, влюбленные обнялись и медленно стали подниматься на холм, останавливаясь возле каждой часовни, чтобы осмотреть ее. Седьмую часовню Леа постаралась обойти… Они ступили на узенькую тропинку, ведущую на кладбище. Ворота были открыты, и они вошли. Давно уже Леа не была на могиле родителей и теперь в душе упрекнула себя за это. Но могила была ухожена, а на надгробной плите лежали прекрасные белые цикламены, которые так любила ее мать. Вряд ли кто-нибудь, кроме Руфи мог принести сюда эту дань памяти и любви…
