Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
— Боже мой!
— …и Рауля… и Жана…
— Мадам, нельзя терять ни минуты: Люсьену нужно уходить от вас. Теперь здесь небезопасно.
Сидони легонько отстранила Леа и рухнула на стул. Тяжело дыша, держась одной рукой за грудь, другой она указала на буфет. Франсуа понял. Открыв дверцу, он увидел на полке пузырек, на котором было написано: «Десять капель в случае недомогания».
— Налейте воды.
Леа взяла глиняный кувшин, стоявший на раковине, и напила воды в стакан, протянутый ей Франсуа.
— Выпейте, — сказал он, поднеся к губам Сидони стакан.
Снаружи скулила и царапалась в дверь Белль.
— Она не умрет? — испуганно спросила Леа.
— Нет, смотрите… ей стало легче дышать. Что это за шум?
Над их головой между двух балок открылся люк.
— Люсьен! — крикнула Леа.
— Принеси лестницу! — попросил тот.
— Подождите, — сказал Франсуа, — я принесу.
Он быстро сходил за лестницей и установил ее под люком. Люсьен спустился по ней без помощи рук.
— Я все слышал. Вы друг моего дяди Адриана, да?
— Да. Вам лучше, мадам? Вам необходимо прилечь.
Сидони позволила отвести себя к кровати, стоявшей здесь же. Франсуа осторожно уложил ее.
— Спасибо, месье. Большое спасибо… А теперь займитесь этим мальчиком.
Люсьен подошел и поцеловал ее в лоб.
— Я никогда не забуду о том, что ты для меня сделала, Сидони. Спасибо за все.
— Идите, идите… Уходи.
— Не сейчас, нужно дождаться ночи. Мы с Леа сходим в Монтийяк, чтобы привезти машину и вызвать доктора.
— Если это для меня, то не стоит… Только попросите мадемуазель Руфь, чтобы она провела ночь здесь, — сказала Сидони.
— Как вам угодно, мадам.
— Возвращайтесь скорее. У меня такое впечатление, что я оказался в ловушке, не имея никакой возможности защититься, — сказал Люсьен, указывая на свои руки.
…Минут десять они ехали молча, пристально вглядываясь в дорогу: закрашенные голубой краской фары давали очень мало света.
— Куда вы меня везете? — спросил Люсьен.
— К друзьям, в Сен-Пьер-д’Орийяк, — ответила Леа.
— Они участвуют в Сопротивлении?
— Да.
— Кто они?
— Бывший моряк и его брат… Где мы? Я ничего не вижу… Мне кажется, что в Гайяре… Да, точно. Скоро будем на месте.
Они выехали из деревни и несколько минут ехали по полю. Скоро вновь показались дома.
— Остановимся на маленькой площади перед церковью. Кафе мадам Лафуркад находится на другой стороне улицы, перед памятником. Подождите меня, я скоро вернусь.
Она появилась через несколько минут.
— Поторопитесь, нас ждут.
Они перешли улицу и поднялись по ступенькам кафе. В полутемном зале виднелись пустые деревянные столы и стулья. Навстречу вышла женщина лет пятидесяти в черном платье.
— Входите, дети мои, добро пожаловать. Ах! Бедный малыш… Что с тобой случилось?
— Я собирал мину, и мне оторвало руку.
— Какое несчастье! Проходи, садись. Жанно, принеси нам выпить.
Терпкое красное вино в толстом стакане было таким густым, что оставляло следы на губах.
Два брата, Жанно и Максим пожирали глазами очаровательную девушку, которая пила вино их отца, сидя на краешке стула.
Франсуа Тавернье рассказал о происшедшем в Верделе.
— Нам уже сообщил об этом мальчишка из тех мест, он выполняет у нас роль курьера… Кажется, вы их хорошо знали, мадемуазель?
Не в силах сдержать слезы Леа опустила голову.
— Да… Я знала их всю жизнь… Доктор Бланшар принял меня, когда я появилась на свет… А Рауль и Жан до войны были моими лучшими друзьями… Я не понимаю…
— Их предали. Как только доктор Бланшар уехал навещать своих больных, у дома остановилась машина с немецким офицером и тремя штатскими. Немного подальше они спрятали грузовик, полный солдат… Ясное дело, что люди сразу попрятались по домам. Затем подкатила другая машина, ее вел какой-то молодой человек в шляпе. Он подошел к дому доктора и позвонил. Дверь открылась. Никто не знает, что происходило внутри. Люди слышали два выстрела…
— Мы тоже их слышали.
— …остальное вы знаете.
— Куда их увезли? — спросила Леа.
Максим отвел глаза; ответил его брат, Жанно.
— В Буска, в здание гестапо.
— Всех троих?
— Да.
— Но они же были ранены!
— Этим скотам наплевать… Раненых они бросают умирать в подвале.
— Ничего нельзя сделать?
— Сейчас — нет.
— Ах!..
— Экзюперанс, не теряйте мужества. Придет время, и они заплатят за все, — сказал Максим. — А пока мы спрячем вашего раненого, вылечим его и переправим в Северную Африку.
— У вас будут большие расходы, — сказал Тавернье, — возьмите эти деньги.
— Месье, — ответила мадам, — мы делаем это не за деньги.
— Я знаю, мадам Лафуркад, — то, что вы делаете, не имеет цены, но услуги врача, проезд по железной дороге стоят денег… Экзюперанс, теперь все в порядке, нам не стоит здесь долго оставаться.
— Он прав, вам нужно ехать, пока не начался комендантский час.
Франсуа поклонился мадам Лафуркад.
— Мадам, не окажете ли вы мне честь, позволив поцеловать вас?
— Это честь для меня, — рассмеялась она, звонко расцеловав его.
— Берегите Люсьена, — сказала Леа, тоже целуясь с ней.
— Не бойтесь ничего… он в надежных руках.
Убедившись, что дорога свободна, Жанно проводил их до машины.
Прижавшись к Франсуа, Леа никак не могла заснуть. Перед ее глазами вновь и вновь вставала кровавая сцена, свидетелями которой они стали накануне. Она корила себя за то, что не вспомнила тогда об оружии. Кто-то их предал… Но кто мог знать о присутствии братьев Лефевров у доктора Бланшара?.. Ведь она сама узнала об этом только за час до трагедии. Что сказал тогда Морис Фьо?.. «Меня ждут дела».
Она была уверена, что это он убил Мари и ранил Жана. Она узнала его, несмотря на то, что он был в шляпе. Так вот о каких «делах» он говорил с такой довольной физиономией! Убийцей назвал его дядя Адриан. И этот убийца положил глаз на ее младшую сестру… Необходимо во что бы то ни стало отправить ее из Монтийяка; она чувствовала, что, несмотря на ее рассказ о Морисе Фьо, тот все же покорил сердце сестры. Мало им в семье немца, так теперь появился еще и гестаповец!.. Отец в гробу бы перевернулся… Наконец она заснула.
— Леа… Леа… Ничего не бойся… Я здесь. Опять этот твой кошмар?
— Да… Они всегда преследуют меня в горящем Орлеане… я зову на помощь… и никто не приходит… их все больше и больше — тех, кто хочет убить меня… и на этот раз с ними Морис Фьо… Это он предал, ведь правда же?
— Да, я думаю, что это был он.
— Как можно убивать с таким хладнокровием? Вам не кажется это странным?
— Странным?.. Нет. В Испании и здесь, во Франции, я знал многих людей, способных на это.
— И вы тоже на такое способны?
— Если нужно.
— Вы уже делали это?
От ее внимания не ускользнула тень, промелькнувшая на лице возлюбленного.
— Да, когда это было необходимо.
— С таким же равнодушием?
— Равнодушием?.. Нет. Решимостью — да. Даже вы, когда…
— Это было совсем другое!.. Он собирался нас убить… У меня не было выбора!
— Я согласен с вами, но если бы это повторилось вновь, вы бы сделали то же самое, теперь уже зная, что убивать — в некоторых случаях некоторым людям — очень легко.
— То, что вы говорите, — ужасно… вы сравниваете меня с этим убийцей!
— Признайтесь, что если бы у вас сейчас была возможность убить его, вы бы сделали это.
Леа задумалась.
— Пожалуй, да.
— Вот. А ведь вы подчинились бы жажде мести, в то время как Фьо действует бесстрастно.
— Это абсурд!
— Согласен с вами. В такой поздний час я готов говорить неизвестно что, потому что хочу спать.
— Забавно: вы только и думаете о том, как бы поспать!
— Сейчас я докажу тебе, что думаю не только об этом!
Камилла три раза вставала ночью, чтобы дать попить маленькому Шарлю, у которого уже три дня был жар.
«Сильная простуда», — сказал накануне доктор Бланшар. Сейчас малыш спал. Она не могла оторвать от него взгляда: такой маленький, хрупкий и беспомощный! Наверное, Лоран в детстве тоже был таким слабым, светловолосым, так же надувал губы. Когда они вновь увидятся? Во время болезни в каждом сне Камилла видела его у изголовья своей кровати.
Она расхаживала по комнате, пытаясь монотонными шагами заглушить тревогу, забыться, подумать о чем-нибудь другом… Завтра она скажет Бернадетте Бушардо об отъезде ее сына. Она ждала крика, слез и боялась их. Как бы ей хотелось избавить эту немного глуповатую женщину от нового огорчения! Но когда Леа попросила ее сообщить Бернадетте о Люсьене, Камилла не смогла отказаться. «Я люблю ее почти так же, как Шарля», — говорила она себе иногда. Будучи женщиной рассудительной, она все же не совсем понимала причину этой ее привязанности. «Как странно: мне дороже собственная жизнь. Но я так боюсь за нее, даже больше, чем за Лорана! Может быть, потому, что она женщина, что я лучше представляю зло, которое ей могут причинить, особенно после карцера гестапо и камеры форта «А». Как только она уезжает из Монтийяка, я боюсь за нее еще больше. Франсуа Тавернье, как и я, тоже боится ее потерять!»
