Павел Шестаков - Омут
— Да. Отзывы о ней хорошие.
— А личное, твое впечатление?
— Меня она невзлюбила.
— Чем же ты не угодил?
— Может быть, классовое чутье.
— Заподозрила?
— Если бы заподозрила и опасалась, неприязнь скрывала б.
Третьяков допил чай, отодвинул стакан.
— Может быть, это и неплохо.
— Что именно? — не понял Шумов.
— Сейчас. Сначала о приманке. Я говорил, нужно, чтобы блюдо это они издалека увидели.
— А в блюде что?
— Один запах. Но ароматный. Выглядит так: банк получил деньги, много денег. Из банка деньги повезут по городам края. Зарплату и прочее. Повезут инкассаторы, конечно, с охраной, но небольшой. Почему небольшой? Чтобы не привлекать внимания. Хитрость, мол, такая. Повезут на пароходе. Старая посудина каботажного плавания. Тоже хитрость. А ты все эти хитрости знаешь. Из надежных рук. Ну как?
— Соблазнительно.
— Что бы ты на их месте предпринял?
— Атаковал в открытом море.
— По-пиратски? Ну, ты романтик. Они, скорее, под видом пассажиров сядут. В море деньги возьмут и на судовой шлюпке отчалят.
— А люди?
— Людей мы перебить не дадим.
— Задумано крепко.
— Клюнут?
— Если убедительно будет.
— Если очень убедительно, они не поверят. Тут важнее правдоподобие. Красивая упаковка. Вот что тебе придется Технику передать.
— Мне?
— Я говорил, через тебя. Ты личность промежуточная. С одной стороны, коммерсант начинающий, а тут финансы, банк и так далее… Короче, можешь иметь доступ к исходным данным. Это правдоподобно. С другой, фигура не крупная. Вот из чего будем исходить.
— Я понимаю так, — суммировал Шумов, — Данные о банке и пароходе я довожу до сведения Техника не в лоб, а косвенно, с собственной заинтересованностью, но осторожно.
— Именно.
— Сведения хорошо бы подкрепить помимо меня. Создать объективную достоверность.
— Так и будем действовать. Ты в промежутке. А в цепочке еще два звена, для непосредственной передачи и для подтверждения. Прикинь хорошенько, кого тут можно использовать. Обрати внимание на сестру из клиники.
— Я же докладывал вам.
— Потому и обрати.
* * *Техник взял в руки бутылку Абрау.
Дом был куплен. Брак оформлен.
Наутро, после ночной беседы с Воздвиженским, Юрий еще раз продумал свое положение. Мысли, казалось, стали стройнее. Конечно, он не должен был болтать лишнее Шумову, и о разговоре с ним следовало сообщить Барановскому… Но какие выводы сделает подполковник? Наверняка заподозрит Шумова. И зря. Разве не видно по его вечно приветливой, глупой физиономии; что он просто купчик! Купчик по призванию и ничего больше. Зачем же опасаться Шумова? Правда, он знает Максима, немного Таню. Но Максим уже не большевик. Что же ему грозит реально? Новые осложнения с Таней? И об этом докладывать Барановскому?.. Да тот посмеется только.
А если нет?
Все равно. Вопрос этот нужно решать самому. Смело, без трусости и колебаний. Положась на провидение. Разве оно не доказало хвою добрую волю? Зачем же посредничество Барановского? Нет! Следует мужественно довериться судьбе, как доверяется солдат, когда идет под пули…
И сейчас Техник поздравлял Софи с новосельем.
Освобождая пробку от фольги, он говорил:
— Раньше шампанское было принято открывать по-гусарски, с шиком. Однажды в ресторане по соседству со мной резвились офицеры. Они выставили на столик дюжину бутылок и раскрутили проволочки. Бутылки выстреливали в потолок одна за другой. Некоторые даже перепугались… А теперь я вывинчиваю эту пробочку так, чтобы было — ша! Вы знаете, что такое «ша»? Это значит «тихо».
Они были вдвоем в только что приобретенном доме. Старуха-хозяйка вывезла скарб и мебель, оставив в комнатах затхлый запах запущенного жилья.
— Прямо скажем, не рай для молодоженов, — проговорил Техник выразительно, оглядывая обнажившиеся стены с паутиной по углам. — Наверняка старая ведьма оставила в наследство животных, которые, насыщаясь, становятся похожими на рубины. Ну что ж! Пусть они лишний раз напомнят о тех рубинах, что ждут нас через дорогу.
Он наполнил стаканы — другой посуды в доме не было — и бросил взгляд в окно. Массивная стена банка казалась совсем рядом.
— Стены Иерихона пали от грохота труб. Но мы предпочтем «ша». Наши стены раздвинутся в ночной тишине, как театральный занавес, приглашая на веселый спектакль.
Техник был в приподнятом настроении. Ему нравилось то, что он называл «позиция».
— Бесспорно, сильная позиция. Под домом подвал — готовая шахта, откуда поведем штрек. Во дворе погреб, куда свалим половину вынутой земли. Остальную вывезем почти легально подводами. Булочная нуждается в ремонте и реконструкции. Нужно что-то привозить, увозить. Отлично. Все условия для солидной шанцевой работы. Мы будем трудиться, как Тотлебен под Севастополем. За Тотлебена, Софи, и — ша!
Он выпил, и вино вдруг сбило бодрость.
— Но ведь Севастополь пал?
— Успокойтесь, Слава! Вы не Тотлебен. Вы Эдмон Дантее, встретивший аббата Фариа. Я уже говорила вам.
— Я помню, аббатисса. Но что, если у входа в пещеру Монте-Кристо ждут чекисты с маузерами? А это вам не старорежимные жандармы Луи Восемнадцатого. Это серьезные люди.
— Я знаю.
— Хорошо знаете? — спросил он со значением.
— Перестаньте, Слава. Если бы я хотела передать вас чекистам, зачем нам рыть эту крысиную нору? Они охотно приняли бы вас и с парадного входа.
— Не сомневаюсь. Мне бы оказали почет и уважение. Я ведь заслужил, Софи, заслужил… Давайте за это выпьем, а? Пока милое провинциальное Абрау не потеряло последние силы, не испустило дух.
Он разлил, подняв над бокалами недолговечную пену.
— Скорее, скорее! Каждую минуту может прийти муж. — Техник рассмеялся, подбадривая себя шуткой. — Что за горькая участь! Мало мне чекистов, теперь я должен бояться и мужа… Старый муж, грозный муж.
— Он не стар и не грозен.
— Потому и приходится бояться. Стар — значит, мудр, грозен — значит, смел. А если не мудр и не смел?
— Не нужно так о Юрии.
Техник приложил руку к груди.
— Я коснулся струн сердца? Простите. Вы выбрали его, я подчиняюсь. Будем надеяться, что за столь короткое время он не наделает непоправимых глупостей, а вы успеете разочароваться.
— Вы, никак, ревнуете?
— Я человек, и ничто человеческое…
— Только не переводите на латынь.
— Не буду. Но если серьезно, меня иногда раздражают женщины, которые подчеркнуто отвергают мои скромные достоинства.
— Не будем ссориться. Лучше о деле.
— Что ж… согласен.
— Я хотела предложить…
Техник взмахнул рукой:
— А впрочем, зачем вам это? Черновую сторону я беру на себя. Задачи технические по моей части.
— Я не о подкопе.
— О чем же?
— Как поживают ваши боевые соратники?
Техник пожал плечами с неудовольствием:
— Как всегда. Рвутся в бой.
— И по-прежнему неуязвимы?
— Спросите об этом в чека.
— Там что-то не торопятся расквитаться.
— Соратников это окрыляет, а меня тревожит.
— Новый теракт?
— Ну, нет. Они удовлетворили свои идейные запросы. Их теперь влекут тучные нивы ханаанские.
— Пошлите их туда.
— Куда? Мы же трудимся на своей ниве.
— А воды их не устроят?
— Какие воды?
— Тучные.
— О тучных водах я не слыхал.
— Пусть будет ковчег.
— Ковчег это что, зоосад?
— Нет, пароход.
— Не говорите загадками. Я люблю ясность.
— Хорошо. Вы надеялись, что в результате «военного совета» избавитесь от ненужных вам людей.
— Да, надеялся.
— Но они вышли сухими из воды.
— Ну, последнее слово чека еще не сказала, и, я надеюсь, она идет по ложному следу, что для нас с вами очень важно.
— Будем надеяться.
Софи сделала маленький глоток из своего полного еще стакана.
— Что же вы хотите мне сказать?
— Вчера мне показалось, что я могу быть вам полезной. Или нам, если хотите.
— Каким образом?
— Я позволила себе выслушать одного не очень приятного мне человека.
— Кого же?
— Вы его знаете лучше меня.
— Шумова?
— Да, так его зовут.
— Почему он вам так не нравится?
— Я могла бы сослаться на чутье, но есть и нечто большее. Он появляется, когда его никто не просит.
— Вы находите?
— Еще бы! В трактире, на кладбище…
— Когда вы с женихом провожали усопшего чекиста? Вы бы еще портрет покойного государя с собой захватили, милая. Вот уж не ожидал от вас такой…
— Глупости?
— Скажем, оплошности.
— Считайте, что это был маленький каприз.
— В гражданской войне не капризничают.
— Женщина всегда женщина. Она не может жить без маленьких радостей.
— Я передам это моему другу, который доставил вам радость. И все-таки на кладбище вы поперлись зря, простите за грубое слово.
