Иван Кошкин - За ценой не постоим
Он остановился на полуслове и повторил про себя: «в первую гвардейскую…» Комбриг посмотрел на Рокоссовского — командарм широко улыбался:
— Ты понял? Первая! Поздравляю, Михаил Ефимович, ты — отец советской танковой гвардии!
Да, они стали гвардейцами. Вернувшись в бригаду, Катуков первым делом сообщил эту новость комиссару. Обычно спокойный, Бойко был счастлив, как ребенок, известие о присвоении бригаде высокого звания обрадовало его больше, чем орден за Мценск. Вскоре в батальонах узнали, что они теперь гвардейцы. Танкисты шумно обсуждали высокую честь, кое-кто прикидывал — не отразится ли это на снабжении бригады в лучшую сторону. Политотдел быстро сочинил воззвание «Бить врага по-гвардейски!», размножил его на ротаторе и распространил в ротах. Командиры радовались сдержаннее — их больше беспокоило завтрашнее наступление.
Вечером Бурда, Гусев, Заскалько и Лавриненко были вызваны на совещание к комбригу. Катуков сообщил командирам, что их бригаде, как первой гвардейской и сильнейшей из трех, выпала честь возглавить атаку на Скирманово. В связи с тем, что деревня сзади и с флангов окружена оврагами и обрывами, ему видится только один возможный путь для наступления: Катуков провел на карте линию от Рождествено до Марьино — прямо по полю. Штаб разработал следующий план: для атаки немецких позиций выделяется семнадцать машин: два КВ, пятнадцать «тридцатьчетверок». Остальные танки бригады будут развивать успех ударного отряда. Командиры переглянулись: Катуков вывел БТ во вторую линию. На широком поле этим машинам, с их тонкой броней, жизни хватило бы на минуту-две — сколько нужно наводчику противотанковой пушки, чтобы поймать танк в прицел. Таким образом, семнадцать танков при поддержке мотострелкового батальона атакуют Марьино — небольшие, домов на десять, выселки перед Скирманово. Согласно данным разведки, Марьино хорошо укреплено — в домах укрыты противотанковые орудия, подходы к деревне простреливаются из многочисленных пулеметных гнезд… Гусев помрачнел: пулеметы прижмут пехоту к земле, и танкам придется ползти со скоростью пешехода, щитом для мотострелков. Двадцать минут по открытому полю, и все это время машины будут прекрасной целью для немецких артиллеристов… К столу подошел Кульвинский и продолжил вместо комбрига. Ударный отряд разделяется на три боевые группы, командиры: старший лейтенант Лавриненко, старший лейтенант Бурда, капитан Гусев. Первая группа из трех «тридцатьчетверок» начинает движение сразу после артподготовки, на пять минут раньше остальных. Ее задачей будет выманить на себя огонь противника, заставить гитлеровцев раскрыть местоположение огневых точек, главным образом — противотанковых орудий, которые будут уничтожаться приданными бригаде артиллерийскими дивизионами. Делать остановки для выстрелов запрещено, необходимо двигаться на максимальной скорости, постоянно маневрируя, чтобы сбить прицел немецким наводчикам. Командиром авангарда назначается старший лейтенант Лавриненко. При этих словах начштаба Гусев крякнул. Катуков остро посмотрел на комбата и спросил: возможно, у товарища комбата есть возражения против кандидатуры? Товарищ комбат ответил, что возражений нет, есть соображения. Старший лейтенант Лавриненко — лучший наводчик в бригаде. Он снайпер, под Первым Воином с километра двумя выстрелами выбил немцам две тяжелые зенитки и этим спас батальон. С точки зрения товарища комбата, таланту старшего лейтенанта можно найти лучшее применение, чем нестись сломя голову на пушки. При этих словах Лавриненко закусил губу и посмотрел на капитана исподлобья, но промолчал.
Катуков усмехнулся — он не ошибся с этим назначением. Да, Лавриненко — снайпер. Да, при прочих равных, пожалуй, следовало бы оставить его во второй линии — выбивать меткими выстрелами раскрытые огневые точки. И все же лучшего командира авангарда в бригаде не найти. Для того, чтобы гнать танки по полю, вызывая на себя огонь противотанковых пушек, нужна не просто храбрость — здесь необходим азарт. Несмотря на свои двадцать семь лет, Лавриненко сохранил в себе бесшабашность юнца. Храбрый до безумия, он рисковал даже там, где без этого вполне можно было обойтись. Только такой человек мог самовольно оставить позицию на опушке, обойти лес и, выскочив на открытое пространство, вступить в дуэль с орудиями, чьи снаряды пробивали лобовую броню «тридцатьчетверки», словно картон. Он часто спорил с товарищами, и, проиграв, со смехом подставлял лоб под щелбан, всегда готов был «махнуть, не глядя»[39] — не ради выгоды, а из одного лишь веселого азарта.
Естественно, Катуков не стал объяснять это вслух, заметив только, что кандидатура Лавриненко — наиболее подходящая. Гусев понял, что у комбрига есть свои соображения, и коротко ответил: «Есть!» Сам Лавриненко не скрывал своей радости от того, что именно ему приказано возглавить атаку, и генерал вдруг подумал: а каково экипажу с таким командиром?
В группу Гусева входили оба тяжелых и шесть средних танков, оставшиеся шесть «тридцатьчетверок» получил Бурда. Под прикрытием артиллерии, уничтожающей выявленные огневые точки, оба ударных отряда, двигаясь со скоростью пехотинца, пересекут поле и вместе с мотострелками уничтожат гитлеровцев в Марьино.
* * *Катуков снова поднес к глазам бинокль и в который раз осмотрел Марьино. Выселки казались мертвыми — никакого движения, даже трубы не дымят. Где-то там сейчас немецкие артиллеристы так же напряженно вглядываются в опушку, с которой все утро доносился рев танковых двигателей. Комбриг повернулся к Никитину:
— Матвей Тимофеевич, свяжись с артиллеристами, артподготовка через час, а они до сих пор наблюдателей из дивизионов не прислали.
Шестнадцать стволов — восемь пушек и восемь гаубиц будут поддерживать атаку бригады. Это для них взвод Лавриненко станет отплясывать со смертью на ровном, как стол, поле… За спиной генерала телефонист монотонно бубнил в трубку, вызывая Ракиту, пока наконец не сказал:
— Товарищ капитан, штаб дивизиона.
— Никитин, начальник оперативного… — начал капитан, но, похоже, связь была паршивая, и ему пришлось повысить голос чуть не до крика: — Никитин!!! Из первой! Гвардейской!
Начальник оперативного отдела перевел дух и продолжил:
— Наблюдатели! Ваши! Да, ваши! Где они? Что?!!!
Капитан заорал так, что Катуков обернулся. Никитин был бледен, его лицо дергалось.
— Почему?! Нас не поставили?!
— В чем дело, Матвей? — резко спросил комбриг.
Капитан сунул трубку телефонисту и вдруг вытянулся по стойке «смирно».
— Товарищ генерал-майор! Приказом начарта[40] дивизионы выведены из нашего подчинения, — деревянным голосом отрапортовал Никитин. — Нас не известили.
Катуков почувствовал, что ему вдруг стало нестерпимо жарко, несмотря на десятиградусный мороз. Он стянул с головы щегольскую, черной овчины, папаху и вытер вспотевший лоб. Прежде всего нужно взять себя в руки: он генерал, он, черт возьми, командует лучшей танковой бригадой в РККА.
— Свяжи меня со штабом армии, — резко приказал он, — и вызови Кульвинского.
Генерал повернулся к Бойко — комиссар растерянно переводил взгляд с комбрига на Никитина. Военком нравился Катукову. Бойко умел говорить с бойцами и командирами, для каждого находя особое слово. Он охотно брал на себя всякую мелкую, но необходимую работу, какой полно в таком большом хозяйстве, как танковая бригада, и которую почему-то люди исполняют, только если над душой стоит начальник. Военком выбивал теплую одежду, следил за снабжением, и если 4-й танковой что-то недодавали — ехал ругаться в политотдел армии, требуя призвать вредителей к ответу. Но самое главное — комиссар не лез не в свое дело, не вмешивался в управление войсками. Конечно, под Мценском он постоянно беспокоился о том, что бригада пятится, отходя с рубежа на рубеж. Но каждый раз, получив объяснение, Бойко успокаивался и продолжал заниматься своими делами. Без доверия между комиссаром и командиром как следует воевать не получится, и за эти два месяца Бойко и Катуков научились доверять друг другу.
— Товарищ полковой комиссар, — сам удивляясь своему спокойствию, сказал генерал, — я прошу вас быть свидетелем того, что план операции был изменен без моего ведома. Я хочу, чтобы вы доложили об этом члену Военного совета армии.
Бойко посмотрел в глаза Катукову и медленно кивнул. Военком отлично понимал, в каком положении оказался комбриг, в одно мгновение лишившийся артиллерии. Той самой артиллерии, на которую возлагались такие надежды. Хуже всего было то, что никто не позаботился поставить бригаду в известность о том, что теперь ей придется воевать без пушек. Комиссар понимал, что причиной тому отнюдь не вредительский умысел, а, скорее всего, банальное разгильдяйство: кто-то кому-то поручил, а вот проверить исполнение не позаботился, но от этого не легче. Теперь, в случае провала наступления, о чем, конечно, думать не хочется, комбригу может потребоваться поддержка военкома.
